Главный редактор: Валентин Мясников.
Художник: Герман Дудичев. Технический редактор: Тамара Колчева. Корректор: Светлана Заруцкая.
Поименный список репрессированных подготовили к публикации А. С. Кириков, В. К. Куренев, В. Н. Мясников, Н. Е. Попков, Н. Г. Пряничникова. Лицензия ЛР № 0101192 от 19.02.92. Сдано в набор 28.02.2001. Подписано в печать 18.06.2001. Формат 70x100/16. Бумага мелованная. Гарнитура Тип-Тайме. Печать офсетная. Печ. л. 23. Тираж 500 экз. Заказ № 492. Издательство «Самарский Дом печати», 443080, г. Самара, пр. К. Маркса, 201. Типография издательства «Самарский Дом печати», 443080, г. Самара, пр. К. Маркса, 201.
ВАЛЕНТИН МЯСНИКОВ
Писатель
ПОЛЕТ ПРОДОЛЖАЕТСЯ!..
Пассажирский поезд Алма-Ата-Москва мчался по казахской степи. Она такая обширная, необъятная, что нет ей ни конца, ни края. Да к тому же пустынная, безлюдная. Иногда лишь мелькнет на двугорбом флегматичном верблюде одинокий путник и снова до самого горизонта ни одной живой души. Так, кажется, никогда и не вырвешься из пустыни.
- Ну, быстрей же, быстрей! — мысленно подгоняет поезд Виталька, прильнув к стеклу вагонного окна.
Он уже не маленький, четвертый год идет. Верно, для иного парнишки, может, это и не возраст, для него же — ого! В отца уродился, а у того память феноменальная. В общем, три первые года жизни, проведенные в Самаре, из головенки не выветрились. Стоило закрыть глаза и чистоструйную красавицу Волгу видел, и заливистые гудки пароходов слышал, главное же, знал: отец не кем-нибудь — с декабря двадцать третьего года до июля двадцать восьмого, то есть до отъезда сюда, в Казахстан, сначала был председателем Самарского губсуда, затем Самарского же губпрокурора. Не шутка!
Нет, в Алма-Ате тоже не числился рядовым работником - занимал пост народного комиссара снабжения всей Казахской республики. Должность что надо. И все же быть на Волге лучше. Там он, Виталька, сделал начальные шаги по земле, там ощутил настоящую цену воздуха, настоенного бодрящей свежестью, заречным благоуханием цветов и трав. К тому же и отец появился на белый свет в соседней Мордовии...
Вот в таком радужном настроении въехал Виталий с родителями и старшим братишкой Валерианом в Самару, и не покидало оно его до той поры, пока отец был прокурором всего Средне-Волжского края. Удивительно ли? Разместились в благоустроенной трехкомнатной квартире с добротной казенной мебелью в многоэтажном каменном здании на площади Революции. До Волги, коль сбежать по улице Венцека, - рукой подать, купайся и загорай в жаркие дни вволю. Школа тоже рядом, причем из многих городских названа № 1, весь класс - приятели, а самый задушевный дружок - Витя Серов, за одной партой сидят, воздушные замки строят.
- Я, я, когда вырасту, я летчиком буду, вот! - восклицает Виталий.
- И я, и я, — возбужденно говорит Витя, но, вдруг опомнившись, смолкает. Со зрением у него неважно, а кто же такого в авиацию возьмет?
- Возьмут, Вить, возьмут. Скажу папе, он лучших врачей найдет, он поможет.
Дома Виталий спрашивает отца:
— Поможешь, папа, Вите, а? Поможешь?
— Всем, сынок, чем смогу, что будет в моих силах. - С минуту Николай Петрович молчит, затем задумчиво добавляет: - А иначе какой смысл жить? Если печешься только о себе, если не приносишь добра другому, можешь ли называться настоящим человеком?
