Память – система зеркал: при определенном их расположении можно не увидеть себя. Можно не увидеть прошлого, забыть о нём, как забывают о рваных носках. И сегодня, когда мы живём в бешеном ритме третьего тысячелетия, зеркала, отражаясь друг в друге, рождают порой лишь эхо этого отражения. Просто сверкнувшую и тотчас погасшую тень.
Да, мы начинаем забывать даже то, что было ещё сравнительно недавно. Мы забываем людей, которые остро чувствовали неблагополучие и близкий крах эпохи застоя, а уж тем более предшествовавших ей других эпох, кто, не представляя облика грядущего, все же намеревался изменить то, что отжило.
Их было немного. Они, конечно же, часто ошибались, не проявляли последовательности, колебались, иногда поступались своими же принципами, а потом хватались за голову, выказывали слабость, но, тем не менее, их готовность пожертвовать собой, стремление открыть людям глаза на то, в какой подлости они живут, – уже только одно это заслуживает уважения и благодарности. Без этих людей, потом их стали называть диссидентами, мы бы не оказались сейчас в другой, чем раньше, стране.
Они не молчали
В апреле 1928 года в Нижнем Новгороде была арестована группа студентов педагогического факультете университета: Колотильщиков, Тюнькин, Антонец, Машина и другие — всего девять человек. Эту группу начальник Нижегородского отдела ОГПУ Загвоздин сразу же окрестил «анархо-синдикалистской».
Будущие педагоги, которые так педагогами и не стали, ещё во время дискуссии перед XV съездом ВКП (б) защищали оппозиционную Сталину линию. Они распространяли «Письмо к съезду» Ленина, работы Троцкого, собственные листовки. «Рабочие и крестьяне оказались не в состоянии противостоять в мирной обстановке лжецам и обманщикам сталинско-бухаринского толка, – говорилось в одной из них. – Теперь, на одиннадцатом году существования советской власти, для каждого, трезво оценивающего факты, должно быть очевидным, что рабочие и крестьяне не имеют и тени политической власти в СССР… Партия является только орудием, при помощи которого группа бюрократов-аппаратчиков диктует трудящимся свою волю». Выход студенты видели в том, чтобы «создать нелегальный „Союз борьбы за диктатуру рабочего класса“, который мог бы противостоять современным государственным мужам и „воинствующим марксистам“, вступить в борьбу за действительную диктатуру пролетариата, за право трудящихся самим устраивать свою жизнь».
В другой листовке, студенты, оставшиеся на свободе, сообщали о репрессиях, начавшихся после ареста группы Колотильщикова. Вскоре и они тоже оказались за решёткой. Сохранились фотографии Николая Колотильщикова в фас и профиль. Измученное лицо, многодневная щетина. Нелегко было студентам в тюрьме, их мучили многочасовыми допросами, не давали спать. Следователи изощрялись в садизме. Они избивали плеткой, палкой, мотком проволоки или веревки, мазали бороду допрашиваемого керосином и поджигали, вырывали пучками волосы на голове.
Но приговор «анархо-синдикалистам» был на удивление мягким. Теперь уже бывших студентов выслали на три года на Урал, в Чувашию, Пензенскую и в Тамбовскую губернии. А Калинину и Щербакова освободили в зале суда. Неслыханное дело! Но это объясняется тем, что массовые репрессии ещё не начались. За тех, кому «недодали» срок, основательно взялись потом. К примеру, Богородского отправили на Соловки. Сведений о дальнейшей судьбе других «анархо-синдикалистов» автору этих срок найти не удалось.
Расстрелян по доносу
Нижегородцу Ивану Сизову не было и тридцати, когда в декабре 1934 года председатель военного трибунала Московского военного округа Никитченко огласил приговор:
— Расстрелять.
Вместе с ним получили «вышку» Виктор Муравьёв и Борис Петько. Только Василий Грачев «легко отделался» — его приговорили «всего» к пяти годам лишения свободы. Все они жили в городе химиков Дзержинске Нижегородской области, тогда Нижегородском крае. Сизов был женат, имел двоих малолетних детей. Но вскоре семью его как семью врага народа выселили, а имущество конфисковали. Жене Ивана Сизова, Вере Алексеевне, о расстреле ее супруга не сообщили и не арестовывали — «вражьих» жен стали сажать несколько позже. Она получила стандартный ответ: «Осуждён на десять лет без права переписки». Каких только усилий ни предпринимала она, чтобы узнать о судьбе мужа! Встречалась даже с «всесоюзным старостой» Михаилом Калининым, с Надеждой Крупской. Но никто не помог.
