От родных
ОТ ГЕВОРГА АЛИХАНЯНА ДО СУРЕНА АРУТЮНЯНА
Взяв на себя смелость писать о людях, бывших всегда на виду, о личной жизни которых, однако, мало кто что знал и знает, я задался целью отдать должное их служению идее. Предлагаем читателям газетную версию будущей книги «Эскизы к биографии. От Геворга Алиханяна до Сурена Арутюняна».
ЭСКИЗ ПЕРВЫЙ
Алиханян Г.С. (1920–1921)
«Алиханян Геворг Саргисович (1897, Тифлис – 1937), член РСДРП с 1917 г. С 1915 г. участник революционного движения. В 1918–20 гг. на партийной работе в Тифлисе и Баку. В 1920–21 гг. – первый секретарь ЦК КП(б) Армении. В 1921–31 гг. состоял на ответственных партийных постах в районных комитетах РКП (б): Бауманского в Москве и ряде районов в Ленинграде. В 1931–37 гг. работал в Исполкоме Коминтерна. Необоснованно репрессирован, реабилитирован посмертно».
29 ноября 1920 года Армения стала советской республикой. Первым секретарем ЦК КП(б) Армении был поставлен Геворг Саргисович Алиханян (Геворк Саркисович Алиханов). Но, как известно, в феврале 1921 года дашнаки подняли восстание, и большевикам пришлось отступить. Для руководства партийной работой на севере республики (в Дилижане) формируется бюро ЦК КП(б) Армении в составе первого секретаря Г.С. Алиханяна, секретаря А.А. Мравяна и члена бюро А.Г. Ханджяна.Из книги академика Андрея Сахарова «Воспоминания» я почерпнул дополнительные сведения, имеющие прямое отношение к биографии Алиханяна:
«Геворк Алиханов окончил семинарию в Тифлисе вместе с Анастасом Микояном, вместе с ним был в дашнаках (армянская национальная партия), вместе стали большевиками. Знал Камо, Берию. Последнему, за какое-то хамство с девушкой, в 1916 году дал пощечину. Активный участник Бакинской коммуны и установления советской власти в Армении в 1920 году. Провозгласил советскую власть с балкона в Ереване перед собравшейся толпой и частями Красной Армии и тогда же послал вошедшую в историю телеграмму об установлении советской власти «вождям мирового пролетариата – Ленину, Троцкому, Зиновьеву», подписав – Первый секретарь ЦК КП(б) Армении. По восстании дашнаков отошел с частями Красной Армии на Семеновский перевал, несколько месяцев держал там оборону в необычно холодную зиму. С тех пор и в течение всей жизни был дружен с Агаси Ханджяном (убит Берией в 1936 году). Работал вместе с Кировым. В последний период жизни был членом Исполкома Коминтерна, заведующим отделом кадров Коминтерна».
9 марта 1921 года Асканаз Мравян строчит письмо в Москву – руководству РКП(б), жалуясь на «сорвиголов» – молодых большевиков, в том числе и Алиханяна, будто они действуют деспотическими методами против интеллигенции, офицерства, третируя рядовых членов партии Дашнакцутюн и других партий, а также трудовое крестьянство. Пока в центре обсуждали это письмо, в апреле «февральская авантюра дашнаков», как именовали тот «мятеж» советские историографы, провалилась. Исполнительная и партийная власти вернулись в Ереван. Трудно сказать, возымела ли действие жалоба Мравяна, но уже в мае Алиханяна переводят в Москву, назначив секретарем Бауманского райкома партии. До I съезда КП(б) Армении, который состоялся лишь в январе 1922 года, молодая советская республика оставалась без партийного лидера. Обязанности первого секретаря исполнял весь этот период нарком иностранных дел Асканаз Мравян. Проработавшего чуть более года в Москве Алиханяна перебрасывают в Петроград на ответственный идеологический участок в Выборгский райком партии.
Отношения с Зиновьевым Г.Е. (тот в 1936 г. будет приговорен к смертной казни по сфабрикованному делу «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» и расстрелян), председателем Исполкома Коминтерна и председателем Петроградского Совета, у Алиханяна не складываются, и в 1924 году он оказывается в… Чите, как бы в почетной ссылке. Такова была цена за несогласие с позицией всесильного Зиновьева, члена Политбюро ЦК РКП(б). Судьба сводит Алиханяна с Руфью Григорьевной Боннэр, матерью Елены Боннэр, будущей жены академика Андрея Сахарова. Руфь выходит замуж за Геворга.
