От родных
ТАК БЫЛО
Жили- были два человека, в начале двадцатого века, на земле донецкой, но не родной…
Они разговаривали на голландском наречии, наверно не совсем голландском языке, потому, что прошло уже много времени (с шестнадцатого века) как их предков изгнали из страны их рождения – (Нидерланды) Голландии. Были такие гонения из разных стран и массовые и индивидуальные, да и сейчас наблюдаются, по разным причинам, в том числе и религиозным, и национальным. Эти двое жили в одной местности, виделись и полюбились…, и поженились. Елена Абрамовна Райслав родилась, как и её муж в 1902 году, осиротела очень рано (причин не помнила, но помнила, что была у неё сестрёнка близняшка и фамилию и имя отца), воспитывалась, судя по языку и культуре, в голландской (немецкой, как их называли) семье, где и проживала в няньках до женитьбы. Её муж Кригер Иван Генрихович, полюбив еврейскую девушку, не будучи евреем, не мог беспрепятственно на ней жениться, но женился?!.. Так они и жили в селе (местечке?, немецкой «колонии»?) Котляровка до 1929 года, родив Ивана (25), Андрея (27) и Елену (03.01.1929). А в двадцать девятом они, вместе с другими многими немцами и евреями, перебрались «добровольно» в Амурскую область. Жили в земляных строениях, в немецких коммунах-колхозах между Тамбовкой и Константиновкой. Там родились ещё пятеро: Анна, Яков, Екатерина, Пётр и Георгий. В тридцать седьмом, отмеченном чёрными воспоминаниями у очень многих людей, Ивана Генриховича арестовали… Но отпустили… очень малотрудоспособным! В 1941 году его опять арестовали, но уже не одного, а со старшим сыном Иваном. Их увезли на золотые прииски Хабаровского края, где-то около Софийска. Елену Абрамовну вместе с оставшимися шестерыми детьми, ибо один из младших к этому времени уже умер, и многими другими «немцами», вывезли на конских телегах, потом на санях, плохо одетых, хотя был ноябрь…, в северо-восточный, Селемджинский район. Там ещё один младший ребёнок умер. Старших детей отправили работать в так называемых трудовых колониях, на разных работах. Моя мама, Елена Ивановна, работала и на сельхозработах и на лесозаготовках. Елена Абрамовна оставалась с младшими и тоже работала на сельхозработах. После окончания войны мой дед, Кригер Иван Генрихович, пешком перешёл горный хребёт Эзоп, из Хабаровского края в Амурскую область, Селемджинский район. Нашёл свою семью и в апреле сорок седьмого родился Виктор. Немного позже все Кригеры собрались в посёлке Токур (по якутски кривая яма, полностью соответствует реальности; посёлок окружён высокими, до тысячи метров, сопками на близком расстоянии), кроме старшего Ивана Ивановича, который остался на всю свою жизнь в местах своей ссылки, сначала под Софийском на реке Умальта, там он женился и родились у них: Александр (умер в раннем возрасте), Ольга, Ирина и Яков. Потом перебрались под Чегдомын на рекеу Ургал, в слиянии её с рекой Буреей. Там родился у них Виталий, это уже в шестидесятых годах, потому, что я был перед школой (лето 1961г.) с матерью и сестрой у дяди Ивана в гостях в посёлке Усть Умальта, Виталика ещё не было. А в шестьдесят седьмом моя мать возила меня с сестрой и двоих сыновей Анны Ивановны в посёлок Усть Ургал, они (д.Иван с женой т.Леной и их детьми) и дед с бабушкой уже жили там, Виталий уже во всю бегал. В Токуре Кригеры построили себе дом из тополёвых брёвен (наверно потому, что тополь легок, сохнет быстро, да и довольно много его растет в близи места строительства.) Хотя из него вообще-то не строят жильё, но в то время хотя бы из соломы, лишь бы было где жить. В тех местах и в те времена морозы стояли очень сильные (60 град. и я помню), а лето очень короткое и нужно быстро строиться… Поселились они не в самом посёлке, а в ответвлённом распадке, по пути из посёлка к «руднику» (в последствии «шахта»), там горняки под землёй добывали золотоносную руду. Дом Кригеров был не единственным в том месте, целую вереницу домов, домиков и бараков помню я, и называлась эта вереница улицей Малый Токур (я называю хутор - место моего детства). Елена Ивановна первой из всех Токурских Кригеров создала, вернее сказать попыталась создать, семью. Она вышла замуж за парикмахера Кобелева Анатолия, но он оказался агрессивным «психоалкашом». Семья не случилась, но родилась дочка Кригер Нина, 3-го января 1952 года в день рождения мамы Кригер Елены Ивановны.
