От родных
Справа на этой фотографии мой папа. На вид ему тут лет 17–18 — значит, снимок сделан в 1950–1951 году. А слева — мой дед Зусман Львович Каплан. Впрочем, бо́льшую часть своего детства я помню эту фотографию в двух видах: на второй деда не было, его отрезали.
У меня совсем мало сведений о деде Зусмане. Знаю, что родился он в 1898 году в Литве. Семья была большая, жили где-то на хуторе. Потом семью разметало (кто-то вроде даже отбыл в Палестину), а Зусман с сестрой оказались в СССР (о сестре ничего не знаю — ни судьбы, ни даже имени). Знаю, что в 1930 году дед закончил Московский нефтяной институт (нынешнюю Академию Губкина), в 1933-м родился мой папа, а 12 сентября 1938 года Зусман Львович Каплан был осужден Особым совещанием: обв. 17-58-8, 58-9, -11. Приговор — 8 лет ИТЛ. Сидел в системе Норильлага, потом ссыльнопоселенцем жил в Шушенском — в том самом! Закончил свою жизнь в городе Миассе на Южном Урале.
На этом сведения заканчиваются и начинаются семейные легенды, которые, увы, уже не у кого уточнить.
Говорили, что дед Зусман родился в рубашке: он «проскочил» — проголосовал где-то неправильно, несовместимо с линией партии. Поэтому успел сесть до внедрения приговоров по 25 лет лагерей и по 10 лет без права переписки. Всего восемь лет получил плюс пять лет поражения в правах.
Не знаю, как и когда бабушка с ним развелась. Но догадываюсь о ее мотивах. Судить даже не берусь. Знаю, что ей сделал предложение ее дальний родственник, влюбленный в нее с юности. Он был вдовец и сказал: «Ну, хоть не будешь женой врага народа». Она согласилась, и они прожили всю жизнь вместе. Он любил мою бабушку и моего папу. Вырастил его. Мой отец звал отчима папой, хотя и знал, что в метрике у него записан другой человек. Уже потом, в 80-е, папа рассказывал, что на все вопросы должен был отвечать: «Родители разведены, ничего о дальнейшей судьбе отца неизвестно».
Знаю, что у Зусмана там тоже была женщина — ссыльная откуда-то из Латвии. Звали ее Мария, как и мою бабушку. Знаю, что, отсидев и отбыв, Зусман смог выбраться в Москву. Собственно, эта фотография и была сделана в тот его визит. Мария номер два понимала, что дед возвращается в свою семью. Но собрала ему вещи и отпустила. Зусман приехал, увидел чужую семью, сфотографировался на память с сыном и отбыл обратно. Женился на той женщине, родил дочку. И жену свою до последнего дня называл только Машенька — никак иначе, чем сильно выделялся на фоне суровых уральских мужиков.
Вот и все, что я знаю о своем деде Зусмане. Почти ничего, можно сказать, не знаю. Одно я всегда понимала точно: для своего поколения дед явно был высоким мужчиной, ведь на карточке он заметно выше моего папы, который с ростом 180 см возвышался на полголовы над сверстниками — поколением военных недокормышей.
Я была в Миассе один раз, когда хоронили тетю. В семейную могилу, к деду. С отваленного в сторону памятника на меня смотрел старый-престарый Зусман. Позже я увидела фотографию, с которой, увеличив ее до размытости, делали медальон: на ней маленький старичок сидел на лавке под оградой частного дома. Совсем крошечный: он не доставал ножками до земли. Я смотрела на памятник и думала «ну и занесло же тебя…» И еще о том, что же это за страна, которая заставляет неплохих в сущности людей лгать, бояться, изворачиваться, уничтожать документы и обрезать фотографии… и о том, конечно, что по меркам того времени все удачно закончилось: по крайней мере, все живы остались, не поубивали друг друга, дети общались… Вроде всё — лучшее из возможного. Просто жизнь порушена, а так ничего.
Ольга Гончаренко