Крепко, до красноты, стискивает ладонями лицо, уходит в себя. Снова и снова прокручивает в уме то, незабываемое и беспредельно мучительное, что произошло около пяти лет назад в Казахстане. Там тогда, в 1932 году, как и в родном Поволжье, на Украине, в других регионах гигантского социалистического государства, начался повальный голод. Вымирали не одиночки — целые деревни, районы. Отчего, в чем дело, кто виноват? Верхушка оматеревшей власти (полтора десятка лет минуло после большевистского переворота!) отвечала: засуха, недород хлеба — потому. Пусть в какой-то мере так: погода выдалась не совсем благоприятная, озимые, а особенно яровые взошли плохо, колосья ржи и пшеницы налились не в полную силу, пусть. Но ведь от предыдущего урожая амбары ломились от зерна. А его по непрекословному приказу все той же власти подмели подчистую и вывезли на элеваторы, оттуда - за границу. Это-то чем объяснить, это-то как понять?
Народный комиссар снабжения Казахстана буквально места себе не находил, недоуменно-раскаленные думы разрывали голову. Чтобы хоть немножко успокоиться, придти в себя, взял отпуск и отправился в дом отдыха. А здесь как раз пребывал первый секретарь Казахстанского обкома партии С. Т. Го-людов. И мучили его те же неразрешимые вопросы, которые не давали Жал-нину и минуты покоя. Он и начал первым неминуемый разговор.
— Вразуми же меня, Николай Петрович, что происходит с нашим краем? Что обусловило на вымирание ее народа? Чьей волею на целый ряд республик и областей обрушен небывалый экономический развал?
Жалнин, не мигая, в упор посмотрел на собеседника: не провоцирует ли? не затаил ли предательское намерение? не попытается ли подобным образом завоевать повышенный авторитет у самого товарища Сталина и его ближайшего окружения? Отнюдь! В широко раскрытых глазах неподдельная печаль и сострадание. Ответил, отчеканивая каждое слово:
— Вся суть - в искаженных, вопиюще уродливых действиях высшего политического руководства.
— А мы сами не относимся к этому руководству?
— Его теневое отражение, его беспрекословные исполнители — вот кто мы сами.
— И исправить ошибки неправильной политики не можем, указать на них созидателям нового строя, нового хозяйствования - кол-хоз-но-го - не имеем права?
Николай Петрович промолчал. Голюдов прождал не менее, наверное, десяти минут: может, все-таки откликнется. Не дождался. И тогда на свой вопрос сам же ответил:
— Не имеем. В противном случае разве творилось бы то, что сейчас творится? - Стиснутыми кулаками уперся в виски. - Перед тем как осесть здесь на пару недель, объехал многие районы республики. И что? Люди поголовно,
с древними стариками и старухами, с грудными детишками, покидают столетиями обжитые места, идут в неведомые края, где, по смутным слухам, безносая не косит всех подряд, где, возможно, хоть на подножном корму удастся дотянуть до спасительных времен.
Тяжело и надрывно, будто он только что взобрался на отвесную гору, Жалнин отрицательно мотнул головой.
- Надежды призрачные, несбыточные. Безмерно истощенные, так целыми семьями и покрывают дороги своими трупами. Предать их земле некому. Лениво расхаживают между ними разжиревшие вороны, по ночам пируют шакалы.
- Знаю, Николай Петрович. Днем боятся. По мертвым дорогам днем этапы, этапы роп... ра-ап...
- Да, репрессированных. Со всех концов страны. Но подавляющее большинство из нашего Средне-Волжского края. Русские, чуваши, мордва, татары, евреи... И расселяют их в тех самых покинутых казахами местах, где для всех одна участь - голодная смерть...
Теперь, по прошествии более шестидесятилетней давности после того разговора, установить невозможно: поделился ли народный комиссар снабжения Казахской ССР с первым секретарем Казахстанского обкома партии принятым им планом по облегчению жизненной трагедии населения? Пожалуй, нет. Ибо предпринятый им шаг граничил с безрассудной дерзостью, дотоле неслыханной смелостью: часть имеющегося в закормах хлеба распорядился выдать колхозникам на трудодни.
В Алма-Ату, естественно, поступила срочная телеграмма: Жалнину И. П. немедленно явиться в Москву. Встретили его здесь — будто заранее приговорили к мере высшего наказания, чего и не скрывали.
- За такую анархию вас к стенке! И поставили бы, если б советская власть не вознесла вас на такую высоту. - Взвинтились. - А вы, какой благодарностью ответили вы на это? Предательской! Чем смоете черное пятно? Единственное: публичным покаянным письмом в политической преступной близорукости. - Распорядились: - Выложите себя наизнанку.
