Барац Вера Семеновна

Этот очерк я пишу, основываясь на семейных рассказах и интервью с моими родными, сохранившихся на аудиозаписях. Это воспоминания бабушки Раисы Барац, тети Сильвии Белокриницкой и мамы Майи Никитиной (Карташевой).

Первым был арестован Белокриницкий Семен Михайлович, муж Веры - сестры моей бабушки Раисы. Арест был произведен в Харькове 27 мая 1937 года по адресу: ул.Пушкинская, дом 40. Семен был начальником «Харэнерго». Сима вспоминает этот момент так:

«Утром я спала. Вдруг услышала голоса. Я выскочила из постели и увидела: мама, папа в костюме и какие-то незнакомые люди. Всегда, когда я видела папу, я бросалась ему на шею. Так и тогда: я бросилась ему на шею, он меня поцеловал и сказал:

– Я уезжаю на два месяца в командировку в Киев.

И они ушли.

После их ухода мама объяснила мне: папа не уезжает в командировку, его арестовали. Но это наверняка недоразумение. Все выяснится, полагала она».

Сима слышала, что отца посадили на десять лет без права переписки. Как и многие тогда она считала, что через десять лет он вернется.

Вера прошла много инстанций, чтобы добиться свидания с Семеном в тюрьме. Наконец встреча состоялась. Семен убеждал жену, что его арест – ошибка, что «органы» во всём разберутся, и просил, чтобы дочь к нему не приводили. Просил, чтобы Сима продолжала заниматься музыкой.

Вера не хотела уезжать из Харькова, она хотела до конца быть с мужем и ждала своего ареста. Она морально готовила Симу к разлуке. Действительно 14 декабря 1937 года пришли и за Верой. Это случилось через четыре дня после расстрела Семена (10 декабря 1937 года).

«То, что маму могут посадить предполагалось. В нашем кругу очень многих посадили. Знали, что жен сажают. Других каких-то уже посадили. Папиного заместителя, несколько человек вокруг нас было посажено. Об этом разговор шел. И мама сказала, ты иди жить к дяде Сюзику. Когда ее сажали, когда за ней пришли у нас был обыск. Обыск шел всю ночью. И утром вывели нас. Ее в машину естественно, а мне говорит оперативник, который делал обыск:

-тут есть поблизости у тебя какие-нибудь родственники?

-да

-ну беги к ним.

Мама это слышала. И стала я жить у Сюзика и Лёли. А Лёля ходила по тюрьмам выяснять».

28 января Веру приговорили к восьми годам колонии как жену «врага народа» и отправили в Тимниковский лагерь НКВД в Мордовии.

Тогда же в декабре, 17 числа в Ростове на Дону арестовали моего дедушку Витю. До 1930 года мама, бабушка Раиса и дедушка Витя жили в Харькове. Затем их семья переехала в Москву. Бабушка в 1937 году работала в Наркомчермете и возглавлял ее ведомство Орджоникидзе. Страх уже начинал сковывать страну. Как-то Раиса подходя к работе, почувствовала волнение людей еще на улице рядом с учреждением. Сотрудники стояли группой на улице и что-то обсуждали. Выяснилось, что Ордженикидзе покончил с собой. В то время уже стали много сажать людей, обвиняя их в частности в троцкизме. В январе 1937 году Виктора направили директором на Ростсельмаш на ликвидацию вредительства, якобы организованной предыдущим директором. Бабушка не хотела бросать работу и осталась жить в Москве с дочерью.