Пятьдесят третий год, а тем более лето (амнистия после смерти Сталина), имела последствия и для моего «бытия»… В сибири, где-то в Красноярском крае жила семья Макаревичей. Когда, откуда (по фамилии похоже – из Белоруси) прибыли и по какой причине, мне неизвестно. Григорий Демидович и Прасковья Васильевна, примерно сверстники Кригер Ивана Генриховича, родили Николая (Нижне-Ингашский р-н, с. Решеты), Анну, Марию, Томару, Александра (1929г., станция Иланск) и Валентину. Григорий (мой дед) и Николай прошли отечественную 1941 -45г.г. войну. Правда, я не знаю подробностей их военных эпопей, деда не видел, д. Коля при нашей встрече, в моем взрослом возрасте не стремился к откровению, но в интернете я нашёл сведения о дяде Николае (он был награждён орденом Боевого Красного Знамени в 1943 году). После войны у Григория и Прасковьи Васильевны родился сын Владимир. А Григорий пропал?… Об этом имею такое же «откровение» от всех родственников и, даже похожее на ТАБУ, только бабушка Прасковья сказала с ненавистью в адрес деда, что он сбежал к фронтовой подруге… и, дескать, говорить об этом не следоват. Но из таких побегов возможны весточки. А тут нетути.
Мысли: – земля Обетованная?(ведь в 1948 году образовалось государство Израиль и многие …дэры, …маны, …ские и прочие, в том числе и …ичи, вспомнили о своих, глубоко запрятанных корнях), или зона, за что?, а может земля сырая? Сколько фронтовиков сгноили в лагерях…?! Николай Григорьевич тоже какое-то время жил (отбывал?) на «северах». Да и не только фронтовиков гноили, и не только гноили, но и откровенно умерщвляли! С какого-то времени (до, во время или после войны?) Прасковья Васильевна с детьми, а может и с Григорием Демидовичем, кроме Анны, которая осталась в Красноярском крае, стали жить в городе Барнаул Алтайского края. Дети росли, взрослели. Александр любил весёлые компании, хорошо играл на гитаре и пел (по словам моей матери – слушатели плакали…). После амнистии 1953 года города наводнились «зэками», а они не любили конкуренции, выметали лучших их из жизни без жалости и раздумий. Александр от греха подальше уехал из Барнаула, завербовался на золотой рудник. И приехал в посёлок Токур. С гитарой! А тут живёт мать-одиночка Кригер Елена. А тот с гитарой! И поёт до слёз слушающих… А Елена одинокая: «Вы согласны быть женой? Да. Мужем? Да.».
А 1-го августа 1954 года родился я, Макаревич Владимир Александрович. Когда мне было два года, отец увёз семью в город Барнаул. Я этого не помню, но мать рассказывала. Что-то там не получилось…, причина пусть остаётся тайной былого, моя мать увезла нас с сестрой назад в Токур, а отец остался жить со своей матерью в Барнауле. А я рос под надзором бабушки и дедушки Кригер. Поселились мы через дом от них в небольшой утеплённой пристройке к дому.
Была у нас небольшая кухонка с печкой и столом-курятником, в котором всю зиму квохтали куры и кукарекал петух, зато были свежие яйца и по праздникам куриный суп. Была ещё комната с двумя кроватями и круглым столом у окна. Я помню себя сидящим за ним и занимающимся лепкой из пластилина, а за окном снежная улица, люди иногда проходят, а я один дома (закапризничал, не пошёл к бабушке) и, вдруг на кухне грохот, я держа в руке нож для резки пластилина, кричу как резаный… кричу пока не пришла бабушка (ей прохожие сказали о крике в домике). Смеху было… Оказалось куры опрокинули опустошённую кастрюлю, которую им в корыто поставила моя мать, чтобы доели за нами. Мама работала на золотообогатительной фабрике, а Нина моя сестра уже училась в школе в первом классе. Ещё помню из того времени как «здал» деду курящих местных пацанов (они построили снежный дом с низким входом, чтобы взрослые не могли в него попасть и курили там, а меня не пускали), дед разломал этот дом и наказал младшего сына Виктора как участника, а тот на меня дулся, но не долго он был моей «нянькой». Однажды ему ещё раз досталось за меня. Пошли мы, он Нина и я, за земляникой. Наелись, нарвали по полной посудине, у кого какая была и, на обратном пути идя по мостику устроенному из двух брёвнышек через местный ручей я «навернулся» с него… и, крича во всю глотку, поплыл в ледяной воде на спине, царапаясь о каменистое дно горного ручья. Нина тоже истошно кричала, а Виктор бросился за мной вдогонку, но на крик прибежал дедушка Иван и выловил меня, и наподдавал сыну… дома у деда с бабушкой мы съели оставшуюся только у Нины землянику и успокоились. Но плавал я в этом ручье нечаянно ещё раз. Я заболел коклюшем и очень сильно, кровь шла горлом кусками твёрдыми как холодец. Врачи разводили руками, дескать ничего не можем (по словам матери я умирал не один раз от самого рождения, когда пьяная акушерка, спеша за стол к собутыльникам, схватила мою только показавшуюся голову и тянула, голову исправила потом моя бабушка, а зрение на правый глаз потерял, потом не один раз было воспаление лёгких до трупного посинения, но всегда оживал…). А кто-то сказал моей матери, что от коклюша могут помочь утренние туманы, нужно было водить меня ранним утром на ручей. Иван Савенчук, сын маминой подружки, которые жили через дом от нас, был старше меня и по утрам свободен от школы (наверно учился во вторую смену) стал водить меня на ручей, но не долго… Через несколько дней я свалился в ледяную осеннюю воду во всех множествах тёплых одежд, за что «проводник» получил взбучку а я исцеление!