Домой Николай Петрович вернулся похудевшим сразу на несколько килограммов. Щеки втянулись, нос заострился, руки теребила мелкая дрожь. Выведет на чистом листе две-три строки, отложит ручку в сторону. Ходит, ссутулившись, по комнате из угла в угол, оценивая написанное, делает вывод: не то, не то. Начинать надо не с признания ошибки (была ли она вообще?), а со следствия ее невольного возникновения. Оно же не в столь уж далеком прошлом...
Родился Жалнин на исходе минувшего века - в 1899 году в селе Летки, что в Старо-Шайговском районе Мордовии. Семья бедняцкая, сызмальства приходилось зарабатывать себе кусок хлеба, до учебы ли? Потом, когда подрос, в восемнадцатом году, вступил в партию большевиков, тут уж и вовсе о школе пришлось забыть - претворяя в жизнь директивы картавого “вождя мирового пролетариата”, затем, после его смерти, усатого “вождя всех народов и времен”, дни и ночи отдавал борьбе за окончательное установление новой власти, за торжество светлого будущего человечества на всем земном шаре. Так что все образование, а его со счетов никак не сбросишь, - Старо-Сивильско-Майдан-ское двухклассное училище.
Письмо получилось длинное, главное же убедительное, аргументированное. Начальство сочло его “смягчающим обстоятельством” и после пятилетнего пребывания в Алма-Ате вернуло Николая Петровича на прежнее место службы -в Самару. Предупредило:
- Не пойдет урок впрок — пеняйте на себя.
Пристукнув сдвинутыми каблуками, Жалнин принял стойку “смирно”.
- Сделаю все, что смогу, на что способен.
Способен же он был на многое. От природы одаренный острым умом, твердым характером, завидной целеустремленностью и настойчивостью, дела главного прокурора Средней Волги уверенно повел по нужному стране руслу. И чем больше проходило времени, тем лучше получалось. Зависело это, надо полагать, не в малой степени от личных и служебных отношений с первым секретарем Куйбышевского обкома ВКП(б) В. П. Шубриковым. Пусть не сразу, не вдруг, а лишь спустя почти год, но сошлись они довольно близко. Обменивались рукопожатиями, светились приветливыми улыбками:
- Ветер дует в наши паруса!
Да как еще дул! Корабль Жалнина несся вперед не на одном - на семи ветрах. За ним прочно утвердился авторитет прокурора строгого, взыскательного и одновременно справедливого, душевного. Поэтому никто ни из его подчиненных, ни из родных и близких не удивились тому, что в начале осени тридцать седьмого года Николая Петровича по установившейся традиции срочно вызвали в столицу. Радостно предсказывали:
- Наверняка хотят повысить в должности. Заслужил! Может, даже в саму Москву переведут.
- Ой, ли, - предчувствуя что-то недоброе, сомнительно покачивала головой Александра Кузьминична. - Уж скорее бы дал знать о себе.
Сутками напролет ждала телефонного звонка. Раздался он в настороженной квартире глухой ночью с 27-го на 28-е сентября. Старательно измененный до неузнаваемости голос сдавленно выдохнул:
- Сашенька? Мужа твоего арестовали...
- Колю? - поплыл под ногами Александры Кузьминичны пол. - Кто? За что?
Трубку на другом конце провода уже положили. Слышалось однотонно-жалобное: ти-пи-пи...
По скупым рассказам людей сведущих она узнала: в аналогичных случаях непременно производится обыск. Тусклым, как бы завуалированным рваными клочьями густого тумана, взглядом обвела комнату: что может обличить, скомпрометировать арестованного? Ничего. Вся обстановка в квартире - казенная. Своя лишь одежда и книги, книги, книги, над страницами которых муж ежедневно просиживал долгие часы. В первую очередь, естественно. Полное Собрание сочинений Ленина, избранные произведения Сталина, Большая советская энциклопедия, ну и томики Пушкина, Лермонтова, Некрасова...
- А оружие? - ужаснулась вслух Александра Кузьминична. - Как я могла забыть? Это же самая страшная улика, хоть оружие и личное.
