Воевский Георгий Телесфорович

Я правнук Виталия Романовича Барашкина - двоюродного брата жены Г.Т.Воевского.
К сожалению, никаких документов и особых подробностей о судьбе Георгия (Юрия) Телесфоровича в семье не сохранилось. Информацию о том, что он был репрессирован, я получил из открытых источников.
В архивах удалось найти дело о его аресте. Продолжаю поиск информации о нем и его родственниках.

Сведения о ВОЕВСКОМ Юрии Телесфоровиче, БАРАШКИНОЙ Галине Григорьевне и их сыне Артуре

из воспоминаний Альберта Лиханова "Наше Растревоженное детство"^[1] (написаны в 1994-1996 гг.)

Вторую половину лета я проведу в селе у наших знакомых Боевских. Жили они в Калиновском районе Винницкой области. Отъезд был назначен на 20 июля^[2]

На дорогу^[3] ушел весь день, с раннего утра до позднего вечера. Сначала приехали в Бердичев. Там долго ждали. Под вечер пересели на узкоколейку и доехали до станции Люлинцы.

Пришло время хоть немного рассказать о семье, в которой мне предстояло жить.

Юрий Телесфорович Боевский – в то время ему перевалило за пятьдесят^[4] – работал бухгалтером на Уладово-Люлинецкой селекционной станции (УЛСС). Его жена Галина Георгиевна, ровесница моей мамы, работала там же зоотехником и как всякая сельская жительница вела большое домашнее хозяйство. Их сын Артур – шёл ему в ту пору восемнадцатый год – учился в техникуме. Всей семьёй они встретили нас на станции.

Во время позднего ужина шёл неспешный разговор о жизни с её радостями и огорчениями, о том, что было, и о том, что будет, и т.д. Незаметно перешли на текущие события. Юрий Телесфорович рассказал, что у них на селекционной станции НКВД забрало Пятакова.

Здесь я должен прерваться, чтобы рассказать о братьях Пятаковых, излагая только известные факты и не прибегая к историческим оценкам.

Леонид Леонидович Пятаков, сын инженера, химик. В восемнадцать лет примкнул к рабочему движению. С 1915 года работал в Баку, где вошел в большевистскую организацию. В 1917 году стоял во главе киевской военной организации большевиков. Был популярным оратором на солдатских собраниях. В 1918 году убит гайдамаками.

В память о нем Мариинско-Благовещенская улица Киева была названа улицей Пятакова.

Георгий Леонидович Пятаков в завещании Ленина назван среди шести выдающихся деятелей партии большевиков. Характеристика положительная.

Большевистская библия – Краткий курс истории ВКП/б/ – упоминает его имя многократно и исключительно в осуждающе-ругательной тональности.

На втором московском процессе (1937 год) осужден как враг народа и расстрелян.

Третий брат, Иван Леонидович, в политику не лез. Ни до, ни после ни в каких партиях, включая ВКП/б/, не состоял. Хороший специалист. Работал на селекстанции главным агрономом. Как и большинство жителей посёлка, имел огород, держал корову и домашнюю птицу, откармливал поросёнка.

Но! Брат врага народа в глазах властей – больше чем брат. Он, по крайней мере, или пособник, или сообщник. И Иван Леонидович бесследно исчез.

За компанию досталось и памяти другого брата, Леонида. Названная в честь него киевская улица была переименована в улицу Саксаганского.

Мама один день погостила и утром 22 июля собралась в обратную дорогу. Очень не хотелось, чтобы она уезжала. На душе было тревожно. Просил остаться ещё хотя бы на день. Бесполезно. Вдвоём с тетей Галей мы проводили маму на станцию. Подошёл поезд, мама села в вагон. Поезд тронулся и скоро скрылся.

Первые дни передо мной открывался новый, совершенно неведомый до того мир сельской жизни. Было интересно наблюдать, как в умелых руках тети Гали тугие белые струйки из коровьего вымени постепенно наполняют ведро, а потом пить тёплое, как будто специально подогретое молоко. Или крутить сепаратор, разделяющий молоко на две струйки – широкую и узкую. Мог долго смотреть, как по двору степенно шествует курица, сопровождаемая суетливыми цыплятами. А какое удовольствие забраться с головой в шершаво-колючий малинник и выискивать сладкие ягоды.

