Моим безвременно погибшим маме Тамаре
и бабушке Александре Петровне посвящает сей труд сын и внук Патрик
П.В.Полежаев
Предисловие
Главный герой этой повести — я сам, Патрик, Петя, Пётр, Пётр Васильевич. Поэтому всё повествование будет вестись от первого лица. И это — не просто интригующий читателя писательский приём, который часто используют настоящие писатели, а наиболее удобный способ без путаницы донести до читателя те хитросплетения и неожиданные повороты, которые заготовила мне жизнь, с тем, чтобы показать и историю нашу, и дух двадцатого века, и связь с предками, и наш вклад в судьбу потомков наших.
На протяжении всей жизни меня тянуло к составлению своего жизнеописания. Как и многие, я вёл от случая к случаю дневник, но делал это крайне редко и нерегулярно. Не хватало, наверное, необходимой для этого дела отстраненности. Но вот теперь, на исходе двадцатого века, предпринимаю еще одну попытку написать свои воспоминания. Есть причина. Она, эта причина, появилась в 1994 г., когда я вторым заходом взялся за грустный сыновний долг — вторичное оформление реабилитации своей незаконно репрессированной матери и за первичную реабилитацию бабушки, которую постигла та же судьба — обе погибли в огне зловещего 37-го. После принятия специального закона о реабилитации жертв политических репрессий мне, наконец, стали доступны для прочтения следственные и судебные документы, касающиеся моих родных. Изучение этих документов, беседы с работниками архива бывшего ФСК (теперь ФСБ), обсуждение этой темы с родственниками и друзьями привели меня к мысли о необходимости более глубокой реабилитации своих родных, чем выхлопотанная мной формальная в 1957-1958 годах. А уж при размышлении вокруг всего этого стали вскрываться исторические корни, открылись старинные горизонты, пласты давно забытых слов, не произносимых вслух в приложении к своим родственникам и окружающим: дворянин, купец, гильдия, родовое имение и т.п.
Вспомнил я и о том, что в роду до меня уже были три автора семейных предании: двоюродный и родной прадеды, дед. Да ведь и лет то мне к году начала сих трудов было уже 66, раньше говорили: пора и о душе подумать... Уже начинают уходить ровесники, друзья, приятели, знакомые; случай вырывает из жизни молодых: в один 1996 год мы потеряли семидневную племянницу и двадцатилетнего внука, в 1999 году скоропостижно умерла моя младшая тетушка Наталья.
Сейчас, когда немного, только немного приоткрылись “шлюзы свободы", каждый, кто сумеет, просто должен попытаться оставить побольше письменных свидетельств пережитому, отразить в них память об ушедших предках; низкий им поклон. Эти мои записки, по сути дела, тоже такая попытка объяснить самому себе то влияние прошлого на мою жизнь. Кроме этого, хочется, чтобы наши младшие хоть чуточку побольше, повернее поняли нас, из первых рук получили свидетельства о далеких малопонятных сегодня событиях, о которых им доводится слушать столько полуправды и просто откровенного вранья.
Если читатель сочтёт, что книжка получилась, удалась, что-то тронуло его, пусть вслед за мной поблагодарит тех моих родственников и друзей, без благожелательного и внимательного отношения которых книжки просто не было бы. В первую очередь такой благодарности заслуживают мои любезные тётушки Зинаида и Наталья, сестра Мария, кузина Зана Плавинская, жена Галочка, друзья Виктор Власюк, Михаил Богачёв, Лев Лубенский, Виталий Михин, Евгений Фаррахов, Виктор Фридман и многие, многие другие. Как знать, может быть, я этим своим трудом подвигну кого-нибудь на благородное дело отдать дань памяти своим предкам и попробовать свои силы в увлекательных занятиях историческими изысканиями и в написании воспоминаний
Введение
Я родился 15 ноября 1930 г. в одном из берлинских клиник. По доходившим до меня в детстве разговорам близких я был крещён сразу после рождения по католическому обряду и при крещении наречён Патриком — именем главного святого, наиболее почитаемого ирландцами. Итак, Патрик. А почему? Прихоть матери, желание отца? Бог весть.
Необычное для жителя Страны Советов место моего рождения не могло не отражаться на моей судьбе с самого детства и до недавних пор. Только теперь, со времени развития идеи перестройки жизни нашего российского общества, появилась надежда, что сей факт ничего, кроме чисто житейского любопытства, у новых знакомых вызывать не будет.
