От родных
5 мая 1942 года в городе Мариинске близ Новосибирска был расстрелян по постановлению Особого совещания при НКВД СССР поэт-переводчик, член Союза советских писателей Борис Брик, книги которого попали в спецхраны, а имя мало кому известно.
В его архивном следственном деле был обнаружен сборник стихов, вот один из них:
Я звезд коммунизма не смог разглядеть
За тучами злой непогоды.
У века в руке различал я лишь плеть
И сердцем замкнулся на годы.
Я стал нелюдим, недоверчив, как волк,
Гоненье мне было в усладу.
В презренье и гордости видел я долг
И принял судьбу, как осаду.
Засел я с солдатами веры своей
Под своды угрюмые башен.
Мы жен погубили, мы съели коней,
И приступ сердцам был не страшен.
Но видим: никто не проходит к стене
И нет никому до нас дела,
И сделалось скучно и тягостно мне,
И желчью все сердце сгорело.
А век мой, как прежде, сверкал и гремел
В движенье и радостном дыме.
И зависть проснулась, и разум велел
Душе моей — быть с молодыми.
И поднял на шпаге я белый платок,
Сдаваясь грядущим столетьям,
И будет не злобен мой край иль жесток –
Судьбу мы, как должное, встретим.
Повинную голову меч не сечет,
И люди большого разгрома
Ко мне не предъявят минувшего счет,
Но скажут мне: — Будьте как дома! —
И знаю, что в емкой эпохе найдем
Мы место за творческим горном,
И тот, кто был самым упорным врагом,
Тот станет и другом упорным.
БОРИС БРИК
1904, Нарва – 1942, Мариинск близ Новосибирска, расстрелян
Отец Бориса Брика родился в Кишиневе, мать – в Нью-Йорке, судьба самого поэта неразрывно связана с Петроградом-Ленинградом. Никакого отношения к семье Осипа Брика поэт не имел; есть основания полагать, что вельможный чекист не был в восторге от еще одного Брика-литератора. Сразу после переворота семнадцатого года семья перебралась в Воронеж, весной 1920 года Борис Брик вернулся в Петроград. В 1923 году там вышла первая его поэтическая книга – поэма «Царь-колокол». Первый раз был репрессирован в 1926 году (обвинялся в распространении контрреволюционных стихов), отбыл некоторое время в заключении, а потом, потеряв право проживания в шести основных городах страны, переселился в Полтаву; позже перебрался в Тверь и прожил там до мая 1929 года. В январе 1931 года снова был арестован за антисоветские стихи. Был осужден на десять лет лагерей и отправлен в Кемь. Однако в 1932 году был «условно-досрочно» освобожден из лагеря и уехал подальше – в Тифлис. Там впервые стал печататься как поэт-переводчик (1933). Переводил Галактиона Табидзе, Тициана Табидзе, Симона Чиковани – всего около тридцати грузинских поэтов. В «Библиотеке "Огонька"» в 1934 году вышел сборник «Поэты советской Грузии в переводах Бориса Брика», в 1936 году книга была переиздана в расширенном виде. Тогда же в его переводе увидели свет немногие строки Киплинга; переводил он Ронсара, Гете, Китса и других европейских поэтов – многое по сей день уцелело. В 1937 году вдвоем с Арсением Тарковским издал антологию «Поэты Крыма в переводах с татарского Бориса Брика и Арсения Тарковского». Печатался Брик легко – в 1940 году вышли его поэмы «Василий Чапаев» и «Шамиль». 2 сентября 1941 года Борис Брик снова арестован у себя в доме в Ленинграде. 5 марта следуюшего года он был поспешно расстрелян, а дело его о замене расстрела десятью годами лагерей продолжало бродить по инстанциям. Неинформированность органов доходила до того, что на книге Акакия Церетели в 1944 году имя Брика было проставлено на титульном листе, будто ничего и не случилось. Даже в 1957 году в посмертной реабилитации Борису Брику было отказано – она состоялась 24 июля 1989 года. В 2003 году издательство «Лимбус-пресс» выпустило в свет книгу Бориса Брика «Одинокое дерево», куда вошли его избранные переводы из грузинских поэтов и оригинальные стихи.
РЕДЬЯРД КИПЛИНГ
(1865-1936)
ТУЗЕМЕЦ*
Всевышний, храни Королеву!
Мы пили здоровье родни,
Здоровье английских братьев
(Но нас не поймут они!),
Мы пили за всё мирозданье,
Но гаснет мерцание звезд;
Туземцу хвала – на прощанье
Да будет последний тост!
Над нами небо чужбины,
Но грезим о небе другом!
Нам тихая мать говорила,
Что старая Англия – «дом».
О жаворонках английских,
О сельской весне мы прочли,
Но вторили мы попугаям,
Скитаясь в дорожной пыли!
Шла рядом с конями легенда,
Рассказ о лишениях злых, –
Отцы покорили равнины,
А мы унаследуем их.
Мы сердцем своим – в колыбели,
В стране, где потратили труд;
Надежду, и веру, и гордость
Мы в почву вложили тут!