Рывком потянула на себя ящик письменного стола, обняла пальцами холодную сталь пистолета бельгийского производства - браунинг, прижала к груди, не отпускала до утра. Едва рассвело, отправилась сдавать его в прокуратуру. Встретили ее там саркастическим хмыканьем:
- Ага, сама пожаловала, опередила нас. Соберите монатки, незамедлительно освободите помещение.
Побелевшие губы женщины раскрылись с трудом.
- А куда же мы?
Один из сотрудников ткнул рукой в окно на подвал старинного здания, выстроенного здесь же, на площади Революции:
- Туда!
Узнав от матери, где отныне придется им жить, сыновья содрогнулись.
- Туда, мама, грязная дождевая вода стекает....
- И крысы табунами шныряют...
Стекающие по свежим морщинкам лица слезы забивали Александре Кузь-миничне рот, в горле булькало.
- Но что же, сыночки, делать? На улице и вовсе пропадем, зима того гляди нагрянет... Как-нибудь управимся, ведь уже не маленькие.
Сыновья согласились: большие. Валериан родился в 1921 году, в девятом классе учится; Виталий на четыре года моложе, но тоже в пятый уже перешел. Словом, длиннохвостым грызунам в обиду себя не дадут. Ох, если бы знали, что у порога — другие грызуны и куда страшнее: двуногие. Мужчина и женщина. В подвал ввалились перед сумерками. Оба в серых плащах, оба неприступно-надменные. Осмотрели подернутые плесенью все углы, перетрясли все вещички. Пустая трата времени: конфисковать в пользу государства абсолютно нечего. Ребятишкам с матерью можно, казалось, облегченно перевести дыхание. Не тут-то было. Оперуполномоченный вынул из кожаной сумки вдвое согнутый лист бумаги, развернул, показал в приподнятой руке:
- Ордер, гражданка Жалнина, на ваш арест.
Ноги ее подкосились, сыновья успели подбежать с двух сторон, не дали упасть. И это было их последнее единение перед долгой принудительной разлукой. Спецмашина НКВД развезла всех троих в разные стороны. Жену репрессированного, приговоренную судом к восьми годам содержания в концлагере, для начала сопроводили в Стромилово, где размещалась тогда женская колония. Валериан угодил в детприемник на улице Обороны - сейчас она называется улицей Алексея Толстого.
— Ну, а меня, - вспоминает Виталий Николаевич, - в детский очаг НКВД. Кто ныне из жителей Самары не знает клуба Дзержинского? Вот, рядом с ним. Пусть малюсенькая, пусть призрачная, но теплилась надежда: вдруг ненароком увидимся, все-таки в одном городе... Где там! Не дав хорошенько оглядеться, раскинули нас подальше друг от друга. Брата в Ульяновск, меня в Уфу, маму... -он едва не до крови прикусил нижнюю губу, - маму в Томашево, в психиатрическую больницу. Причина? Для той поры простая и обычная: сломалась. Не от физических пыток, хотя при допросах отбили все внутренности, -нравственных страданий не выдержали нервы. Что с нами, ее детьми? Что с нашим отцом, лишенным права переписки? Живы ли, не отправлены ли на тот свет? А коль нет, что ждет нас впереди? Медленное умирание от холода, от голода, от постоянного издевательства и глумления? Еще бы: члены семьи злейшего врага народа.
- Мама была в таком состоянии, - после очередной короткой паузы продолжал Виталий Николаевич, - что ее освободили раньше установленного срока кары, и даже отвели отдельный угол на улице Фрунзе, мало чем отличавшийся, кстати, от бывшего угла на площади Революции. Такой же подвал, тот же постоянно сырой пол - через комнатушку проходила ржавая канали-
зационная труба, та же спертая затхлым воздухом жилая площадь - семиметровка на троих. Нет, я не оговорился. Не умею объяснить как, но мама собрала нас к себе, и мы снова, все трое, были вместе.
- Теперь бы, - говорила, натужно придыхая, — узнать про Колю. Где он? Кто его? За что?
Ответа не было. И через год. И через десять. И через четверть века. Только много лет спустя после ее смерти, 9 апреля 1991 года, мне попало в руки печатное издание правоохранительных органов Самарской области. - Виталий Николаевич бережно вынул из лежавшей на столе пухлой папки газету “Право”. - Вот, статья на всю страницу, авторы - В. Кузнецов, В. Мышко. И знаете что самое ценное? В их распоряжении находилось “уголовное дело” моего отца. На основе этого дела и писали, то есть, иначе говоря, изложили документальные факты. В подтверждение сказанного приведу два-три примера.