Мама моя — Тамара Сергеевна (Всеволодовна) Лицинская (Занковская): такие “извивы" в титуловании моей матери в свое время будут объяснены.
Из Берлина я был привезен в Москву позже приезда матери её знакомой и тогда же, в июле 1931 года был "внедрён" в семью посторонних (тогда для меня) добрых самаритян М.Г. и В.С.Полежаевых. Мама Тамара у нас появлялась редко. Такие же редкие визиты я с ней наносил к её матери, а моей бабушке Александре Петровне в большую полутемную комнату коммунальной квартиры № 86 дома № 3 по бывшей улице Грановского (теперь Шереметьевский переулок). Там самым моим желанным развлечением было покататься на двери большого холодильника, вделанного в стену просторной кухни, или раскатать по комнате высоченную колонну нз десятка круглых шляпных коробок. Конечно, наказание следовало неотвратимо, но сколько радости было у меня перед этим!
Мама, что еще осталось о тебе в моей памяти? Частые напоминания о том, что, вот, мол, уехала учиться в Харьков на доктора, а меня подбросила, а тут... Скудные отрывочные рассказы её сводных сестер Зины, Людмилы и её московской подруги Ларисы Лепешинской-Мезенцевой, других взрослых не складываются
в цельную картину. Ну, была мать красивая, авантюрная, нрава доброго н весёлого. Свидетельство тому – куча фотографии, маленькая девочка на даче в Пушкине; рядом её бабушка варит варенье; милое дитя в матроске, в руке андреевский флаг; красотка с собакой (надпись: "Тата с Виски"); множество фотопроб для кинопроцесса в экзотических дорогих нарядах с вычурными, артистическими позами и подписью-псевдонимом — KIKI MORA (кикимора то есть...). Женщина редкой красоты. Это моя мать.
Идут годы. Вхожу в сознательный возраст, сведении не прибавляется, появляются догадки: мать, наверное, сидит (у нас в то время сидело миллионов 10-15), может быть, жива ещё, тогда придёт. Но вот получена из архива Лубянки последняя ее фотография. Это ответ на все мои вопросы. Не придет.
Об отце что можно сказать? Почита, что ничего или около этого. Даже теперь, зная из следственного дела всё, что можно знать о прошлом своей матери и бабушки, про отца с уверенностью ничего сказать нельзя. Желая иметь в составе своих воспоминании хоть какие-нибудь данные о своём отце, я сознаю, что вступаю на зыбкую почву догадок, недосказанностей, предположений и непроверяемых мнении. Какие-либо документы начисто отсутствуют, даже готовность "компетентных органов" помочь мне прояснить этот вопрос, не внесла ясности. Остаётся принять ту версию, в пользу которой высказывались при жизни отец мамы Тамары Сергей Александрович, её сестры Людмила и Зина, муж Зины С.А. Тумаркнн, а также Тамарина подружка — Лариса Лепешинская. Все четверо лично знали мою мать и моего предполагаемого отца; их утверждения я слышал от каждого из них поврозь.
Причина столь густого тумана вокруг такого естественного вопроса очевидна — опасение за мою, да и за свою судьбу: ведь предполагаемым моим отцом эти люди называли Авеля Сафроновича Енукидзе. Ввиду полного отсутствия у меня его фотографии (кроме небольшой газетной), я не имею возможности проверить фамильное внешнее сходство с ним, которое я, по их словам, приобрел с годами.
"В 1930 г. моя дочь Тамара родила ребенка от известного мне человека" — так таинственно прокомментировала на допросе в феврале 1937 г. этот важнейший в моей жизни факт моя бабушка Александра Петровна. И допросчики ничего не пожелали уточнять. Знали? Знали и потому ещё боялись. А.С.Еиукндзе мог вернуться в большую власть, примеры тому бывали. Только в июне он был исключен из партии и в декабре того же проклятого 1937 г. расстрелян.
Голгофа-37
Конец уже близок. Арест. В круге первом. Пошли допросы. Последний круг ада. Скорый суд. Приговор. Конец всему. А ничего и не было...