Но это потом поняли, а в то утро был страх на тех кто учавстаовал в переодеваниях, вытераниях и прочих процедурах – с больными лёгкими и в ледяную воду при температуре на улице около ноля. Был у меня в то время дружок Коля Якимов, дядя Василий, отец его, был русский (сосланный за то, что во время войны, служа на черноморском флоте, попал в плен), а мать немка – тётя Оля Дик. В те времена наш «хуторок» был заселён в основном «немцами» и дяди Василию было не просто уживаться с «сородичами» пленивших когда-то его, во время праздников, при алкогольном увеселении он бывало затевал драки… А мы с Колей были не разлей вода, самое первое запомнившееся наше похождение это покраска забора: мама одела мне новенькие, по тем временам и заработку мамы дефецитно-дорогие, шортики синенькие на лямочках с пуговичками. Мы с Колей нашли за заборами среди брошенного хлама свежевыброшенную банку из под зеленой краски и полуистёртую кисть. Красили забор усердно пока банка не стала чистой а мы зелёными. Удовольствие улетучилось когда мы поняли что водой краска не смывается. Шорты мои перестали быть новыми, а я плакал жалея об этом. Помню как мы ходили в кино в поселковый клуб, запомнились два фильма: «Иван Грозный», с него меня увели заплаканного среди сеанса и «Слепой музыкант». Второй мне так сильно понравился, что я всю жизнь вспоминаю некоторые сцены из него с приятными ассоциациями; вдобавок он был цветной, а это было редкостью, но ночью, после него, я описался и заплакал во сне, были в нём сцены страшные для детской психики. Помню как мы с мамой копали картошку у себя в огороде, она тяпкой, а я кочергой (не знаю почему) и нашли на старом пне посреди огорода грибы опята; много и очень вкусно, жареные с картошкой. Как-то пришла к нам медработник делать прививки и когда делала укол сестрёнке та заплакала – я подкрался и укусил тётку за ягодицу… последствий не помню. Ещё помню две свадьбы (почему-то как одну) мамина сестра тётя Катя вышла замуж за Пелипченко д.Петра и уехали на Украину в г. Краматорск, и мамин брат д.Яков женился на Ключкиной т. Светлане, и у них родился в мае шестидесятого сынок Серёжа. Когда мне было шесть лет, ближе к осени на мою кровать (хорошо в моё отсутствие на ней) рухнул потолок. На столько ветхим было строение. Мы поселились в бараке на верху хутора. Кухня и комната были просто большими для меня. Да ещё купили комод, а чуть позже на него поставили настоящую радиолу (это совмещённый радиоприёмник и проигрыватель грампластинок; не то что у дедушки был маленький радиоприёмник со светящимся оконцем с нарисованной толи ёлкой, толи ещё чем-то и было больше свиста и треска чем музыки или речей человеческих, но и этому тогда были рады) и мы слушали чистый звук, хоть радио, хоть пластинки: «вставай страна огромная… на смертный бой с фашистскою ордой».
Эта пластинка какое-то время была единственной у нас. Через год летом мама возила нас с сестрой в Хабаровский край к её брату д. Ивану. Ехали, вернее летели два часа на самолёте «кукурузнике» АН-2 до города Свободный, потом поездом с пересадкой и опять на маленьком трёх местном самолёте до посёлка Усть-Умальта и сели прямо на какое-то поле. Нового там я ничего не узнал, кроме дорожных приключений (самолёты, и поезда, и город Свободный – для моего сознания это впервые) и мягкой, приятной для босых ног вездесущей грязи на дорогах и улицах, не то, что в родном Токуре – раскрошенный камень, босиком не пройдёшь! А осенью я пошёл в первый класс Токурской школы, до которой пути было около километра, зимой при сорокаградусных морозах…, но не помню удручения. В марте шестьдесят второго года мама купила домик в самом центре посёлка на улице Ленина 17! У нас с сестрой появилась своя маленькая комната, две кровати и между ними, у окна стол и стул! Плохо было то, что дедушка с бабушкой и с младшим Виктором уехали в посёлок Февральск. Это двести сорок километров вниз по реке Селемдже. Причин было две: одна - они получили паспорта (так как до этого они были безправными), дед вышел на пенсию(30рублей, а бабушке почему-то не дали) и могли жить «почти» везде; вторая - Виктора унижала Токурская учительница немецкого языка за «неправильное» произношение, а он говорил так как его учили родители (явно не германского происхождения), и два раза оставляли на второй год. На новом месте он стал сразу успевающим. В конце мая дедушка приехал и забрал меня с сестрой к себе в «деревню». Февральск хоть и назывался посёлком, но был по сути сельскохозяйственным поселением, подхоз Селемджинского прийска, где выращивали овощи и скот. Это было чудесное время! Спать на сеновале, пить свежее коровье молоко, купаться и ловить рыбу в озёрах и в реке Селемджа…! Четыре лета подряд я ездил в Февральск, правда в четвёртый без сестры и не к деду, они после окончания Виктором восмилетки, и его поступлением в речное ПТУ в городе Благовещенске, перебрались к старшему сыну в Хабаровский край. В Февральске жила баба Люба, мать жены дяди Якова, вот у неё и гостил я вместе с двоюродным братом Сергеем и его матерью тётей Светой. В Токуре на новом месте