В семье Сизовых бережно хранится альбом с рисунками Ивана Ивановича, его рассказами и стихами. Некоторые страницы вырваны. Они приложены к делу Сизова как вещественные доказательства, свидетельствующие о его преступных намерениях. Есть там и такие строки, подчеркнутые красным карандашом. По мнению следователей, крамольные:
Я тех людей, которых мало,
Всегда любил и уважал,
Которым жизнь навеки стала
Борьбой за вечный идеал.
Они, как прежде, освещают
Наш трудный и опасный путь,
А если надо, умирают,
Под пули подставляя грудь.
Какая же вина вменялась Сизову и его товарищам, знакомым ещё со школьной скамьи?
Пятый их товарищ, который на самом деле был не товарищем, а стукачом, доносил: «Внутреннее положение Советского Союза оценивалось ими как хаотичное. Прежде всего, это касалось промышленности. Они говорили, что не стоит работать на инженерных должностях, поскольку материально инженерство не обеспечено, что за границей интеллигенция живёт лучше, что даже безработные живут лучше, чем интеллигенция в Советском Союзе… Продолжая этот разговор, Сизов высказал мысль, что для улучшения положения технического персонала необходимо объединиться для совместной помощи. Решено было заняться созданием контрреволюционной организации. Муравьёв сказал, что для восстания необходимо прибегнуть к террористическим актам. Убийство кого-либо из видных членов правительства может легко привести к крупным волнениям в стране».
Под пытками Петько сознался в том, что их «организация» получала материальную поддержку из-за рубежа. И инженеры загремели под фанфары. Приговор в отношении Сизова, Муравьёва и Петько приведен в исполнение 19 декабря 1934 года – через пять дней после его оглашения.
Романтики пятидесятых
Первым из нижегородских диссидентов, отметившихся в местах не столь отдаленных в период с 1956 по 1984 год, был Борис Хабибулин. Его осудили за антисоветскую пропаганду и агитацию. Выразилось это в том, что у себя дома Хабибулин хранил какой-то сомнительный фолиант, давно изъятый из библиотек. Ещё до выхода на свободу Борис Хабибулин от политики отошёл. Настольной книгой его стала Библия. Он окончил духовную семинарию был священником во Владимирской области.. И между прочим, какая-то закономерность существует: немало бывших диссидентов связали свою жизнь с религией. Тюрьма ли тут причиной, или же вера в Бога уравновесила их дерзкие мальчишеские порывы?
В 1957 году проходил судебный процесс над Борисом Споровым, Юрием Тола-Талюком и Людмилой Пожарицкой. Они обвинялись в том, что выпустили стенгазету, признанную антисоветской. Это случилось в Заволжье. Пожарицкая работала учителем русского языка и литературы в школе рабочей молодежи, а Споров и Тола-Талюк были её учениками. И под «мудрым руководством» преподавателя стали анализировать, почему человек пьет, ворует и почему у него нет денег. Мало того, обвинили правительство Венгрии в том, что оно уделяет большое внимание тяжелой промышленности и забывает про другие отрасли. Отсюда, мол, и недовольство рабочих. А Тола-Талюк ко всему прочему ещё и утверждал, что теперь в СССР два новых класса: эксплуататоры (партийные и государственные чиновники) и эксплуатируемые (все остальные).
Спорова и Тола-Талюка сразу же арестовали. Пожарицкая пыталась их спасти. Написала письмо Никите Хрущеву. Особенно просила за Тола-Талюка. «Его заблуждения искренние, — утверждала она. — В детстве он был под бомбежкой, прошёл пешком 160 километров, видел трупы». Жаловалась и на свою долю: «Я, мать-одиночка, осталась без работы. Ребенку семь лет. Как жить? Но главное, как жить с таким пятном?».
Вопрос остался чисто риторическим. Письмо, естественно, до Никиты Сергеевича не дошло. Мать-одиночка разделила участь Спорова и Тола-Талюка. Ей дали четыре, Спорову — пять, а Тола-Талюку – три года. Вскоре после выхода на свободу Людмила Пожарицкая умерла от белокровия, не дождавшись своей реабилитации. Борис Споров живёт в Москве, является членом Союза писателей. В 1993 году опубликовал в журнале «Наш современник» воспоминания о годах, проведённых за решеткой. Юрий Тола-Талюк не покидал Заволжье, работал там на моторном заводе. В конце 80- х – начале 90-х годов пытался вспомнить былое, встать у руля демократической оппозиции. Увы, ничего не вышло. Оттёрли. Новые времена — новые лидеры. Скажем так: они были более наглые. Однако потом подались во власть и во многом себя дискредитировали. Сегодня былой ершистости не осталось, практически все экс-оппозиционеры демонстрируют лояльность нынешнему режиму.
