Билжо Виктор Осипович

25 декабря 1937 года в подвале Лубянки был расстрелян член ВКП(б) Абрам Розин. Спустя 80 лет его внук – художник и писатель Андрей Бильжо рассказал о своей семье, целое поколение которой оказалось под колесом репрессий.

– Репрессии коснулись вашей семьи еще до начала Большого террора: в январе 1936 года, в канун Рождества, был арестован ваш дед по линии отца. В чем обвиняли главного технолога Гознака?

– Вероятно, дело было в учебнике, который он написал. Виктор Осипович, мой дед, – он был Билжо, это потом уже в фамилии появился мягкий знак, – некоторое время находился в командировке в Германии, где изучал типографское дело, а по возвращении написал учебник «Печатные машины». В нем дед довольно одобрительно отзывался о том, как здорово это дело поставлено в Германии. Его обвинили в шпионаже. Есть версия, что была связь с «делом Енукидзе», которое тогда как раз начиналось (глава московского Гознака Трифон Енукидзе был двоюродным братом Авеля Енукидзе, личного друга Сталина, который был обвинен в измене Родине. Арестованы были и члены его семьи. – Ред.). После ареста деда весь тираж его учебника был уничтожен, но в семье сохранился экземпляр. Много чего сохранилось, в том числе сделанное его руками – он же был инженер. Стул, на котором я работаю, – дедов. Осталась коробочка с разбитыми стеклами его пенсне.

– Каков был приговор?

– Деда отправили в Норильск, где он пробыл в лагере до 1942 года. Норильск вообще особая история. Вспомните школьную карту. Вокруг этого города огромное количество ромбиков, кружков, квадратиков всех цветов – там есть всё, все полезные ископаемые. Кто-то должен был это все осваивать – бесплатно. Так туда попадали геологи, которые занимались разработкой, архитекторы, которые строили дома, ученые, которые ставили металлургию, и т.д.

– Что случилось в 1942-м?

– По документам Виктор Осипович умер от прободной язвы. Но несколько лет назад я получил письмо от местных краеведов, из которого узнал, что, вероятнее всего, он был расстрелян. Первое время от него приходили письма, а потом – ничего. Вот я смотрю на фото деда, которому на время ареста было 52 года, вижу его фотографии с детьми, и представляю себе ужас, который он должен был испытывать, чувство вопиющей несправедливости. Я бы не выдержал, наверное, вот так в лагере, покончил бы с собой. На этом фоне история второго деда, расстрелянного на Лубянке, кажется в каком-то смысле даже более гуманной.