жительства у меня появились новые приятели-соседи, они же одноклассники, ну и другие, поскольку населения вокруг меня стало много больше, центр посёлка всё же. Когда сошёл снег, новые приятели проверили меня на «вшывость» - пригласили меня в лес (а тот край посёлка мне не был знаком) и оставили одного рассыпавшись по лесу, но я спустился к ручью и по нему вышел к реке, где мои проверяющие ждали выйду или искать придётся. Но и свой «хутор» и друга Колю я не забывал, тем более что там жили двоюродные братья и сёстры. Я не рассказал ещё о Анне Ивановне, сестре моей мамы. Она в пятьдесят пятом вышла замуж за Платова Анатолия и родила двух сыновей : Владислава в пятьдесят шестом и Арнольда в пятьдесят восьмом. Жили они по соседству с родителями тёти Ани в хорошем доме, но из-за того, что Платов стал пить и обижать жену ему грозила хорошая взбучка от братьев её Якова и Андрея и брата его Евгения. Помню один случай, я был у них в гостях, пришёл пьяный хозяин и стал измываться над т. Аней, даже мне стало страшно и противно. Я побежал к деду и рассказал…, услышал д. Яков и в «два» прыжка оказался у соседей. Когда я вбежал Платов забился в угол кровати и молил о пощаде.) К зиме шестьдесят второго Платовы уехали в город Краматорск на Украине. Жили они ещё в Сибири . Но к шестьдесят седьмому поселились в городе Благовещенске, где его и «посадили» по жалобам соседей за его дебоши, больше его не видел никто из нас. Вспомнил случай из того времени, когда жил ещё на хуторе, сижу на корточках во дворе и смотрю в щель забора по улице идёт такой же, как я, пацан, лет пяти и несёт в руке авоську со стеклянной банкой соуса… дёрнул меня «кто-то» кинь камень – кинул. По воле мамы пришлось идти в магазин за соусом и нести банку к потерпевшему домой. Я в дом зайти не смог, поставил банку на крыльцо и убежал… Исправлять в «слепую» содеянное легче, чем смотреть в глаза обиженному.
В начале шестьдесят четвёртого года у меня обнаружился на голове лишай и меня увезли на медицинском УАЗике (сидел почти сутки на горячем моторе в кабине потому, что в салоне находилась душевнобольная в сопровождении родственника и милиционера) в город Благовещенск в кожно-венерический диспансер, где мою голову одели в панцирь (обмотали бинтом, пропитанным костным клеем). Там было много детей и нам не разрешали приближаться к взрослым больным, пугали смертельно-заразной угрозой… В диспансере я пробыл около месяца, потом панцирь сняли вместе с волосами, а оставшийся пушок выщипали пинцетом… В марте за мной приехала мама и мы улетели на самолёте ил-14 (первый раз в моей жизни большой самолёт) в Экимчан и на автобусе домой в Токур. Я ещё с месяц был лысый… надо мной смеялись пацаны, но не над лысиной, а над чепчиком, который сшила мама, чтобы не повредить слабые новые волосы.
В том же 1964 году по моей настоятельной просьбе мама ездила в город Барнаул к отцу… Но он оказался в тюрьме за драку в общественном месте Да к тому же без правой руки, которую потерял в производственной аварии в депо, где до этого работал… Еще оказалось, что у отца от внебрачной связи родился сынок, мой тезка, лет на шесть младше меня (о чем в последующие времена не упоминалось никем). Началась скудная переписка с отцом, которая постепенно переросла в обычную, но с бабушкой Прасковьей. А я рос любопытным настырным и смекалистым малым, которого только близкие да пару друзей воспринимали адекватно, а большинство людей, из-за малого роста, щуплой комплекции и болезненной в прошлом репутации, старались игнорировать мою персону. Но я рос и становился сильным не по комплекции… Так как дед переехал в Хабаровский край мама стала отвозить меня с сестрой на летние каникулы в город Свободный к ее подруге т. Полине Савинчук. Там время проходило весело и поучительно, все же город. В 1966 году кроме этого мама свозила нас в Благовещенск к т. Ане Платовой, где проходил суд над д. Толей (его посадили). В 1967 году мама повезла меня с сестрой и Платовых Владика и Нолика к деду. По пути на станции пересадки Известковая мы встретились с т. Катей Пелипченко и ее сыном Сергеем, радости было не мерено, но не долго из-за того, что они уже уезжали. А у деда ждала еще одна радость, на армейскую (точнее флотскую) побывку приехал Виктор Кригер, мой «нянька». После его отъезда на службу мне было уже все равно когда ехать домой… Но нас с Ниной мама еще завезла в г. Свободный и там оставила до осени. В 1968 году сестра уехала в Благовещенск на учебу и я остался один во всей комнатке, ух… Я повзрослел, вступил в комсомол… и мы с одноклассниками начали собираться по домам для чаепития с музыкой и танцами. Иногда ходили в походы в тайгу на зимовья, устроенные охотниками или лесозаготовителями. Бывали конфликты с учителями если мы с собой брали девчат , но без учителя… В 1969 году по моей нудно-настоятельной просьбе и вынужденной материной ее брат д. Яков купил мне охотничье ружье ИЖ-18 и боеприпасы. Но я уже имел хороший опыт обращения с огнестрельным оружием (всеже в таежном поселке жил), и друзья делились и имелся опыт изготовления самодельного «оружия».