О времени посадки мужа бабушка Рая вспоминала. «Когда Витю арестовали, то работница, которая помогала ему по хозяйству, мне позвонила и сказала об этом. Его арестовали на работе. А потом, как мне уже рассказывали, что его якобы очень быстро увезли. Что его арестовали в декабре, а в феврале увезли. Работница эта рассказывала, что пришли за вещами. Наверно его не привезли сюда (в Москву). У нас дома, на Фрунзенской набережной, вскоре после ареста был произведен обыск. Тогда я решила поехать в Ростов. Я уже договорилась с моим непосредственным начальником – начальником управления, что я уеду на три дня в Ростов. И попросила, чтобы это не было афишировано. Он сказал, что хорошо, поезжайте. Будет оформлен отпуск. И я уже взяла билеты. И вдруг ко мне домой прибегает мой сослуживец Славка (Рикман В.В.), и говорит: -Вы не поезжайте. Поеду я с вашей матерью. Все боялись, что если я приеду, то меня арестуют, как и многих. Веру арестовали, поскольку она оставалась там. Слава, через маму предлагал ей, что бы она приехала в Москву и он с ней зарегистрирует фиктивный брак. Но она не хотела уезжать. Пока Сема был там, передавали записочки. Она передавала ему записки, она получала записку от Семы. Она ходила к нему. А потом ей дали свидание, перед тем как с ним кончить. И он ей сказал на свидании, что меня посылают на работу, ну конечно в присутствии …. И он ничего не мог, конечно, сказать. Попросил принести чеснок, кажется, так как на север едет. Она сидела до конца, а потом уже все. Даже если она просто приехала, без всякого фиктивного брака, ее бы уже никто не трогал. Ее бы не искали здесь. Но она хотела так. Потом я приезжала туда, ходила продавать книжки. У моей Рае Хазан мужа арестовали в Киеве, а она была в каком-то другом месте. Ей написали, и она решила поехать посмотреть, узнать насчет вещей. Так ее арестовали. Жена главного инженера на заводе Витином в Москву наезжала. В тот момент, когда его арестовали, она была здесь. И ее не арестовали. Так как надо было получить какое-то дело. За ней же дела не было. Так они не могли арестовать. Почему я и уцелела. Если бы я поехала в Ростов, то было бы тоже самое. Меня не вызывали за вещами, потому что мама поехала со Славой.

- Маме в Ростове сказали, что ей ничего не могут сказать. Сказали, пусть приезжает жена. Какая вы ему родственница? Тёща – это не родственница.

-А почему же в Харькове мне все дали? У меня там у второй дочки арестовали мужа – так мне там дали справку.

-Насчет Харькова я ничего не знаю. А вот сюда пусть жена сама приезжает.

Одна моя знакомая сразу после ареста Вити ехала на Минеральные воды и проезжала Ростов. И там, в поезде встретила человека из Ростовского завода. Какого-то начальника. Она стала расспрашивать, так как она знала Витю. - А кто у вас директор завода? А у вас был такой директор? А где же он? Тот оживился и ответил: - Он «враг народа». Его посадили. Только ждали, чтоб жена приехала. Так бы ее сразу арестовали. Но она не приехала.

А я была уверена, что его привезли в Москву. Поэтому я ходила его искать в Москве. Я приходила в ГУЛАГ. Там, возможно, почему-то меня он пожалел и мне говорит: - Вы знаете, к сожалению, у меня нет о нем сведений. Но моей маме о моей сестре Вере дали здесь сведения. Просто он не хотел ничего мне сказать о Вите. А я его ходила искать по всем тюрьмам. На Бутырке меня вообще не хотели впустить. - Его фамилия Карташев, а ваша фамилия Барац. Почему вы его жена? Как вы докажите? А тут на мое счастье в паспорте было записана Майя с фамилией Карташева. И он дал мне справку, что его там нет. И на Таганке я была».

Бабушка отправила дочь к своему брату Сюзику в Харьков, боясь своего ареста. До этого девочки периодически встречались: то Сима приезжала в Москву, то Майя ездила в Харьков. В Харькове же девочки еще больше сблизились. Переждав какое-то время, Рая поехала в Харьков за дочерью, и Сима попросилась ехать с ними. Так Сима оказалась в Москве в семье тети – моей бабушки. Рая стала оформлять опекунство. Состоялось заседание комиссии.

«Один из членов комиссии спросил:

– Как же вы хотите взять к себе племянницу? Ведь вы сами – жена «врага народа», как вы будете воспитывать ребенка?

Но у меня там был знакомый, который сделал мне знак глазами и произнес:

– А они развелись.

Я промолчала и дело обошлось».