Первый. Бывший прокурор Куйбышевской области Жалнин Николай Петрович был признан виновным в том, что с 1932 года являлся участником антисоветской шпионско-вредительской террористической право-троцкистской организации, действовавшей в Казахской ССР, ставящей своей целью свержение существующего строя в СССР. Вменялось в вину и то, что, будучи прокурором Куйбышевской области, в 1933 году по заданию первого секретаря обкома ВКП(б) В. П. Шубрикова создал в облпрокуратуре антисоветскую группу, проводил подрывную деятельность в области карательной политики: предано суду большое количество колхозного актива. В 1936 году, якобы, получил задание Шубрикова совершить террористический акт над самим Вышинским.
Второй. Тяжелое это было время. На народ обрушились лишения, голод... небывалый падеж скота — все это стало венцом преобразований в экономике, сельском хозяйстве, когда врагом, кулаком был назван истинный сельский труженик, когда повсеместно насаждалось коллективное хозяйствование. Старые тысячелетиями апробированные приводные ремни производственных отношений на селе были безжалостно изрезаны и выброшены на свалку. Но резать и выбрасывать их новая власть не спешила. И, как показало время, несколько позже они пригодились. С их помощью заработал механизм, перемалывающий людские жизни и судьбы.
Третий. В обвинительном заключении на Жалнина очень размытой выглядит формулировка о подрывной деятельности в области карательной политики. Дескать, предано суду большое количество колхозного актива. Да, к суду, конечно, приходилось привлекать и так называемых членов колхозного актива. Только не было в этом предполагаемого криминала, потому что к суду привлекались люди за бесхозяйственность, растрату, откровенное воровство. Ведь, чего греха таить, не везде на местах к власти пришли честные люди. Были и такие, кто, ловко пользуясь своим социальным происхождением, пролезал к должностям, чтобы набить собственный карман. Вот с такими-то людьми и боролась прокуратура. А то, что подобных было не так мало, как хотелось бы, так в этом виноват был не областной прокурор, а неумелая кадровая и социальная политика.
Обвинение в карательной политике в отношении Жалнина выглядит несостоятельным и потому, что нередко именно он прекращал уголовные дела в отношении хозяйственных руководителей. Сырой, примитивно сколочен-
ный хозяйственный механизм то и дело давал сбои в работе. Это неизменно сказывалась на материальном положении масс трудящихся, а значит, и на их умонастроениях. Сказывалось это и на амбициях высшего политического руководства страны. Надо было как-то объяснить народу причину постоянных неудач в экономике (не себя же в самом деле признавать виновным?!) И такая причина была найдена - вредители. Вот кто во всем виноват. По стране тогда прокатилась волна громких судебных процессов над “вредителями”. И именно в это время Жалнин прекращал уголовные дела в отношении ряда хозяйственных руководителей, которых на волне шумной политической кампании так легко было окрестить во вредителей, сорвав при том немалые политические дивиденды.
Четвертый. Парадоксально, но факт - акты беззакония совершались и в отношении тех людей, которые по долгу службы отвечали за исполнение закона. Уже сам арест в отношении Жалнина был беззаконием. А дальше -больше. В тюрьме он испытал на себе, что такое “ежовые рукавицы”. Были 400 граммов хлеба в день, и угрозы, и конвейер, и стойки, побои. Ну, с побоями, угрозами и скудной тюремной пайкой все ясно. А вот конвейер этот уже специальный термин того времени. Применяли его к несговорчивым подследственным, которые не хотели брать на себя мифическую вину, оговаривать себя и других. С таким “упрямцем” непрерывно работали несколько следователей. Они менялись, уходили отдыхать, возвращались снова. Так могло продолжаться несколько суток. Все зависело от здоровья, крепости нервов подследственного. Ведь ему все это время не давали спать... Аккуратно свернув газету, Виталий Николаевич вложил ее в папку, надолго замолчал. Неподъемный груз фальшивых обвинений, взваленный когда-то на отца, лишил, казалось, его сына дара речи. Поэтому дальше я поведу рассказ снова сам, хотя для меня, семидесятитрехлетнего отпрыска бывшего “врага народа”, это тоже каторжное испытание. Ибо ставлю себя мысленно на место невиновного преступника, задаюсь вопросом: а хватило ли бы у меня силы и воли, чтобы умереть, но выдержать все нечеловеческие боли и страдания, выпавшие на долю этого преступника? Или, лелея надежду уцелеть самому, сохранить жизнь родителям, детям, жене, оклевещу себя, оклевещу других, признаюсь во всем том, чего не было и не могло быть?