Наполните ваши стаканы
И пейте со мною скорей
За Четыре новых народа,
За отмели дальних морей,
За самый последний, на карте
Еще не показанный риф,
И гордость друзей оцените,
Свою до конца оценив.
За утро на кровлях железных,
Звенящих от наших шагов,
За крик неподкованных мулов,
За едкую гарь очагов,
За риск умереть от жажды
И риск в реке утонуть,
За Странников Юга, прошедших
В мильоны акров путь!
За Странников Юга (встать!),
За небо, что стало родным,
Так славьте же вещи, которыми мы дорожим.
Отметьте же вещи, которыми мы дорожим,
Ударом отметьте одним!
За плаванье шхун каботажных,
За буйволов в тысяче чащ,
За дождь, не грозящий ознобом,
За солнце, чей луч не палящ,
Мужчин, для которых и в зиму,
И в лето – сплошной мясоед,
За женщин, которые двойней
И тройней рожают на свет!
За двойней и тройней (встать!),
За небо, что стало родным,
Так славьте же вещи, которыми мы дорожим.
Отметьте же вещи, которыми мы дорожим,
Ударом отметьте одним!
За тень облаков, бегущих
Над прерией на восток,
За житницы наших соседей
И рельсы железных дорог;
Да здравствуют трудные зимы
И борозды в лигу длиной,
Да здравствуют серые чайки
И западный ветер весной!
За родину ливней и грома,
За ту, чья целебна лазурь,
И запах сухих плоскогорий,
И волны у мыса Бурь!
За шлюзы и рифы, за карту,
Что к золоту нас привела, –
Империи самой последней
И самой обширной – хвала!
За говор черных кормилиц,
Который нам с детства знаком
И прежде наречия белых
Был нашим родным языком!
Хвала прохладным верандам,
В высокой траве – светлякам,
Волне в бирюзовом уборе,
И пальмам, и лунным ночам!
За яркий очаг Народа,
За грозный его Океан,
За тихую славу аббатства
(Без этого нет англичан!),
За вечный помол столетий,
За прибыль твою и мою,
За Ссудные банки наши,
За Флот наш торговый – пью!
Всевышний, храни Королеву!
Мы пили здоровье родни,
Здоровье английских братьев
(Поймут нас, быть может, они).
Мы пили много и долго,
Но Крест на рассвете зашел;
Здоровье Туземца по Долгу
Мы грянем – и ноги на стол!
Здоровье Туземца (встать!),
Мы белые люди, нас – шесть,
Обязаны славить все вещи, что дороги нам,
И честно удары за вещи, что дороги нам,
Шестью кулаками нанесть!
Протянем же кабель (взять!)
От Оркнейя до Горна и звезд,
Вокруг всей планеты (с петлею, чтоб мир захлестнуть),
Вокруг всей планеты (с узлами, чтоб мир затянуть), –
Здоровье Туземца – наш тост!
* В этом стихотворении речь идет не о туземцах – индусах, неграх и пр., но о «туземнорожденных», т.е. англичанах родившихся в колониях. (Прим. переводчика.)
КАРЦЕР
Моя голова – как гармошка, язык – словно гиря во рту,
И губы – как мятый картофель, и чувствую я тошноту.
Но запомнит всё ж караул меня, не забудет меня капрал,
И теперь я в тюрьму угодил потому, что в морду капралу я дал.
Второсрочной шинелью на койке укрыт,
Я во двор сквозь решетку взглянул…
Неплохая муштра – две недели З.К.
«За драку и пьяный разгул»,
За буйство и пьяный разгул…
Но всё же запомнит меня караул!
Неплохая муштра – две недели З.К.
За то, что капрала я вздул!
Я с портера начал в харчевне, и портер сменил я вином,
Но порцию виски в харчевню пронес мой товарищ тайком.
И скрутил двойной караул меня, в лепешку смяли нос,
Но в конце концов часть капральских усов на память с собой я унес.
Я кепи оставил в харчевне, забыл сапоги на шоссе,
Где пояс и куртка – не знаю… И будьте вы прокляты все!
Пусть не платят мне и нашивки мои велят они спороть –
На капрале знак я поставил так, что не выведет даже Господь!
Жена моя плачет с мальчонкой у грязных тюремных ворот,
Ее я жалею немножко… А прочих пусть дьявол возьмет!
Присягну семье вечно трезвым быть и виски в рот не брать,
Но в харчевню придя и друзей там найдя – как стелька напьюсь я опять!
Второсрочной шинелью на койке укрыт,
Я во двор сквозь решетку взглянул…
Неплохая муштра – две недели З.К.
«За драку и пьяный разгул»,
За буйство и пьяный разгул…
Но всё же запомнит меня караул!
Неплохая муштра – две недели З.К.
За то, что капрала я вздул!
ИЛЬЯ ЧАВЧАВАДЗЕ (1837-1907)
КАК ПОСТУПАЛИ, ИЛИ ИСТОРИЯ ГРУЗИИ В XIX СТОЛЕТИИ
Однажды я и дряхлый дед
Друг друга повстречали.
Как повелось с давнишних лет,
Зевнули мы вначале.