Ковбасюк против коммунизма
Ноябрь 1963 года. В стране ещё политическая «оттепель», но в Горьком уже затевается очередной судебный процесс над организаторами и членами так называемого «Союза русской молодежи». Вспоминает Александр Ковбасюк:
— Нас было одиннадцать человек. Исключительно молодежь. Объединяло то, что все мы искали какой-то идеал и для себя, и для общества. Спорили до хрипоты. О чем? Сейчас можно только улыбнуться. Да, конечно, наивно, Да, конечно, высокая поэзия, живопись, театр, добро и зло, красота и радость бытия. А с другой стороны, разве это плохо? Разве нынешняя молодежь говорит об это столь часто? И к насилию мы не призывали. Мы мечтали о демократизации государственных институтов, выдвигали требования ввести реальные свободы совести и слова. Вот, собственно, и всё.
В мае 1963 года группа оформилась организационно. Члены ее обсудили Программу КПСС о построении коммунизма в СССР и пришли к выводу: натуральная утопия. После событий в Новочеркасске и Караганде, «Союз русской молодежи» в полном составе оказался на скамье подсудимых. Ковбасюк шел за «паровоза». Но приговор оказался на удивление очень мягким по тем временам: два с половиной года лишения свободы. Остальных отпустили с миром. Правда, установили за каждым негласный надзор.
Александру Валентиновичу не везло и потом. Когда он оказался на свободе, его обвинили уже в уголовном преступлении и снова упрятали за решетку. Уже на восемь лет. Годы, проведённые в колонии, естественно, наложили отпечаток на его личность. Одно время он как будто встрепенулся, вернулся в лоно политической жизни, занялся выборными технологиями. И снова пропал из поля зрения тех, с кем поддерживал дружеские отношения. Где он сейчас, никто не знает.
Аккуратная бомбочка
6 февраля 1968 года подотдел писем общего отдела ЦК КПСС зарегистрировал письмо, отправленное из Горького. Это была очень аккуратная бомбочка.
«За последнее время, — говорилось в нём, — усилилась новая волна зажима, гнусных репрессий и даже закрытых судов, проводимых органами КГБ, против любого проявления свободомыслия, расходящегося хотя бы частностях с официальной идеологией. Люди, подвергающиеся гонениям, хотят одного – правдивого освещения жизни нашей страны и ее истории. Единственное их желание – честное служение Родине и нетерпимость к бюрократии, хамству и лжи. Единственная их вина – активное выступление за правду и жажда справедливости» (ГАРФ).
Письмо это являлось откликом на судебный процесс по делу Юрия Галанскова, Александра Гинзбурга и других диссидентов. Оно было и смелым, и достаточно дерзким. КГБ сравнивался с охранками «фашизированных государств», кроме того, авторы требовали «государственного контроля над КГБ и прекращения беззаконий с его стороны». Вместо подписи в конце письма значилось: «От 23 интеллигентов-нижегородцев».
Меры были приняты безотлагательно. Вначале послание из Горького было направлено заместителю председателя КГБ Н.С.Захарову, а затем – начальнику следственного отделения УКГБ по Горьковской области. Установка была одна: во что бы то ни стало найти авторов. Но авторов листовки сначала так и не нашли. Правда, подозрения пали на студентов Горьковского университета. Нюх у гэбистов был, как у собак-ищеек.
«Нация подонков, шептунов и стукачей»
4 апреля того же, 1968 года, на улицах Горького были расклеены листовки. Люди отходили от них ошарашенные. Уже только одни слова Руссо, взятые эпиграфом: «Тирания, имеющая видимость народной власти, – худшая из тираний», свидетельствовали о том, что читать сие крайне опасно. И действительно, о таком даже на кухнях не говорили. Даже шепотом, чтобы, не дай Бог, сосед не услышал. «Ещё не ушли в прошлое советские тюрьмы и концлагеря для политических заключенных, писали авторы листовки, – ещё существует нация подонков, шептунов и стукачей, но конец „сообществу молчания“ уже наступил». И дальше излагались требования: свободы политических союзов и организаций, амнистии политзаключенным, отмены цензуры и опубликования архивных документов тридцатых-пятидесятых годов.