Не сразу, не вдруг, лишь после длительной, изощренной обработки, требуемые от него современными инквизиторами показания Жалнин дал. В адресованном Ежову заявлении он писал: да, мол, я был троцкистом, да, я действительно пытался стать террористом, да я изменил Родине. Заявление было обширное и сумбурное - среди его складных, логически выверенных предложений встречались как бы инородные, явно корявые, вот такие: Пришла пора сказать правду. Отрицание правонарушений бессмысленно. Каюсь ли я? Абсолютно. Закон есть закон. А что это значит? Никаких уловок. Истина. Еще раз истина. Ложь только усугубляет наказание. Опомниться! Жить по чести и по совести. Не новое утверждение. Однако оно директивно...
Один из прикрепленных к Жалнину следователей, прочитав заявление, удовлетворенно хмыкнул:
- Давно бы так. Кишка-то тонка. Рано или поздно, а в злодеянии все равно признался бы.
- Глубоко заблуждаетесь.
- Как?! А это? - потряс заявлением следователь.
- Именно так, как я написал. Прочтите предложения, где начальные, заглавные буквы я умышленно вывел жирно.
- Посмотрим.
Следователь сложил нужные буквы нужных слов, получилось: ПОКАЗАНИЕ ЛОЖНО. Причмокнул языком.
- Це-це-це! Акростих в прозе. И на что сие художественное произведение нацелено?
- На то, что никакого враждебного выпада я не совершил.
- Это приберегите для последнего слова. Тогда в свое утешение и скажите. А -пока...
Выбивание нужных начальству показаний продолжалось. С каждым днем Жалнин все яснее и четче понимал: он подведен к самому краю уже вырытой могилы. А так хотелось жить! Подобно утопающему, цепляющемуся за соломинку, написал:
“Я готов и могу еще работать на самых опасных участках, и могу принести большую и серьезную пользу Родине. Мне только 38 лет. Я прошу дать мне возможность сделать максимум пользы, отдать все мои силы делу построения коммунизма”.
Крик человека в пустыне отдается хотя бы невнятным эхом. Продиктованную кровоточащим отчаянием просьбу Жалнина даже не прочитали. Члены военной коллегии Верховного суда СССР, 10 марта 1939 года огласившие свой приговор, пропустили мимо ушей и последнее слово:
- Врагом партии и Советской власти никогда не был. Моя совесть чиста.
Это все, конец. Все же Николай Петрович успел оставить после себя еще одно заявление:
“Я прошу не репрессировать мою семью. У меня остались жена и два сына - 16 и 12 лет - один комсомолец и один пионер. Жена и дети -прекрасные люди, преданные социалистической родине. Дети жили мечтами о Красной Армии, о защите советских рубежей. Они не знали, что их отец состоит в контрреволюционной организации, и, если бы я им сейчас сказал об этом, они бы ни за что этому не поверили. Потому что воспитывались они исключительно в коммунистическом духе. Пусть они растут настоящими большевиками. Они невинны и за меня отвечать не могут и не должны”.
Суд над Жалниным, повторяю, состоялся 10 марта тридцать девятого года. Обвиненный по статье 58-й Уголовного кодекса РСФСР (пункты 7-й — вредительство, 8-й — террористические акты, 11-й - контрреволюционная организационная деятельность), он был приговорен к высшей мере наказания. Но ни Александра Кузьминична, ни Валериан с Виталием этого не знали. Бесконечные запросы в различные инстанции - что с их мужем и отцом - заканчивались гробовым молчанием. Наконец пришла официальная бумага, где было сказано: Жалнин Н. П. умер 9 июня 1940 года от склероза сердца. А в действительности? А в действительности после вынесения приговора в марте тридцать девятого был немедленно расстрелян. Невинный.