Из воспоминаний Елены Боннэр:
«Семью своего папы (отчима) Геворка Саркисовича Алиханова я почти не знала. И его родственники не знали, что я не родная его дочь. Он просил маму никогда им этого не говорить. Из родных моего кровного отца Кочарова (Кочаряна) Левона Саркисовича я знала только его мать, мою бабушку, Герцелию Андреевну Тонунц. Ее сестру Елену, которая нянчила меня в младенчестве, и деда я не помню. До революции они жили в городе Шуша, но бежали в Туркестан из Нагорного Карабаха, когда там во время гражданской войны резали армян».
К слову, родители Левона Кочаряна уроженцы двух граничащих друг с другом армянских уездов Елизаветпольской губернии: отец – Саркис Кочарян – из города Шуша (Шуши), центра одноименного уезда, мать – Герцелия Тонунц – из села Хинзирак (Хндзореск) Зангезурского уезда. В феврале 1926 года до Читы доходит весть о том, что секретарем Ленинградского губкома партии стал добрый знакомец Алиханяна по Закавказью – Сергей Миронович Киров. Он и вызывает своего соратника с женой в Ленинград на ответственную работу в Василеостровский обком партии, который через год Алиханян и возглавит. Вскоре в город на Неве перебираются и мать Руфи, Татьяна Матвеевна Боннэр, с трехлетней внучкой, которая звала бабушку не иначе, как Батаней. Саму же Елену дома ласково окликали – Люся. Семье Алиханянов дали комнату на третьем этаже гостиницы «Астория» с видом на сквер и Исаакиевский собор. В народе гостиницу эту прозвали «Ленинградским домом Советов», хотя никаких Советов там не было: просто гостиницу заселили партийными и советскими работниками северной столицы. Из «Астории», где они прожили не так уж и долго, Алиханяны переехали в дом 26–28 по улице Красных Зорь, позже переименованной в Кировский проспект. В том доме жил и сам Киров, хозяин города. Он и его жена жаловали вниманием Алиханянов и дружили домами. Не раз дядя Сережа сажал Люсю в свой большой автомобиль и катал по живописным улицам.
За безупречную работу партия в лице Кирова весной 1927 года выделила Алиханянам квартиру из 8 комнат с мраморным полом в коридорах в доме 18 по Малой Морской улице (позже ул. Гоголя). То был «Гранд-Отель», некогда принадлежавший шефу жандармов графу Бенкендорфу. В том же году у Алиханянов родился сын Игорь, Егорка. Вскоре главу семейства переводят и ставят первым секретарем Володарского райкома партии, одного из крупнейших в Ленинграде. От этой партийной организации он дважды и был избран делегатом съездов ВКП(б), проходивших в Москве – XV (в декабре 1927 г.) и XVI (в июле 1930 г.). 1931 год. Исполком Коминтерна приглашает Геворга Алиханяна в Москву сотрудником отдела кадров. Алиханянов поселяют в «Люксе», доме Коминтерна на Тверской, первый этаж которого занимала известная на весь город булочная Филиппова. Руфь устраивается на работу буквально в двух шагах от дома – в Институт Маркса – Энгельса – Ленина при ЦК ВКП(б). По обыкновению, на ночь детям отец приносил в постель по яблоку или конфете. Батаня называла это «армянскими нежностями». Как-то раз за какую-то провинность семилетнего Егорку бабушка поставила в угол. На что услышала от внучонка: «Не имеешь права командовать – ты беспартийная». Бабушка сдвинула очки на лоб, чтобы лучше разглядеть своего проказника и раздумчиво произнесла: «Похоже, за такие слова ты у меня не только в углу постоишь, но и шлепок схлопочешь».
В редкие свободные минуты отец читал дочери стихи Блока, Брюсова, Бальмонта, Сологуба, Гумилева. Сам же перед сном любил погрузиться в Лермонтова, реже в Пушкина и Некрасова, а еще увлекался Есениным и даже Надсоном и Зинаидой Гиппиус. Знал наизусть целые отрывки из «Витязя в тигровой шкуре» Руставели, читая их вслух на грузинском и в переводе на русский. Из армянских поэтов Геворг предпочитал Нарекаци, Исаакяна и Чаренца. В 1935 году на день рождения Люсеньки отец подарил ей абонемент на 50 рублей. По нему она могла в магазине «Академкниги», что на Тверской, набрать себе нужных книг. На втором этаже «Люкса», налево от парадного вестибюля размещался так называемый «красный уголок», большой зал в два этажа.