Листовка эта, написанная черной тушью, наделала шума. Таинственную группу «Обновление» искали денно и нощно. Подвело «подпольщиков» наблюдение, установленное за Михаилом Капрановым, проходившим по делу Ковбасюка. Капранов вывел сыщиков на выпускника Горьковского государственного университета Сергея Пономарёва. 27 мая 1969 года сотрудники КГБ сличили текст его дипломной работы с листовкой и адресом на конверте «Письма 23-х» и убедились, что почерк один и тот же. И начались аресты.
Они держались вместе
24 апреля 1970 года Горьковский областной суд вынес приговор. Выпускники Горьковского госуниверситета Михаил Капранов и Владлен Павленков получили по семь лет лишения свободы, Сергей Пономарёв – пять лет, а студент пятого курса истфака Владимир Жильцов – четыре года. Часть преподавателей уволили с работы, некоторых студентов отчислили. А «боевая четверка» держалась стойко. Во время одного из допросов Сергей Пономарёв, например, заявил, что «у нас в стране нет подлинной свободы слова, печати, собраний, поэтому официальная информация о многих событиях односторонняя» (ГАРФ, фонды КГБ). Были и другие подобные высказывания. И не только со стороны Пономарёва.
Срок мотали они в печально знаменитых мордовских лагерях. Впрочем, не всё было так плохо. Жизненный опыт постигался и за колючей проволокой, где по периметру днем и ночью на вышках дежурили автоматчики.
– Заключение давало закалку: приучало к терпению, выдержке и философскому спокойствию в необычных ситуациях, – вспоминал Сергей Михайлович Пономарёв. – Происходило осознание того, что пребывание в лагере не временное, от звонка до звонка, а это полноценное течение нашей жизни. Оказавшись на воле, все они долго оставались под надзором КГБ. Их периодически «выдергивали» в КГБ и проводили душещипательные беседы, уговаривая «встать на правильный путь». Не встали, хотя приходилось несладко: работали и дворниками, и почтальонами, и на стройке.
Самое интересное, что Пономареву и Павленкову диссидентство передалось, можно сказать, по наследству. У Сергея Михайловича дед со стороны отца воевал против красных в гражданскую, где и погиб, а второй дед – отец матери – был раскулачен. Брат матери, партийный работник, попал под фанфары в присно памятном 1937 году за распространение ленинского «Письма к съезду». Жена Павленкова вела свою родословную от купцов Башкировых, родители её сгинули где-то в подвалах ЧК. Владлен Павленков погиб в 1990 году – уже в эмиграции. Стал священником Михаил Капранов. Пономарёв и Жильцов тоже уже не с нами. Сергей Михайлович был директором музея Андрея Дмитриевича Сахарова, работал в музее Добролюбова, а Владимир Иванович совмещал журналисткую, писательскую и правозащитную деятельность. На его счету едва ли не десяток поэтических сборников, он лауреат премии Нижнего Новгорода.
Мятежный замполит
Капитан третьего ранга, замполит большого противолодочного корабля «Сторожевой» Валерий Саблин был расстрелян 3 августа 1976 года. Знали о том, что 8 ноября 1975 года он поднял восстание с целью свергнуть режим Брежнева, только представители высшего командования ВМФ, члены Политбюро ЦК КПСС, да, пожалуй, те, кто приводил приговор в исполнение. Достоянием общественности этот факт стал много лет спустя. Но до сих пор идут споры: герой это или военный преступник.
Валерий Саблин из династии моряков. Родовые корни его в Мурманской области, но в пятидесятых годах прошлого века семья перебралась в Горький. Саблин учился в первой школе, бывшие одноклассники его хорошо помнят. Он, как говорит Нина Новожилова (Полтанова), был романтиком до мозга костей, не мог терпеть ни малейшей несправедливости. — В 1968 году, — рассказывает брат Валерия, Николай Михайлович, — Валерий гостил у родителей. Здесь встретился со своим однокашником. Поделился планами, высказался неодобрительно о политике, проводимой высшими партийными функционерами. И его «друг» написал донос, отправил его в политуправление Северного флота. Но в то время этой бумаге не придали значения. Подумали: навет. Вскоре Валерия Саблина перевели служить на Балтику. И тут у него созрело решение: дойти на «Сторожевом» до Ленинграда и, захватив там телестудию, выступить с призывом к революции, чтобы отстранить от власти людей, которые, как он выражался, «не имеют ничего общего с коммунистическими идеалами, кто насаждал криминальную идеологию, был жаден до орденов и денег и презирал народ».