В 1937 г. повсюду бушевал красным террор, начатым после убийства С.М.Кирова - 1 декабря 1934 года. Сигнал к его широкому и всестороннему развертыванию дало принятие в этот день специального постановления ЦИК СССР.
В газетах “Правда” и “Известия” 4 декабря 1934 г. было напечатано следующее сообщение:
Президиум ЦИК Союза ССР на заседании от 1 декабря сего года принял постановление, в силу которого предлагается:
1. Следственным властям - вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком.
2. Судебным органам - не задерживать исполнения приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайства преступников данной категории о помиловании, так как Президиум ЦИК Союза ССР не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению.
3. Органам Наркомвнудела — приводить в исполнение приговоры о высшей мере наказания в отношении преступников названных выше категорий немедленно по вынесении судебных приговоров.
На другой день опубликовано постановление ЦИК СССР:
"О внесении измепепий в действующие уголовно- процессуальпые кодексы союзных республик"
Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР постановляет: внести следующие изменения в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик по расследованию и рассмотрению дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти:
1. Следствие по этим делам заканчивать в срок не более 10 дней.
2. Обвинительное заключение вручать обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде.
3. Дела слушать без участия сторон.
4. Кассационного обжалования приговоров, как и пода-чи ходатайств о помиловании, не допускать.
5. Приговор к высшей мере наказания приводить в ис-полнение немедленно по вынесении приговора.
Ну, барбосы, ну, бармалеи!!!
Особое развитие этот террор получил именно в 1935-1937 гг. в связи с окончательной ликвидацией "троцкистско-бухаринских и зиновьевско-каменевских банд и группировок". Апогея он достиг именно в 1937 году. Готовились дела Авеля Енукидзе, Льва Карахана, рыхлилась почва под "посадку" очередного отряда пролетарской интеллигенции, кремлевских и местных аппаратчиков; не прекращалась, а получала новые импульсы чистка рядов "железных неподкупных органов".
В феврале органы получают донос на Александру Петровну от её соседей по коммунальной квартире. По-видимому, мотивы и содержание доноса стандартны: неизвестно на что живут, знакомы с иностранцами, вообще она и ее дочь — мутные буржуйки. Схема ареста бабушки стандартна: приходят ночью с 7 на 8 февраля 1937 года (с воскресенья на понедельник) с понятыми из соседей по квартире. Заполняется “Анкета арестованного". Прокомментируем её. Родилась "преступница" 2 апреля 1889 г.; ну, это обычное женское кокетство: на самом деле Шура Вишнякова родилась в 1885 г. Социальное происхождение (дочь служащего) А.П. указывает с известной долей лукавства и недоговорённости. Затем идут правдивые стандартные ответы: "машинистка научной библиотеки, образование среднее, беспартийная, советская гражданка русской национальности, состав семьи — дочь студентка, внук и внучка (это я и Мария)".
И всё. Подписана анкета 7 февраля собственноручно: "А.Лицинская".
Штамп на анкете, удостоверенный начальником 2-го отделения 8-го отдела ГУГБ НКВД, поставленный уже 9 февраля, заверяет, что ранее эта птичка в подобную клетку не залетала и не готовилась к этом).
Дата заполнения анкеты говорит о том, что обыск на квартире на следующую ночь 8 февраля был уже без неё (какие мелочи...). Обыск оформлен ордером № 189, описание найденных предметов содержится в подробной описи-квитанции № 5632 и дает полное представление о его тщательности и дотошности: "...Покрывало синее, подушка с наволочкой, халат ночной, джемпер, кофта, платья, юбка, 2 полотенца, рубашка женская нижняя, блузка женская, саквояж, дамская сумка, зеркало, пудреница, железная баночка с разными нитками, роговая ложка для ботинок, ножницы, подпилочек для ногтей, губная помада, две баночки. Три книги и одна маленькая, одна роговая шпилька и 5 штук железных, зеркальце личное, ногтечистка, три карандаша"... и еще и ещё, с той же скрупулезностью.
Следующий документ — квитанция № 5689 от 7 февраля 1937 года заполняется на изъятую у арестованной денежную сумму: "Принято согласно ордера Оперода ГУГБ НКВД от арестованной Лицинской А.П. денег 44 р. 70 к. и подпись: Мороз.