Семья бабушки Раи тогда жила в большой квартире в доме на Фрунзенской набережной, дом 2/1. После ареста Вити семью «уплотнили», оставив только одну комнату. Сима вспоминала, что любила смотреть в окно: на противоположном берегу Москвы-реки располагался Парк культуры и отдыха имени Горького. Глядя на огни парка, она думала, что все еще может обойтись. Но надеждам не суждено было сбыться. В конце апреля 1938 года пришло извещение о немедленном выселении. Тогда она поняла, что ждать хорошего нечего.

Вера переписывалась с дочерью. Один раз Сима ездила с Раей в лагерь навестить мать. Сначала в Саранск, затем по одноколейке на поезде «кукушка».

«Дорогая, любимая, родная моя дочурочка! Пишу тебе восьмое письмо, второе и последнее за сентябрь. Дорогое дитя. Я очень благодарна тебе за то, что ты пишешь мне, часто – не часто, но и не редко, ведь за последнее время только ты одна, голубчик мой, и пишешь. Даже бабушка молчит, что меня, конечно, беспокоит и огорчает. Если вы действительно сфотографировались в Сенисарах, то поскорее присылайте карточку, ты ведь знаете, что я очень хочу получить ее! Свою прислать не могу, родная, у нас нет фотографии. О своей жизни я пишу тебе довольно подробно, но ведь она очень однообразна, потому тебе и кажется, что пишу мало. Вышиваю я в основном крестом мужские рубахи, а дамские платья умею шить и гладью, получается хорошо...» писала Вера дочери из лагеря.

Но через некоторое время письма стали возвращаться. На них стоял штамп: «Адресат выбыл». В семье решили, что Веру послали на сельсхозработы. Как выяснилось позже, Вера умерла в мае 1942 года и была похоронена в братской могиле... Через какое-то время, после войны к Раисе приехала женщина: оказалось, она была в том же лагере и знала Веру.

– Стоило оказаться в лагере, чтобы познакомиться с таким светлым и хорошим человеком, как Вера! – сказала она.

Когда началась война, девочек и их бабушку Сару отправили в эвакуацию в Свердловск. Поселили их во 2-й профессорский корпус Втузгородка в трехкомнатной квартире: одну комнату занимал жилец квартиры - архитектор с женой и ребенком, а в двух других поселились семьи эвакуированных. Сима с теплотой вспоминала о сочувственном и интеллигентном отношении к их семье в Свердловске. На них не косились, хотя, знали, что они родственники «врагов народа». После смерти их бабушки Сары зимой 1943 года девочки вернулись и вновь стали учиться в московской школе.

«Мы хотели вступить в комсомол и пытались выяснить у комсорга школы примут ли нас? Ведь у нас репрессированные отцы. Комсорг школы, довольно хорошая девушка, обещала узнать и через несколько дней сказала, что нас разрешили принять, не смотря на это обстоятельство», вспоминала Сима.

Тогда обстановка в стране была напряженная и это отражалось на школе. В то время на уроках учителя периодически предлагали детям вычеркивать некоторые строки в учебниках по истории и заклеивать фотографии. У нас дома сохранилась книга «История гражданской войны» с вырванными листами.

После школы девочки поступили в университет. Моя мама Майя, в частности, на физический факультет. Тогда (сразу после войны) в анкетах писали, что отец умер или ничего не писали. Когда же она кончала университет, уже стали тщательно проверять анкетные данные. И для нее многие направления физики были закрыты, кроме некоторых.

Майя вспоминала: «Сначала нас распределили всех на оптику. Через год оптику сделали секретной. И кто не прошел по анкетным данным, решили переходить на другие кафедры. Кто-то из нас решил делать дипломную на кафедре астрофизики. У нас было таких однокурсников много. У одного из студентов отец оставил мать, и он писал в анкете, что он не знает, кто его отец, хотя тот был известным изобретателем. Но он написал, что не знает. Так он тоже попал на астрофизику».

После института мама и Сима долго не могли найти работу из-за анкетных данных. Маме потом помогли  устроиться в Институт металлургии Академии наук, где она и проработала всю свою жизнь. И она рассказывала, что, несмотря на то, что она не меняла места работы, ей постоянно приходилось заполнять какие-то анкеты, в которых она должна была писать о своем отце - ей всю жизнь про это напоминали.