Замысел Саблина, конечно же, был наивен. С одной стороны, он сам сомневался в успехе своего предприятия, а с другой, — не исключал возможности, что эта дерзкая попытка мятежа на военном корабле заставит его соотечественников призадуматься, в какой пропасти они оказались. Увы, ни до кого он не достучался. Двенадцать человек поддержали замполита (шесть из них были впоследствии осуждены). Они закрыли командира судна в одной из рубок, а других – в кубрике. И Саблин скомандовал:
– Полный вперед!
До Ленинграда «Сторожевой» не дошёл. Армада самолетов и вертолетов, военных кораблей преградила ему путь. Саблин сдался. И получил по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР пулю в затылок. В семидесятых годах родственников Валерия Саблина уже не могли репрессировать как «пособников врага народа». Вместе с тем они в полной мере ощутили, что их выдавливают, как пасту из тюбика.
— Отца, Михаила Петровича, затаскали на допросы, он умер в январе 1977 года, — говорит Николай Михайлович Саблин. – Умерла и мать, Анна Владимировна. Были обыски. Ещё одного брата, Бориса, из закрытого НИИ перевели в Иваново. Жену Саблина, Нину Михайловну, вместе с сыном Мишей выселили из Балтийска. Один только я остался в Нижнем. Но тоже довелось пережить немало горьких минут. Когда Валерий был арестован, понизили в должности, лишили допуска к секретной документации.
Жена Валерия Саблина, его сын, братья неоднократно обращались в Верховный суд с просьбой пересмотреть дело мятежного замполита и его реабилитировать. И в 1994 году дело действительно пересмотрели. «Вышку» милостиво заменили… десятью годами лишения свободы. — Валерий писал нам из тюрьмы бодрые письма, — рассказывает Николай Михайлович Саблин. — Он внял нашим доводам и подал прошение о помиловании. Блеснула надежда. В конце июля 1976 года нас известили о том, что окончательное решение будет принято на Пленуме Верховного суда. И — обманули. Спустя несколько дней брата казнили. Сообщение об этом мы получили только в начале 1977 года.
Валерий Саблин пробовал свои силы в литературе. Семья просила вернуть его рукописи — повести о моряках, рассказы и очерки.. Но ни листочка не получила. Все это было якобы уничтожено. Кто знает, может быть, мы лишились и хорошего писателя?
Шутки Шуткина
В 1972 году за решёткой оказался нижегородец Леонид Вольвовский. Он преподавал иврит своим знакомым. На всякий случай пришили ему политическую статью, обвинили в сионизме и буржуазной пропаганде. Сейчас Вольвовский преподает иврит в Израиле. Там его в сионизме никто не обвиняет.
А вот А.В.Шуткин, оправдывая свою фамилию, пострадал за… розыгрыши. Как говорилось в приговоре Горьковского областного суда, «проживая в деревне в течение 1974— 1975 годов, он занимался изготовлением и распространением в письменной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй».
Шуткин действительно подписывал свои послания фамилиями реальных людей, проживавших в окрестных деревнях, а также фамилиями местных партийных бонз, при этом «в грубой и унизительной форме клеветал на КПСС, всех ее членов, в том числе на руководителей Коммунистической партии и Советского государства». Отсидев полтора года, приколист вернулся в деревню. Дел у него навалом. Кур надо покормить, корову подоить, воды наносить… А в свободное время он перемывает косточки теперь уже новой власти. Сейчас это можно. Сейчас это называется критикой.
Бомбист стал монахом
Последним, кто угодил за решетку по политическим мотивам, был семнадцатилетний нижегородский анархист Эдик Чальцев, который в июле 1989 года бросил бутылку с зажигательной смесью в окно Горьковского обкома КПССС. После своей акции в знак протеста против коммунистического режима Чальцев был осужден к четырем годам лишения свободы и содержался в колонии для несовершеннолетних. По требованию общественности был досрочно освобожден, кстати, прилагал к этому усилия и Борис Немцов.
Эдуард стал монахом Псково-Печерского монастыря.
— Я понял, что только православие встанет на пути Антихриста, — говорит он. Политику называет дурманом, бредом, химерой. Не читает ни газет, ни книг (кроме религиозных, не смотрит телевизор, не слушает радио.
— Я не нашёл себя в мирской суете, — признается бывший анархист. — Зато нашёл себя в любви к Господу, потому что эта любовь растворяет собственное «я», человеческую индивидуальность.
Что ж, каждый выбирает свой собственный путь.
Источник: С. Степанов-Прошельцев. «Волжане. Люди Нижегородского края»