Затем в деле подшит протокол самого обыска:
Протокол
На основании ордера ГУГБ НКВД СССР № 189 от 8 февраля 1937г. произведен обыск у гр. Лицинскон А.П. в доме 3 кв. 86 по ул. Грановского.
При обыске присутствовала Рыбакова Прасковья Сергеевна. Согласно данным указаниям задержана гр. Лицинская А.П.
Взято для доставки в ГУГБ следующее:
1. Паспорт МФ № 638159, выданный на 5 лет от 3.1 V.36 г.
2. Фотокарточки 38 шт.
3. Записные алфашгтные книжки - 2 шт.
4. Алфавитный блокнот - 1 шт.
5. Фотоиегативы - 11 шт.
6. Разная периодика на иностранном языке.
7. Иностранные журналы и газеты.
Обыск производил сотрудник для поручений Оперода мл. лейтенант госбезопасности Мороз.
8 февраля 1937 г.
Ещё в деле есть постановление начальника соответствующего отдела ГУГБ об избрании меры пресечения "цепи злодеянии" Александры Петровны, поскольку она по сумме собранных на неё материалов из агентурных сведении и доносов:
а) связана с германской разведкой и выполняла её задания;
б) связана с одним из руководителей антисоветской террористической организации правых А.С.Енукидзе и потому подозревается в совершении преступлений, предусмотренных ст.ст. 58/10 и 58/11 УК РСФСР, в связи с чем мерой пресечения для неё избирается содержание под стражей.
Сразу же после ареста заводится следственное дело № 11175 (впоследствии — №11477). И уже "1937 года, февраля 8-9 дня я, помощник начальника 3-го отдела УНКВДпо Московской области ст. лейтенант госбезопасности Хорошилкин допросил..." и т.д.
Итак, первый допросчик был Хорошилкин. Пройдёт неделя-другая и старшего лейтенанта сменят более опытные оперуполномоченный 4-го отдела ГУГБ старший лейтенант госбезопасности Альтман и лейтенант Гейман. Доносчика допрашивает помощник начальника 1-го отдела ГУГБ НКВД старшин майор госбезопасности Арнольдов.
И так десять допросов почти до конца марта и один перед самым судом — одиннадцатый, последний, 16 августа. Арестованную в один день с А.П. мою мать той же ночью с 8 на 9 февраля под стенограмму допрашивает гигант следственного ремесла — сам начальник 1-го отдела комиссар госбезопасности Паукер вместе с Арнольдовым; потом ещё трижды в течение февраля.
Чем же интересовались допросчики? В основном знакомыми арестованных, их связями.
Ну и что они узнали? В череде знакомых по советскому времени А.П. упоминает своих родственников: двоюродную сестру Антонину Владимировну Сергееву (в советское время маникюршу), её мужа П.Сергеева, находившегося в 30-х годах в ссылке (лишенец?), их взрослую дочь Любу Масевич (Маневич). Незадолго до ареста А.П. встречала подругу своей юности ленинградку Екатерину Петровну Молоднову, по мужу Петровскую, помещика А.Корнеева и его дочь Марию с мужем, известным ленинградским писателем Свирским. Встречала А.П. в тридцатых годах своего дореволюционного приятеля Ивана Васильевича Петрова, сына чиновника канцелярии московского губернатора, юриста по образованию, а в советское время — экономиста. Этого Петрова помню и я высохшим стариком с антикварными наклонностями: он собирал восточные редкости, в том числе заимствовал у нас множество бывших в доме Полежаевых старинных резных фигурок-нэцкэ, китайских фарфоровых болванчиков; жил И.В.Петров где-то в начале Малой Дмитровки.
В советское время А.П. помогала устанавливать связи между другой своей двоюродной сестрой купеческой дочкой Варварой Ивановной Мамоновой и её мужем, белоэмигрантом Василием Наумовичем. На допросах А.П. упоминала также и ещё одну купеческую дочку Веру Владимировну Красовитову, у которой в 1936 году был репрессирован её сын Вадим, домохозяйку Любарскую и, наконец, Варвару Николаевну Голубеву, которая, как я уже писал, служила вместе с А.П. в советском торгпредстве во Франции, а к моменту ареста А.П. была машинисткой в аппарате Прокуратуры СССР. Читатель должен простить мне столь длинный синодик знакомых и родных, которых упоминала на допросах моя бабушка, но, возможно, кому-нибудь какое-то имя покажется знакомым. Может, я кого-то и просмотрел, ведь изучение следственного дела — занятие очень нелегкое. Александра Петровна, может кого и забыла и, несмотря на различного рода "технологические приёмы ведения допроса, не всегда с первого раза кого-нибудь и вспоминала, а иногда не вспоминала вовсе, говоря: "фамилии не помню". Так, например, о парижских встречах со своими двоюродными братьями Эдельбергами она рассказала любопытному Хорошилкину лишь после настоятельной повторной просьбы, да ещё, небось, подкрепленной пинком или зуботычиной.