Однажды соорудили пушку из водопроводной трубы и она стрельнула… сразу двумя выстрелами, один раз по цели, а второй раз развернувшись от силы отдачи в нашу сторону шарахнула по нам, но уже только порохом (вернее остатком, который почему-то сразу не сгорел), а «пушка» лопнула по шву… Были и травмы от самоделок, но не опасные для жизни. Когда заимел собственную настоящую безкурковку 16го калибра, стал более серьезным и ответственным, если не брать во внимание отсутствие разрешения от властей поселковых (но это было тогда для нашего поколения нормой, хоть что-то против власти). Почти каждое воскресенье и в каникулы мы с друзьями проводили на сопках, в распадках и за перевалами и называли это охотой (уж больно сильно хотелось бродить по этим крутым, скользким, высоченным, заваленным глубоченным снегом и буреломом склонам сопок). И иногда действительно приносили трофеи, то зайца, то рябчика, а то и кабаргу (горная коза с клыками у самца). Не пропускали и катания на коньках и лыжные пробежки и лихие спуски с крутизны, да еще с трамплинами. Были у меня сначала самодельные деревянные коньки, потом «снегурки» на валенках, а потом и настоящие «канадские дутыши» на ботинках.
Так подошли выпускные и экзамены и вечерний «балл». Сразу после него погиб один из нашего класса, Женя Коноплев. Поехал на мотоцикле и обгоняя «КРАЗ» лоб в лоб столкнулся с автобусом, упав на землю попал головой под колесо грузовика… Пытался я поступить на учебу в летнотехническое училище с гособеспечением, по специальности – радиомеханик, но не прошел медкомиссию из-за повреждения (пьяной окушеркой) при рождении нервного волокна правого глаза, на которое я раньше как-то не обращал внимания, стреляя с левой руки. Побывав, после неудачной попытки, в гостях у деда (это была последняя наша встреча), я вернулся в поселок Токур. И устроился (вернее устроила по «блату»/знакомству мамина приятельница) в Химическую Лабораторию прийска Селемджинский (хотя условия там не для несовершеннолетних) учеником слесаря, молол на дробилке горную породу и учился жестяным делам (изготавливал металлические противни, совки и т.п., и паял латунные сита). А когда подошел армейский призыв и некоторые, более старшие, ребята ушли на армейскую службу меня официально перевели в механический цех учеником токаря, а после сдачи экзамена «токарил» по второму разряду и хорошо зарабатывал. После работы, по вечерам с друзьями посещали киносеансы и танцульки, но больше всего стремились в тайгу с Владимиром Назаровым. Нравилась мне одна девчонка, но у ней был ухажер постарше (потом они создали нормальную семью), а я наивный пытался хорохориться перед ней… Выпивали с друзьями иногда лет с 14-ти, а регулярно лет с 16-ти, но мне не доставляло большого удовольствия, хотя бывал весьма пьяным (наверно так реагировал организм, чуть-чуть хорошо и быстро вдребезги), но в общественной среде не слыли пьяницами (хотя были и такие сверстники). В 1972 году я поступил на учебу сразу на второй курс Благовещенского технологического техникума, на специальность Техник-электромеханик. В сентябре нашу группу («спецгруппа» из-за того, что все со средним образованием) отправили на сельхоз работы в Октябрьский район. Сначала мы ехали на поезде до станции Поздеевка, а потом на военных машинах по бездорожью до отделения совхоза Димский (не помню как село называлось). Бездорожье такое, что один автомобиль (ГАЗ 66, 4ВД) застрял и все втиснулись во второй. Ехали ночью и когда подъехали к какому-то строению все попрыгали на «землю» не дожидаясь команды офицера и оказались по колено в жидкой грязи. Но мы не отчаивались и завалились спать на деревянные нары (настил расположенный вдоль стен). А утром буквально отколачивали засохшую грязь, и с обуви, и с одежды, и с нар. Работали месяц и на зерновом дворе и с животными, в общем работать можно, хотя и трудно. В октябре вернулись в город. В поезде выбросил сапоги, сгнили от постоянной грязи, а они были из тонкой кожи, мягкие и удобные.