В 1934 году зимними вечерами здесь жильцами дома проводились так называемые «чистки». Они касались не только советских коминтерновцев, но и всех, кто проживал в этом доме, включая работников столовой, шоферов, сотрудников комендатуры «Люкса». Вопрос задавали как из-за стола президиума, так и из зала. Из воспоминаний Елены Боннэр:
«Папа стоял на том месте, где всегда стоят те, которых чистят. Высокий, очень складный и красивый, только какой-то распаренный. Он почему-то все время трогал свою гимнастерку, одергивая ее на себе, то затягивая подальше назад, то тянул вниз. Не было на него Батани. Она всегда говорила «не одергивайся, а стой спокойно».
Ходил папа в те годы в сапогах, в синих галифе и в синей гимнастерке с ремнем – это зимой. А летом – в туфлях, брюках и косоворотке, часто накинув на плечи пиджак… Завязывать галстук он не умел и так и не научился. Это делала мама.
…Его спрашивали что-то про Ленинград и Зиновьева. Папа объяснил, что он с ним часто ссорился и вернулся в Ленинград с Кировым. Потом кто-то из-за стола сказал, что папа неправильно что-то в Ленинграде писал. Папа сразу с ним согласился… Тогда кто-то из зала сказал, пусть папа расскажет про первую жену… Я была ошарашена этим вопросом, так как ни про какую жену, кроме мамы, не знала… Я подумала, что он будет ругаться… Но он сказал, что первая жена была, что они вместе работали в Армении и в Москве, и в Ленинграде. А в Ленинграде она «трагически погибла» – попала под трамвай… Он назвал ее по имени и фамилии. Имя сразу запомнила – Сато. А фамилию думала, что запомнила, но оказалось, что сразу забыла. Фамилия была армянская».
Частым гостем Алиханянов был давнишний друг Геворга Саргисовича – Агаси Гевондович Ханджян, бывший в 1922–28 годах ответственным работником Ленинградского губкома партии. Из воспоминаний Елены Боннэр:
«Настоящие же их друзья бывали реже, а когда приезжали, не выглядели такими беззаботными, напористыми, радостно-сильными. Постарели они, что ли? Может, только Агаси бывал по-прежнему шумным и по-прежнему, если к вечеру должен был появиться он, то как знак того, что он уже не в Эривани (это не ошибка – это тогда так говорили), а в Москве, появлялся какой-нибудь человек с ящиком фруктов».
В мае 1930 года Ханджян был избран первым секретарем ЦК КП(б) Армении. В круг друзей Алиханянов, естественно, входила и верхушка Коминтерна. Особенно неровно дышала на главу семьи Пасионария, она же Долорес Ибаррури, будущий председатель компартии Испании. Как вспоминает Елена Боннэр, Долорес «никого, кроме папы, не замечала – ни маму, ни нас». Ее громовой голос то и дело доносился из кабинета отца, заполняя собой весь дом. Появлялась она всегда с подарками – то детям, то Геворгу.
«Году в 35-м, в начале 36-го, – напишет после Елена Боннэр, – мне казалось, что между папой и Долорес, помимо видимых, возникли еще какие-то другие, более интимные, отношения».
Завсегдатаем в доме Алиханянов был и Борис Пономарев, которого Геворг по просьбе Руфи пристроил на работу политреферентом в Коминтерн. Это тот самый Пономарев, который после смерти Сталина, как завотделом и секретарь ЦК КПСС, будет курировать мировое рабочее и коммунистическое движение. В один из дней к Алиханянам заглянул на чай и Георгий Маленков (в 1957 г. Маленков Н.С. Хрущевым был обвинен как участник антипартийной фракции и исключен из Политбюро ЦК КПСС, а также смещен со всех государственных постов).
Елена Боннэр воскрешает в памяти:
«Однажды папа сказал маме, что завтра приезжает кто-то – он назвал фамилию, которую я не запомнила. А мама на это спросила: «Что этому евнуху надо?» Это слово я запомнила, потому что, когда мама его произнесла, она заметила меня и смутилась. Значит, слово нехорошее! Приехал большой человек – выше папы – толстый и некрасивый. За обедом молчал, словно ему внушили: «есть надо молча»… Когда папа с гостем пили чай у папы в комнате, Батаня сказала маме: «Этот ваш товарищ Маленков на редкость несимпатичный». Тут я по своему обыкновению брякнула: «Он евнух». И мне попало от Батани, что я неизвестно откуда беру всякие «гадкие» слова».