В связи с упоминанием этих Эдельбергов мы получаем возможность чуть-чуть познакомиться с жизнью в парижской эмиграции. Александр, Евгений и Юрий Эдельберги в разное время и разными путями очутились в Париже 20-х годов, Евгений работал в Париже шофером, как многие бывшие русские офицеры, имел свое дело, наверное, таксистское бюро на несколько машин. Александру повезло меньше, он обозначается Александрой Петровной как человек бедствующий, не имеющий постоянной работы (без определённых занятий), живущий почему-то под чужой фамилией Холмский, да, к тому же, обремененный большой семьёй — жена Елизавета Григорьевна и пятеро детей, которых Александре Петровне не раз доводилось подкармливать. Третий брат, Юрий покидал родину при драматических обстоятельствах: его ловили на границе, он бежал и всё же в 1927 или 1928 году оказался в Париже. Вот и все сведения об этой парижской веточке могучего древа Вишняковых.
С первых же допросов Александры Петровны наибольший интерес у нашей госбезопасности вызывал образ жизни ее дочери — моей матушки, названной в этих документах Тамарой Всеволодовной Лицинской. Требуется объяснение этим метаморфозам с её отчеством и фамилией, если вспомнить, что Александра Петровна родила Тамару в своём первом скоротечном браке с бывшим дворянином, помещиком Сергеем Александровичем Занковским. Запись первого допроса А.П. дает ответ на загадку: "Моя дочь имеет авантюрный характер и сильную склонность к преступной деятельности. Питая при этом уважение и привязанность к своему отцу и не желая в случае своего ареста его компрометировать, дочь моя переменила фамилию и отчество взяв их от своего отчима, моего последнего мужа Всеволода Алексеевича Лицинского".
Есть в следственном деле нашей матери и еще ряд страниц, где, как мне кажется, уж окончательно невозможно отделить замысел-вымысел наших славных чекистов от действительности и фактов. Яд лжи и химер, который мы вдыхали с малолетства, разъедал наши души и чувства, проникал всюду и искажал само ощущение мира. Простейшие, прямодушные, естественные по самой своей сути поступки немедленно истолковывались властью, сё органами и, что страшнее и нелепее всего — нами самими в коварные, подлые, грязные помыслы, дела и делишки, которые якобы задумывались и свершались нами же каждый день и на каждом шагу!
Протокол последнего (из прочитанных мной) допроса матери 14 февраля. Уже и так всё ясно — невозвращенка, германская и польская шпионка — сама призналась, чего ж ещё надо? Связь с антисоветчиком Енукидзе тоже доказана на сто процентов. Но... всё же чего-то, какой-то изюминки не хватает. Ну, помощник начальника 1-го отдела ГУГБ НКВД старший майор Арнольдов своё дело знает туго и чего, какой изюминки от него ждут, тоже знает хорошо. В общем, поехали...:
— Бывали ли Вы в Кремле?
– Да, неоднократно, с матерью и Караханом.
– Было ли с Вами оружие?
— Да, револьвер находился при мне всегда.
— Какой вид спорта Вы изучали?
— Верховую езду, теннис и стрелковое дело за границей. В СССР хотела изучить пулемёт, но времени не было. Карахан подарил мне браунинг... Я вообще люблю оружие... Я приехала в Советский Союз тоже с маленьким револьвером, но отдала его Карахану взамен нового. Ещё у меня было 20 таблеток веронала: я люблю иметь при себе сильнодействующие средства и яды.
— Для чего?
— На всякий случай.
— Какой случай?
– Я предполагала (читатель, бди!), что мне удастся случайно встретить Сталина и совершить над ним террористический акт (Немая сцена: допросчик Арнольдов н писец Ефремов замерли, подумав — вот оно!)