В октябре начали учиться. Я поселился в общежитие еще в конце августа, в комнате на четверых, а в октябре нас «проживало» от девяти до двенадцати человек. Но мы не унывали до поры, когда администрация предложила съехать тем, у кого есть родственники в городе, или снять комнату или времянку в частом секторе. Но в комнате должно жить не более пяти человек. Мы тянули время и никто не уходил пока не произошол трагический случай. По глупости, в пьяном состоянии, один из жильцов комнаты (Саша Стрельников) погиб (замерз, упав в полузамезшую речушку, Бурхановку). Было заведено уголовное дело, но, потрепав всем нервы, дело закрыли. Мне лично угрожали и прокурорша и родственники и один из жильцов комнаты, в виду того, что я последним видел его… (для меня по сю пору не понятно все произошедшее, зачем нужно было после ресторана, где мы обмывали рождение ребенка у одного из сокурсников, более старшим и сильным ребятам поручать мне проводить очень пьяного Сашу переночевать у моей тети, а он тяжелее меня и я с ним не справился, он убежал…). Но кадровые перестановки в техникуме произошли. И комнату «расселили», я поселился у тети Ани, сестры моей мамы, кто-то из ребят вообще ушли из техникума. Вдобавок к «уголовному прессингу» я еще перенес операцию удаления аппендикса. На новый год я поехал домой. В аэропорту встретился с мамой, она прилетела из Москвы, отдыхала в Сочинском доме отдыха (рабочие получали путевки в основном зимой), но на мой рейс до Экимчана она не попала, и я дома оказался один. Тогда уже нас перевозили на турбовентилляционном самолете ЯК-40, быстро и комфортабельно. Дома я провел остаток дня с друзьями Николаем Якимовым (дружок с самых малых лет) и Сергеем Блохиным . Так как в городе я ходил в демисезонном пальто и шапке без «ушей», то в Токуре, на сорокаградусном морозе я естественно простыл… и очнулся через пару дней на своей кровати, запах маменых вкусностей, а вставать нет сил и уши черные, отмороженные. Мама боялась, что я не выживу, но не суждено мне умереть раньше назначенного свыше срока (впоследствии не раз и не два убеждался).
Летом 1973года, после сессии больше месяца был в стройотряде. Учавствовали в строительстве элеватора в поселке Поярково. Жили в вагончиках. Питались мы, как придется, но не жаловались. Вечерами знакомились на танцах с местными девчатами, что не нравилось местным ребятам. Я познакомился с женщиной старше себя, и она пригласила меня на день рождения своей сестренки, которая только что окончила школу. Ну, мы с ней уединились и целовались, старшая увидала и, заревновав сестру, увела ее, а мне кто-то подсыпал в вино какой-то дряни и я не дошел до нашего лагеря. Но наши меня нашли, еле отошел (очень было плохо). После этого познакомился с Благовещенкой, тоже стройотряд из Пединститута, по имени Александра-Сашенька, мы с ней «зажигали» по ночам. Но к концу срока нашего пребывания случилась настоящая война между всеми стройотрядами (а было нас человек девяносто пришлых) и местными. Одного студента порезали и за нас взялись не только милиция, но и Комитет Госбезопасности, так как Элеватор стоит прямо на берегу Амура, граница. У меня остался на память перелом ребра. В конце августа я приехал домой. Собирал ягоду бруснику. Фотографировал, первый раз в жизни на цветную пленку, арендованным у знакомого фотоаппаратом «Чайка». А во второй половине сентября мы с Николаем Якимовым и Сергеем Блохиным сходили на неделю в Хабаровский край, через перевал на Селемджинском хребте.