Хаживал к ним и представитель ВКП(б) в Коминтерне, секретарь Исполкома Коминтерна Дмитрий Мануильский, который курировал отдел кадров. Он выглядел чуть смехотворно, смахивая внешним видом то ли на Тараса Бульбу, то ли на кота в сапогах. К его приходу на столе всегда стояли бутерброды, печенья и неизменно любимый кекс хозяина дома – «Золотой ярлык». Как-то раз Руфь спросила мужа: «Зачем он приходил?» И услышала в ответ: «Не знаю, вроде как низачем. Просто так».
В 1989 году Елена Боннэр запишет в свой дневник: «И мне всегда кажется, что Мануильский знал, что папу вот-вот арестуют. А может, и сам давал санкцию на это. Но, Господи, мало ли что потом думается и кажется». Летом 1936 года Люся отдыхала в Артеке – Всесоюзном пионерском лагере. Здесь она узнала о смерти Максима Горького. А через несколько дней прочла в газете о смерти Агаси Ханджяна. Встревоженная, позвонила домой. Телефон не отвечал. Позвонила отцу на работу. Когда взахлеб стала рассказывать ему о том, что прочла в газете, отец перебил ее и стал настойчиво повторять, что она должна хорошо отдыхать, чтобы не болела, что все ее любят и целуют, что она не должна скучать и пусть каждый вечер надевает свое новое платье. Тот разговор запал Елене Боннэр в душу на всю жизнь: «И вместо успокоения этот разговор поднял во мне еще большее беспокойство. Было так же страшно, как после убийства Кирова».
…27 мая 1937 года у Люси был последний экзамен в школе. Они с отцом позавтракали. «Потом он что-то писал и рылся в ящике стола, – вспоминает Елена Боннэр. – Потом собрался уходить. В светлом костюме и белой рубашке-косоворотке с маленькой вышивкой по вороту и там, где идут пуговицы. Он заглянул ко мне в комнату, улыбнулся и сказал: «Ну что, Кармен-Джульетта, ни пуха ни пера! А ты знаешь, где взять пару чистых носовых платка?» «Платков, – поправила его я и засмеялась. – Опять падежов не знаешь!» Потом достала ему платки – он любил, чтоб их было два – по платку с каждой стороны».
В тот день домой Геворг Алиханян не вернулся. Утром Руфь дозвонилась до его секретаря. Тот сухо сказал: его вчера вызвали в НКВД для служебного разговора. Руфь как остолбенела. Не припомнили ли мужу оброненную на каком-то заседании неосторожную фразу: «За какие такие заслуги Берию нам на голову поставили?!» После ареста Алиханяна его семью из апартаментов переселили в комнату на том же этаже. В скором времени Батаня с Егоркой уехали в Ленинград. Из той комнаты в «Люксе» в декабре того же 37-го забрали и Руфь – в Бутырскую тюрьму. Разом повзрослевшая Елена носила передачи то в Бутырку – маме, то на Лубянку и в Лефортово – отцу. В марте 1938 года передачу для папы у нее не приняли… Через полтора года Люся получила первое письмецо от мамы из Казахстана. Был указан и обратный адрес – АЛЖИР. Но то была не заграница. То был Акмолинский Лагерь Жен Изменников Родины. В одно из писем Руфь вложила записку для передачи ее Микояну. В записке она слезно просила что-нибудь сделать для Геворга или хотя б узнать о судьбе мужа. Люся передала записку, тот прочел и, нахмурив брови, процедил: ничем не могу помочь, даже узнать о нем ничего не могу. Знал, что уже поздно… Тем временем Егорку вместе со школой-интернатом эвакуировали из Ленинграда в Омск, где он пошел работать слесарем. Батаня умерла в мае 1942 года в блокаду Ленинграда, не выдержав холода и голода.
В феврале 1946-го Руфи разрешили выехать из Караганды в Ленинград. По «второму заходу» ее собирались сгрести в начале 1950-го, но не застали дома. Двоюродный брат, гостивший у них, предупредил о визитерах, и той же ночью Руфь убыла в Москву… Елена станет студенткой Первого Ленинградского медицинского института, выйдет замуж, на третьем курсе родит дочь и назовет Таней – в честь бабушки. Позже в ее жизни появится Андрей Сахаров. Егорка, Егор Геворгович Алиханян, старший помощник большого советского сухогруза, скоропостижно скончается в Бомбее в июне 1976 года. Руфь Григорьевна Боннэр переживет сына на 11 лет. Но никому она так и не открыла тайну сердца любимого мужа, щадя его самолюбие: он ей честно признался, что в 1922-м в Ленинграде встретил женщину и она родила ему дочь Инну, Инессу. Вплоть до своего ареста Руфь регулярно отсылала матери девочки деньги. Хотя сам Геворг почему-то не поощрял ее активности.