Деревья с подрубленными корнями гибнут. Сколько сыновей и дочерей казненных великомучеников за годы ленинско-сталинских репрессий ушло в небытие - не сосчитать. Среди них могли быть Валериан с Виталием, но выпавшие на их долю невзгоды и лихолетья братьев не сломили. Сказалась воистину богатырская наследственность отца, неистребимая тяга к жизни.
А еще — быть надежными насельниками отчей земли, служить ей верой и правдой. И когда грянула Великая Отечественная война, они, не сговариваясь, в один голос произнесли то, что не однажды говорил Жалнин-старший:
- Мы с тобой, Родина! Мы с тобой!
Валериан был старше и первым ушел на фронт, Виталию же до совершеннолетия было еще далеко, и работники Фрунзенского райвоенкомата Самары, куда он проторил дорожку с просьбою поскорее отправить его в Действующую армию, неизменно отвечали:
- Навоеваться успеешь. Подожди, подрасти. Ждать он не мог. И хотя, работая на заводе “Автотрактородеталь”, имел к тому же “бронь”, своего добился: в первые дни сорок третьего года получил желанную повестку. С колотящимся от радости сердцем написал брату на передовую: “Ура, Валя, ура! Теперь буду бить заклятого врага, как бьешь его ты, буду воевать так, как воюешь ты”.
Воевал Валериан отменно. Не щадя жизни, не жалея крови. Делал все зависящее от него, чтобы выкинуть за пределы Родины гитлеровскую нечисть, приблизить час священной Победы. Увы, фашистская пуля преждевременно оборвала его дыхание. Александра Кузьминична получила скорбное извещение:
“Ваш сын сержант Жалнин Валериан Николаевич в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, погиб 22 февраля 1944 года. Похоронен с отданием воинских почестей в Днепропетровской области, Апостольский район, село Большая Кастрожка”. К зарубке по бесследно исчезнувшему в тюремных застенках отцу на сердце Виталия добавилась новая зарубка. И он с удвоенной яростью бил ненавистных оккупантов. Слава о его стойкости, храбрости, отваге гремела по всему Черноморскому флоту, где воевал воздушным стрелком. 27 апреля 1945 года был представлен к званию Героя Советского Союза. Из Москвы - отказ. Сын врага народа и вдруг - Герой? Непорядок!..
Шли годы. В 1995-м страна отмечала 50-летие Великой Победы над немец-ко-фашистской Германией. Виктор Иванович Серов, не порывавший с Виталием Николаевичем дружеской связи еще со школьной скамьи, прислал недоуменное письмо. Как же, дескать, так, прошли народные торжества, а о тебе молчок, будто и не воевал, будто не совершил во славу нашей Родины настоящий подвиг. Знаю, мол, вспоминать об этом не любишь, рассказывать не станешь, но справедливость-то должна быть восстановлена?
С присущей ему энергией и обстоятельностью член-корреспондент Российской академии наук Серов за дело взялся сам. Съездил в столицу, благо живет рядышком - в Люберцах, побывал в нужном министерстве, связался с Центральным военно-морским архивом, что находится в городе Гатчине Ленинградской области. Спустя некоторое время оттуда пришел ответ.
“Уважаемый Виктор Иванович!
По Вашей просьбе сообщаю имеющиеся сведения на Жалнина Виталия Николаевича.
Родился 12 апреля 1925 г. в Самаре. В ВМФ с 1943 г. 15 января зачислен во 2-ю школу младших авиаспециалистов, затем учился в 3-м военно-морском авиационном училище.
В октябре 1943 г. назначен во 2-ю авиаэскадрилью 47 штурмового авиационного полка военно-воздушных сил Черноморского флота воздушным стрелком. С февраля 1944 г. служил в 3-й авиаэскадрилье 8 штурмового авиаполка. В мае в его составе переведен на КБФ. С сентября гвардии сержант Жалнин -старший воздушный стрелок 7-го гвардейского авиаполка.
Участие в Великой Отечественной войне против немецко-фашистских захватчиков принимал с октября 1943 года. Находясь в составе 47-го штурмового авиаполка, а затем 8-го ГШАП, вылетал на бомбоштурмовые удары по плав-средствам, войскам и технике противника, нанося ему большой урон.