Впечатлений осталось много. После этого уехал в город на учебу, жил в съемной избушке с двумя парнями из сельхозинститута. По ночам, в выходные,когда ребята уезжали к себе в деревню, учился печатать цветные фотографии на арендованном в общественном прокате оборудовании. И успел окончить в ДОСААФ е курсы телемастеров и там же приобрести зазнобу (Шатееву Людмилу), которая была влюблена в меня очень.В феврале 1974 года уехал на производственную практику в город Владивосток, но там меня и еще двоих студентов направили в город Арсеньев. Полгода приобретал опыт ремонта бытовых приборов в «Рембыт технике», а еще опыт «объегоривания» клиентов, пьянке и прочим холостяцким «штучкам» . А в августе поехал в Усть Ургал, на могилу к деду Кригер Ивану, который летом того же года умер. Потом поехал домой в Токур. Вспомнить нечего из того времени, все друзья служили в армии. Октябрь и ноябрь учился в техникуме и жил у сестренки Нины, она с мужем Кочановым Виктором и младенцем Костиком жили в общежитии. В декабре уехал в город Иркутск на преддипломную практику. Там встретил новый 1975 год. Больше ничего не осталось важного в памяти о том периоде. Вернувшись в Благовещенск писал дипломную работу и нянчился с племяшом. В марте защитил диплом и уехал к матери в первый свой отпуск. А там ожидал меня дембель Вовка Назаров. Месяц пролетел быстро и я поехал в Красноярск на работу, начальником цеха в филиале в городке Боготол. Нас, направленных в Красноярский край, было трое, и только один остался. Мы оказались ненужными и двое вернулись домой. Я устроился в Селемджинский продснаб механиком торгового и холодильного оборудования. Но из-за ниской зарплаты перешел на шахту электрослесарем. Познакомился с красавицей, цыганской крови, Таней Морозовой. Вот вредина, но горячая и ласковая… Но вредина… Любил ее очень. Потом она влюбилась в парня пришедшего из армии и у меня были черные дни, которые скрасила командировка в Областную Комсомольскую Школу. Целый месяц (октярь 1976 г.) в городе. Это праздник. Меня томил, маленький уже для меня, поселок. И когда я встретил Шатееву Людмилу то поддался ее любви и мы решили пожениться. В декабре я приехал в отпуск и жил у будущей тещи… В январе мы сыграли в Токуре свадьбу и я уехал в город. Жили мы у родителей жены, работал в УВД инженером связи и сигнализации. Свой 23 день рождения 1977 года я провел нарезая круги у роддома… Но сын родился второго августа. Начались проблемы в семье из-за болезни ребенка (Людмила начала снимать стресс алкоголем). Перед новым 1978 годом я попал в госпиталь УВД с язвой двенадцатиперстной кишки. А летом, по совету родственников моей матери я занял у них (у нее) деньги и купил дом. Дом старинный пятистенок, еще крепкий, но запущенный.
Полгода ремонта (хороший опыт), перемена места работы (плохой, но нужный опыт) и крупная ссора с отцом жены (совсем не желательное) вот что осталось в памяти. Дом мы сестрой разделили и жили с ней дружно, а с Людмилой уже начиналась вражда из-за ее пьянок и измен. И зятек тоже создавал проблем, тоже пил и воровать стал, и в 81-м получил срок три года. Такая жизнь и язва меня сильно изнуряли, отдыхал в командировках (работал в Областном Управлении Сберкасс инженером по сигнализации) да на природе (на рыбалку стремился постоянно). Много времени отдавал увлечению фотонрафией, купил кинокамеру и учился снимать кино. Появилось много друзей и приятелей в среде интеллегенции. В 1983 году развелся с Людмилой и поменял работу. По знакомству устроился фотоцинкографом в областную типографию. Отгородил в доме себе место, устроил комнатку и кухню и попытался создать новую семью. Но Людмила вмешивалась в пеьяном виде и как следствие холостиковал, меняя женщин. Тридцатый день рождения я провел с женщиной из типографии, влюбился. Ее звали Нтальей и у не была прелестная дочурка Анютка. И муж пъяница. Осенью мы сней сошлись, но так как жить было практически негде, я подарил право собственности на дом своей матери и мы уехали в Токур. Там у нас по любви и согласию родился сынок Егорушка. Я работал на шахте, а Наталья швеей в доме Быта. Жили до рождения сына у матери, а потом в уютной квартирке в бараке.
В 1986 году наш дом в Благовещенске попал под снос и нам дали квартиры, правда мне пришлось потратить свои отпускные дни на обивание порогов чиновников, так как уже дали квартиру моей первой жене и не хотели давать на Наталью и Егора. Но в декабре всеже дали матери, как владелице дома, и на мою семью (как северянам) трехкомнатную, хотя положено было четырехкомнатную. Но мы были рады и этому. Наталья настояла переехать.
Я устроился в новое современное издательство, пока слесарем, а после того как достроили офис и освободились площади от чиновников, перевелся в цинкографию, которую сам же и оборудовал.
И тут начались проблемы в отношениях моей мамы и жены. Да еще появились в этом же доме старые подруги, любительницы выпить. Нашли вариант размена квартиры. Мать пошла в однушку на пятом этаже в другом районе города, а мы в двушку в квартале от прежнего. Но это уже не спасло семью. В том же месяце, 23 февраля 1988 года, Наталья ушла из дома, оставив мне обоих детей, и пропала. В марте появился участковый и сообщил, что она находится на излечении в ЛТП. Когда Наталья вернулась – это уже была не та женщина, которую я любил. Она постоянно внутренне отсутствовала и даже дети ее не интересовали. И она снова ушла. Девчонку к тому времени забрала ее бабушка по отцу. А ко мне пришла инспектор по делам детей и объяснила. Что если я не разведусь, то потеряю и сына и квартиру, потому, что вмешался нечестный влиятельный чиновник прокуратуры, родственник Натальиного любовника-собутыльника. Я подал на развод, и Наталью лишили материнских прав и прав на жилплощадь в нашей квартире. Мы стали жить с сыночком вдвоем. Я пытался найти ему мать и к школе нашел хорошую женщину. Но через два года она тоже запила…
Я впал в религию, стал членом христианской общины, и сына приобщил. Он с восьмилетнего возраста напитан и благостью духовной любви и «секстанстскими издержками», последние он, к счастью, теперь отверг. (Двадцать лет я искал в религии ответы на все мои драмы и трагедии… и не нашел. Но меня нашел Сам Творец, потому что когда мы ищем Его – Он идет нам на встречу. Нам с Егорушкой открылась Духовная наука с чудным и пугающим названием КАББАЛА.) Мы с сыном остались одни опять. Но у нас были уже отдушины в общине. Правда я попал в больницу с язвой и врачи уже хотели «резать», но моя вера и молитвенная поддержка общины приняты Творцом и несмотря на разруху 90-х и отсутствие лекарств, я довольно быстро, на удивление врачей и «коллег» по болезни, исцелился.