О хождениях по мукам Елены Боннэр и Андрея Сахарова в годы советской власти знает уже весь мир. Из воспоминаний Елены Боннэр:
«К Андрею мама первое время относилась сдержанно… Но чем сложней, а потом и страшней становилась наша жизнь, тем ближе становилась мама.
Наша ссылка в Горький. Как потрясающе она смогла отмобилизовать душевные и физические силы, чтобы ездить к нам, общаться чуть ли не со всей мировой прессой, поехать к внукам! Семь лет жизни в США, поездки в Европу, невероятная тревога за нас. Ее письма бывали горькими, она жаловалась на одиночество.
…И вот наше возвращение в Москву. Казалось естественным, что мама должна жить у себя дома, с нами – со мной и Андреем. И в июне Таня привезла маму. В декабре мамы не стало».
Из записей Руфи Боннэр, за четыре месяца до кончины:
«Залезла в свое одиночество, как в черную дыру. Спустилась в прошлое и совсем погибаю. Столкнул меня чистый, много переживший Игорь Пятницкий (друг семьи – сын одного из ведущих работников Коминтерна Иосифа Пятницкого, выступившего в 1937 году на пленуме ЦК против решения о физическом устранении Бухарина и предоставлении чрезвычайных полномочий Ежову, за что и поплатился жизнью сам. – Г.М.) – рассказами о следователе, который вел дела коминтерновцев… Есть запись, что он убил на допросе товарища А. Уверена, что Геворка… Моя дочь находит, что общение с людьми (Игорь Пятницкий) мне вредно. До чего же она глупый врач. Разве после моей-то жизни можно услышать или узнать от кого-либо и что-либо более страшное… Я остаюсь, как в одиночке».
Горькие признания матери всколыхнули в дочери утихшую было боль… Сейчас 85-летняя Елена Боннэр живет вдали от родины, в семье дочери Тани в США.
Геворг Алиханян был нежным и добропорядочным сыном. Ежемесячно он посылал матери Шушаник и сестре Айкануш деньги и особую справку, по которой они могли отовариваться в тбилисском спецмагазине.
И вдруг все это разом прервалось. Шушаник, значимо прекрасная в традиционном костюме армянки, кинулась к матери Богдана Кобулова (в те годы одного из руководителей НКВД Грузии). Их сыновья в юности были дружны. Но мать Кобулова накричала на Шушаник и сказала, чтобы та не смела больше показываться ей на глаза.
…Шушаник с дочерью перебрались в Ереван. Потом наступил долгожданный 1954 год. Началась реабилитация невинных жертв сталинского режима. В один из дней на пороге ее дома возникли двое в штатском. Только эти почему-то попросили написать заявление о назначении ей персональной пенсии. Объяснили – за сына. Старая Шушаник хлопнула дверью и прокричала: на что мне ваша пенсия, если вы не можете вернуть мне сына?!
Развернув врученную ей копию свидетельства о смерти любимого сына, она прочла, что умер он от пневмонии 11 ноября 1939 года. В бумаге место смерти не было указано.
Утратив последнюю надежду, Шушаник стала угасать и вскоре отдала Богу душу.
На самом же деле Геворг Алиханян Военной коллегией Верховного Суда СССР 13 февраля 1939 года был приговорен к высшей мере наказания и в соответствии с постановлением Президиума ЦИК СССР, принятым еще 1 декабря 1934 года, расстрелян в тот же день.
Если никому из тех, кто хорошо знал Геворга Алиханяна, не удалось вызволить его из «ежовых рукавиц» НКВД, то уместно отметить, что лично ему в бытность его завотделом кадров Коминтерна выпало спасти жизнь одного из руководителей югославских коммунистов Иосипа Броз Тито.
Вот как это было.
Когда в руки Алиханяна попал обвинительный документ на Тито, он вместе со своим помощником Караивановым ознакомил своего югославского друга с характером обвинений и присоветовал, что ему надо говорить в ответ на обвинение.
Позже Тито признается:
«То был самый тяжелый момент в моей жизни. Всех посадили, кроме меня. Ночь просидели у Караиванова. Несколько бутылок водки. Я очень напуган. Теперь я понимаю, почему в СССР столько пьют. Пьют, потому что боятся…»
К утру Иосип Броз Тито успел все обдумать и морально подготовился к допросу. Той ночью у Тито поседела голова, а у Алиханяна – душа.
Гамлет Мирзоян
Использование материалы сайта газеты Ноев Ковчег