И я сказал: – О старине
Хоть что-нибудь поведай.
Чем послужили вы стране?
Какой горды победой?
Когда, надежда всех грузин,
Сомкнул Ираклий веки,
Когда достойный властелин
Ушел от нас навеки,
Как поступили в этот миг?
– Сказать, мой внучек, напрямик:
Просили вновь опеки!
– Когда ж на трон отца взошел
Двенадцатый Георгий
И поколебленный престол
Забыли вы средь оргий,
Как поступили? – Словно тать,
Решился каждый взятки брать
В погибельном восторге.
– Когда ж царя вы извели,
Расставшись с прежней славой,
Забыв судьбу родной земли
И меч забросив ржавый,
Как поступали? – Как могли:
Стеная, ползали в пыли
Пред русскою державой.
– Когда ж несчастный властелин
Раздал свое именье,
Чтоб вас оружием лезгин
Спасти от пораженья,
Как поступали? – Да никак:
Носы упрятав под мутак,
Храпело поколенье!
– Когда ж вздохнул и умер царь,
И сыновья, враждуя,
Казну, накопленную встарь,
Растратили впустую,
Как поступили вы затем?
– Мы изменили сразу всем,
Злорадно торжествуя!
– Когда ж пришла чужая рать,
И край завоевала,
И, словно мячиком, играть
Судьбою Картли стала,
Как поступали? – В свой черед,
Врагам предав родной народ,
Дворянство в мяч играло.
– Когда ж дышать уже нельзя
Вам стало от насилья
И Картли новые «друзья»
Едва не удавили,
Как поступили в этот час?
– Тогда лишь поняли, что нас
В одном котле варили!
– Когда ж узнали наконец,
Что жили вы бесчестно,
И обнажилась для сердец
Грехопадений бездна,
Что вы придумали тогда?
– Пылая краскою стыда,
Шептались повсеместно.
– Когда же власти и закон
О замыслах узнали
И заговорщиков в загон,
Как баранту, загнали,
Как поступили в эти дни?
– На «преступления» родни
Наушничать мы стали.
– Когда ж доносами вполне
Себя вы обелили
И от заботы о стране
Сердца освободили,
Как поступали вы с тех пор?
– Забыв на радостях позор,
В вине мы честь топили.
– Когда ж в ответ на мотовство
Пришли дурные вести,
Что не осталось ничего –
Ни роскоши, ни чести,
Тогда что выдумали вы?
– У братьев начали, увы,
Оспаривать поместья!
– Когда ж в сутяжничестве том,
Как низкие злодеи,
Вы подожгли родимый дом
(Безумная затея!),
Как поступили вы потом?
– С тупым лицом перед огнем
Уселись, руки грея!
– Когда ж огонь – и тот погас,
И встала у могилы
Страна картвелов, из-за вас
Лишившаяся силы,
Как поступали? – Как-нибудь:
Усердно начали тянуть
Из крепостного жилы!
– Когда ж источник и такой
Иссякшим оказался,
И угнетенный крепостной
С неволей распрощался,
Тогда что сделал дворянин?
– О том не спрашивай, мой сын:
Скорбел и убивался!
– Когда же сетованья те
Крестьян не возвратили
И годы к полной нищете
Дворянство приучили,
Что сделали? – Забыв свой ранг,
Изобрели какой-то банк,
Судили и рядили…
– Когда ж сказал один из вас:
«Бог не дал мне потомства,
На что ж мне банк?» – и банк тотчас
Убило вероломство,
Как поступали? – День и ночь
Царя молили нам помочь
С муштрой свести знакомство!
– Когда ж… – Но дедушка не снес
Убийственной морали:
– Когда же кончится допрос?
Умолкнуть не пора ли?
Как поступали мы дружок?
Как вы! – плевали в потолок
И стены подпирали!
ВАЛЕРИАН ГАПРИНДАШВИЛИ (1889-1941)
БЛУЖДАЮЩИЙ ПАРАДИЗ
Позабыв о ручье, что журчал между пашен,
Океанской галерою взоры потешьте!
Зал огромным плакатом закатов украшен,
Режиссура моя в этот вечер, как прежде.
Алый занавес, с дрожью бессмертной раздвинься!
Жду игры карнавальной. Сверкает малаец,
В ложе бархатной дремлет усталый де-Квинси,
Смуглый Пушкин явился с дуэли, шатаясь.
Парадиз я увижу и в нем флорентинца;
Беатриче там встретит его, как подруга…
Взвился занавес. Видите датского принца,
Что Офелию вывел из пышного круга?
Здесь Лаэрт дирижирует, облик свой хмуря,
С мрачной важностью воронов и паладинов.
Сумасшедший оркестр ослепляет, как буря,
Над партером потоком сапфиры низринув.
А в партере – вода! И Офелия злая
Топит принца в волнах, ни о чем не жалея.
На груди ее родинку вдруг замечая,
Шах-Абазом беснуется вся галерея.
Зал горит! И пожарный бежит наудачу…
Режиссер прогоревший, на сцене я плачу,
И последнею огненно-дымной феерией
Парадиз погибает с прекрасной Офелией!