Я упустил описание пережитого всем миром состояния крушения СССР. В издательстве Амурского Обкома КПСС был я какое-то время на хорошем счету, бригадир первого хозрасчетного подразделения и председатель совета трудового коллектива. Но за активное участие в противлении ГКЧП, партия меня беспартийного исключила из внимания, да так, что потом в юбилейной книге к 20-ти летию издательства о «цветущем» в прошлом подразделении не было даже упомянуто. Моя революционная деятельность закончилась сразу после моего уверования в Христианские ценности. В то время я был членом Российской Партии Кадетов и работал инженером (помощником начальника) в типографии Благовещенского Политехнического Института. Собственно мы с Сергеем Александровичем Швайка (прежний мой начальник и впоследствии друг и брат во Христе) и создали с нуля типографию, при финансовой и административной поддержке руководства института. Как только я уверовал, то сразу начал «кричать» об этом на весь свет, и на партсобраниях… С тех пор в городе Благовещенске партии кадетов не было, молча расбежались все члены. А я стал активистом христиансой общины. Продали квартиры и купили общий с матерью дом. Я надеялся на хорошие заработки и хотел построить коттэдж. Но ректор, тогда уже не института, а Амурского Государственного Университета, сократил весь коллектив, который своим кропотливым трудом помог ему в подготовке к защите Профессорского звания и укатил в Москву. А я два года был безработным, перебивался случайными заработками, но сын и мать не голодали и не мерзли. В начале 1999 года меня пригласил в типографию ЧП «Буквица» мой друг и брат Сережа Швайка и я опять был на подъеме. И, хотя мое сердце и желудок бунтовали, я доработал до мобилизации Егора в РА. Он, окончив в 2002-м школу, поступил в АмГУ, но ему суждено было испытание на прочность в выборе между духовным и материальным, за что и оказался в рядах отчисленных после первой сессии. Но отслужив два года, мой Егор вновь оказался на студенческой скамье, правда, заочно. А я прошел все типографии города, которые были в то время. И был как специалист на хорошем счету у руководителей, но мое сердце здало’ и я пошел в сторожа. А сынок мой Егорушка женился и родил двоих сыночков. Юрика 2007 года и Льва 2012. Маму нашу мы с сестренкой похоронили летом 2009 года в возрасте 80 лет.
Сегодня, я – пенсионер, но работаю вахтером-сторожем в автосервисе. Живу с семьей сына Егора. С сыном нас связывает не только родство но и общий интерес к Духовному, но теперь уже не религия. А духовная наука. Ей я занимаюсь серьезно, насколько в моих условиях возможно. Егор интересуется ей, насколько глубоко - знает только Сам Творец. С невесткой Светланой у меня складывались отношения не просто, но мы преодолели преграды. Этим летом (2015 года) я подвегся сердечному испытанию. У меня случиль прединфарктное состояние. А по отношению Светы к моему состоянию (искреннее сочувствие), я понял, что мы в правильных отношениях.
Я не написал о том, где и что с моими женщинами и со старшим сыном Русланом. Людмила в начале двухтысячных «сгорела» от алкоголя, Наталья опустилась было совсем. Но теперь живет с дочерью Аютой и нянчает ее дочь. Люба, моя третья и гражданская жена, пыталась выйти на связь, что-то ей нужно было от меня. Но проведение отвело, письмо к, назначенному Любой, сроку не поспело и мы не встретились. Руслан, мой первенец, жил с матерью-алкоголичкой и научился от нее. Был уже на «зоне». Появляется редко и еще реже трезвый. Я не гневаюсь уже на него, но и стараюсь себя не гнобить, не в моих возможностях было что-либо изменить. Дом наш подвергся сильному испытанию водной стихией, четыре года (2011-2014г.г.) территория нашего квартала затоплялась так, что вода заходила в дом. Стены строения напитанные водой рвало зимними морозами и они как решето. Пробуем строиться. Но средств мало. Слава Всевышнему, за поддержку и надежду на его ВЕЧНУЮ ДОБРОТУ, надеемся, что не останемся без качественного жилья. Когда наполнится чаша нашего терпения – ответ обязательно будет!
18.09.2015 год.
PS. Сегодня 01.10.2024 год… я проживаю с семьёй младшего сына, в селе Чигири, в построенном нами доме… у меня трое внуков… мы по своему счастливы.
Макаревич Владимир Александрович