— Кто Вам дал такое задание?
— Прямого задания не было, но намек на то, что террористический акт над Сталиным есть подвиг, достойный русской патриотки, не раз говорил мне генерал Миллер в Берлине (вот и ещё одна связь с белым недобитком).
— Вы встречали Сталина в Кремле?
— Нет, но если бы я его встретила, у меня хватило бы мужества его убить (непередаваемо невыносимые, мучительные страдания присутствующих, но надо продолжать дело, крепись, чекист).
— Кому Вы рассказывали о своих намерениях?
— Сотруднику германского посольства Курту Брунхофу. Он принципиально не возражал, считая, что убийство Сталина является необходимым актом в целях изменения существующего строя в Советском Союзе, но так как я недавно прибыла из Германии и являюсь секретным сотрудником германской разведки, теракт над Сталиным необходимо временно отложить, так как возможность раскрытия организаторов теракта может замедлить приход к власти фашистов и этим самым укрепить авторитет коммунистической партии Германии (ай да политики, и какие тонкие...)
Однако тот же Брунхоф пригрозил Тамаре лишением финансирования, так как она ничего не делает. И Тамара "старается": она пытается, пользуясь своей вхожестью в кремлевский рабочий кабинет секретаря ВЦИК А.Енукидзе, выведать важные секреты советского государства — чего-то там про ассигнования на военную промышленность. Например, хотела украсть какую-то секретную книгу большого формата, на которой значилось: "ЦК ВКП(б). Хранить наравне с шифром". Из допроса далее следует, что она каким-то образом унесла-таки эту большую книгу и после её перефотографирования германскими шпионами npинесла её обратно, сказав, что она приняла эту книгу за журнал мод (!!).
Дальше - больше. Тамара оружие любит, просит Авеля Сафроновича подарить ей финку с его стола и получает нож...
А нельзя ли ей с самим А.С. по Кремлю погулять? Ну, разве что со своим трех-четырехлетним малышом, со мной то есть, на это будет разрешение (а я в Кремле в ту пору действительно бывал, мне об этом говорила где-то в пятидесятых годах моя тётушка Люка — Людмила Сергеевна Занковская).
— Зачем Вам так хотелось осмотреть Кремль? (Неужели не ясно, зачем, тупица!)
— Я хотела узнать, где живёт Сталин.
— Кто Вам дал это задание?
— Германский разведчик Эрих Вильнат. (Ну наконец-то!)
— Для чего? (Что за дурацкий вопрос?)
— Брунхоф сказал ему о моих террористических настроениях и он рассчитывал использовать меня для этой цели.
В конце протокола допроса значится: "Протокол мне прочитан. Всё записано с моих слов правильно, в чём и расписуюсь". И далее подписи Т.Лицинской и помощника начальника 1-го отдела ГУГБ НКВД, старшего майора Арнольдова.
Дело сделано, любимый город может спать спокойно...
Уже в августе обе преступницы (признались) выводятся на слушание судебного дела в Военной коллегии Верховного суда СССР. Суд был скор. Подготовка его заседания по обычаям того времени тоже не затянулась. Судите сами, читатель: в начале нюня составлено и подписано помощником начальника 14-го отделения 4-го отдела ГУГБ лейтенантом Гейманом при согласии ещё одного помощника начальника того же 14-го отделения, но уже старшего лейтенанта Альтмана обвинительное заключение. 8 нюня оно уже было утверждено начальником 4-го отдела старшим майором ГБ Литвином. Что же было предъявлено Александре Петровне? Немало: она является сотрудницей германской военной разведки, она была в курсе контрреволюционных взглядов и намерений бывшего секретаря ВЦИК СССР А.С.Енукидзе и полностью разделяла эти взгляды и, наконец, имела намерение выехать из СССР с целью невозвращения обратно.
"Виновной себя признала. Дело подлежит рассмотрению Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР с применением закона от 1 декабря 1934 года".
Утверждение обвинительного заключения заместителем самого Вышинского Рогинским с такой концовкой означало, как мы уже знаем, донельзя ускоренное и облегченное судопроизводство с заранее предначертанным трагическим концом. Так оно и было...