В составе 7-го гвардейского пикировочно-штурмового авиационного полка активно участвовал в боях за освобождение Карельского перешейка, Прибалтики, островов Финского залива, в уничтожении плавсредств гитлеровцев на коммуникациях и в портах.
За время войны произвел 102 боевых вылета. В составе экипажа и в группе потопил и повредил 12 транспортов, 4 сторожевых корабля, 3 тральщика, 10 быстроходных десантных барж, эсминец, 2 плавбазы торпедных катеров, 3 сторожевых катера, 2 торпедных катера, парусную шхуну, баржу, уничтожил много войск и техники противника, в воздушных боях сбито 5 самолетов.
Смел, решителен, в воздухе действует умело. Несколько примеров из его боевой работы:
23 января 1944 года в составе экипажа в группе из трех ИЛ-2 вылетел на уничтожение артбатареи в районе Керчи. Группу атаковали 6 истребителей фашистов. Один из них лично сбил Жалнин.
12 апреля в составе 8 самолетов нанес бомбоштурмовой удар по кораблям противника в порту Феодосии. В результате потоплен транспорт врага водоизмещением 1500 тонн, а также прикрывавший его штурмовик.
21 сентября в составе экипажа в группе 6 ИЛов вылетел для нанесения удара по кораблям немцев в порту Таллинн. Действуя в трудных условиях с подвесными бензобаками, при сильном противодействии зенитной артиллерии врага, вдвоем с командиром экипажа потопили транспорт водоизмещением 5000 тонн, в группе - парусную шхуну...
16 апреля 1945 г. проявил мужество и героизм при спасении своего командира экипажа Героя Советского Союза гвардии капитана Гургенидзе. Самолет был подбит огнем зениток гитлеровцев. В момент его вынужденной посадки на воду Жалнин посадил в свою спасательную одноместную лодку командира. Сам, оставаясь в ледяной воде, плыл, подталкивая перед собой лодку до тех пор, пока экипаж не был подобран бойцами береговой обороны.
За образцовое выполнение боевых заданий командования, мужество и отвагу награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны, Красного Знамени.
27 апреля 1945 года Жалнин В. Н. был представлен к званию Героя Советского Союза. В присвоении отказано...
Начальник отдела Т. Полухина”.
Если бы письмо состояло лишь из одной фразы о том, что он, Виталий Жалнин, “произвел 102 боевых вылета”, и то едва ли нашелся бы здравомыслящий человек, которого не захлестнуло бы чувство удивления и восхищения. Ведь каждый такой вылет воздушного стрелка на штурмовике ИЛ-2 - это непомерный риск, это беспредельное мужество, это вопрос жизни и смерти: кто кого, ты противника или он тебя? Вот тому подтверждение: на одного погибшего летчика “летающей крепости” семь убитых воздушных стрелков. Чем объяснить столь разительную разницу? Тем, что надежной защиты у стрелка не имелось. Сидел он на подвесной брезентовой лямке, и ни сорокамиллиметрового бронестекла, ни двадцатимиллиметровой брони, прикрывавших командира экипажа от огня вражеского аса.
Поразительно? Еще как! Тем не менее ранило Жалнина единственный раз. Случилось это под Керчью в неравном поединке с “мессершмиттами”. Два осколка пробили тогда ему одежду и на спине, под лопаткой, застряли, не причинив особой боли. Повезло? Само собою. Но главное, считает он, вернуться с фронта живым и невредимым ему помог защитник и покровитель. Отец. Невидимый, он постоянно находился рядом, помогал выйти сыну из боя победителем, каким бы сложным и трудным тот ни был... Все это Виктор Иванович Серов и изложил на словах в Москве, в наградном управлении, куда передал собранные о своем друге документы, в том числе и приведенное выше письмо из Центрального военно-морского архива.
15 июля 1996 года Президент России подписал Указ о присвоении Виталию Николаевичу Жалнину звания Героя Российской Федерации.
Шестьдесят лет назад вершители кровавых репрессий пытались с корнем выдрать род Жалниных, как это они сделали тогда с миллионами других загубленных семей. Здесь не получилось. Волею милосердной судьбы сохранивший жизнь, Виталий Николаевич и сейчас помнит слова, произносимые им в годы войны после каждого очередного воздушного боя:
- Полет, папа, продолжается!..