21 августа с этой бумагой ознакомили Александру Петровну и в этот же день состоялось подготовительное заседание Военной коллегии, где было решено заслушать дело в закрытом судебном заседании, без участия обвинителей и защитников и без вызова свидетелей "в порядке закона от 1 декабря 1934 года".
Уже на другой день, 22 августа, в 15 часов 25 минут начался суд. В ответах суду и своём последнем слове Александра Петовна полностью признала себя виновной и просила суд вынести ей справедливый приговор. Ну как же, как же, не извольте беспокоиться — уже в 15 часов 45 минут, всего-то через двадцать минут после начала судебного заседания, был вынесен "революционно-справедливый" приговор — расстрелять с конфискацией имущества (!!). В полном соответствии всё с тем же Законом от 1 декабря расстреляли Александру Петровну ещё до захода солнца. И было ей пятьдесят один год...
Через три дня, с соблюдением такой же ускоренной и "облегченной" процедуры, та же участь постигла и маму! А ей отроду неполных двадцать девять годочков...
Закончим эту страшную главу самым страшным документом:
ПРИГОВОР
Именем Союза Советских Социалистических Республик,
Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР в составе председателя, корвоенюриста Л.Я.Плавнека, членов коллегии, военюристов I-го ранга т.Кандыбина и т-Климина, при секретаре, военюристе I-го ранга т.Кондратьеве в закрытом судебном заседании в г.Москве 25 августа 1937 года рассмотрела дело по обвинению Лицинской Тамары Всеволодовны 1910 года рождения, служащей, в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58-6, 58-11 и 17-5S-8 УК РСФСР. Предварительным судебным следствием установлена виновность Лицинской в том, что она, будучи завербована в 1929 г. агентом германской контрразведки Блюмелем, по его заданию занималась шпионской деятельностью, была организационно связана с террористом - правым Енукидзе и знала о его террористической деятельности, а также о подготовке совершения террористических актов над руководителями ВКП(б) и советского правительства, то есть в преступлениях, предусмотренных ст.ст. 58-6, 58-11 и 17, 58-8.
На основании изложенного и руководствуясь ст.ст. 319 и 320 УПК РСФСР, Военная коллегия Верховного Суда Союза ССР приговорила
Лицинскую Тамару Всеволодовну к высшей мере наказания - расстрелу с конфискацией всего лично ей принадлежащего имущества.
Приговор окончательный и на основании Постановления ЦИК СССР от 1.XII.34 г. в исполнение приводится немедленно.
Председатель: Плавнек
Члены: Кандыбин, Климин
Приговор Александре Петровне отличается лишь датой. Прошло почти шестьдесят лет. И вот в июне 1995 г. нз недр Главной Военной Прокуратуры выходит реабилитационное заключение, в котором сказано, что при пересмотре дел "каких-либо доказательств виновности осуждённых в шпионаже и подготовке террористических актов над руководителями ВКП(б) и Советского Правительства в делах не имеется (!!!). Нет в них и фактических данных, свидетельствующих о совершении преступлении, за которые они осуждены. Маму по моему заявлению реабилитировали (всё та же Военная Коллегия всё того же Верховного Суда СССР) ещё в 1958 г., а возможность реабилитации бабушки появилась совсем недавно, что я тут же и сделал. Вот уж истинно, "век-волкодав!" Простите нас, родные наши...
В 1998 г. на кладбище Донского крематория, имея указание архивной службы ФСК, слева от входа я нашёл братскую могилу № 1. Инвентарно-формальная надпись на одном (старом) камне сообщает, что здесь захоронен "невостребованный прах умерших в 1936-1942 гг."; на второй, новой плите значится, что это братская могила жертв политических репрессии (более 7000 человек...). На небольшой круглой клумбе — россыпь индивидуальных табличек. Среди них маршал В.К.Блюхер, революционер, в последние годы нарком юстиции В.А.Антонов-Овсеенко, режиссёр В.Э.Мейерхольд, один нз основателей Советского Таджикистана Шириншо Шотемор и много-много других фамилии известных (и не очень) людей, лихую судьбу которых разделили наши бабушка и мама.
Полежаев П.В. Они и мы / П.В.Полежаев. – [Б.м., б.и.], 2002. – 193 с., 8 л. ил. – [100 экз.] Текст публикуется впервые, обработан из печатной версии специально для проекта "Бессмертный барак"