Оставалось время и для чтения. У Боевских была неплохая библиотека.

Больше всего меня поразило многотомное сочинение под названием "Энциклопедия", из которой можно было узнать ВСЕ.

В те дни случился первый в моей жизни заработок, как говорят теперь – шабашка. Селекстанции срочно потребовалось большое количество товарных ярлыков на семена. В ярлык – небольшой прямоугольник пропитанного клеем полотна – нужно было вписывать готовый текст.

Писать приходилось ученической ручкой, макая её каждый раз в чернильницу – шариковую ручку тогда ещё не придумали, а авторучки (их называли самописками) были большой редкостью. Работа оказалась достаточно трудоемкой, а расценка круглой – копейка за ярлык. К вечеру десятого августа тысяча ярлыков была готова.

На другой день Юрий Телесфорович после работы пошёл со мной в магазин. На заработанные деньги купили сладостей.

Вдоволь нагулявшись, зашёл полакомиться. В комнате сидели незнакомые мужчины и о чём-то говорили с Боевским. Юрий Телесфорович попросил меня ещё погулять и не заходить, пока гости не уйдут.

Вечерело. Пригнали с пруда гусей. Вернулись с пастбища коровы. Стемнело. Гости не уходили. Делать нечего, пристроился на кухне и жду. Из комнаты слышны голоса и какая-то возня. Ходики показывали начало одиннадцатого. Хотелось спать.

Вдруг раздался крик и громкий плач Галины Георгиевны. Все вышли на кухню. Два незнакомца – сотрудники НКВД в штатском – уводили Юрия Телесфоровича. Добрейшего, приветливого человека, который не обидел и муху, забирали от жены, сына... от семьи и людей.

Юрий Телесфорович был внешне спокоен, собран, как всегда гладко, на пробор причесан. Рядом – Галина Георгиевна с мокрым от слёз лицом и бледный как мел Артур.

Боевского увели. Следом, прихватив велосипед, пошёл Артур.

В комнатах всё – вещи в шкафу, книги на полках, бумаги в столе – было перевёрнуто. Делали обыск. Ничего не нашли. Забрали только письма матери из Варшавы.

Через полчаса вернулся Артур и рассказал:

– Дошли до магазина. Там ожидала полуторка. Юрия Телесфоровича посадили на скамейку в кузове. Энкаведисты сели по бокам. Поехали.

Артур на велосипеде ехал следом до поворота на Калиновку, пока не отстал.

Внешне как будто ничего не изменилось. Дом жил. Галина Георгиевна ходила на работу, занималась хозяйством. Но... в семье не стало мужа и отца, не слышался его голос, пустовало место за столом. О чём бы не заходила речь, всё сводилось к одному и тому же:

– За что? Чем он провинился? Что ему будет? Выпустят или засадят?

В семью пришло большое несчастье и самое страшное в нем — полная неизвестность. Галина Георгиевна несколько раз ездила в Калиновку. Ответ был один:

– Идёт следствие. Разберёмся...

Иногда разрешали передать чистое бельё и кое-что из еды.

Все прелести моих сельских каникул сразу потускнели. Воевским сейчас было не до меня. С нетерпением ждал конца месяца, когда приедет мама. Строил планы. Мама будет тридцатого вечером, а может быть, даже двадцать девятого. Тридцать первого сядем в поезд, чтобы первого сентября поспеть в школу. Хотелось в Киев, в свою квартиру, быть рядом с мамой, увидеть одноклассников.

Пришёл конец августа. Артур уехал в Житомир. Начинались занятия в техникуме.

Тридцатого вечером сидел дома и с нетерпением ожидал. Мама не приехала. Не было её тридцать первого, первого, второго и во все последующие дни. Местные дети пошли в школу. Я оставался дома.

Разные мысли шли в голову. Мама заболела и лежит в больнице? Но почему она не написала? Несчастный случай (попала под трамвай)? Становилось жутко. Ясно было одно: что-то случилось. Просто так она не приехать не могла.

Как ни странно, отсутствие мамы Галину Георгиевну как будто не беспокоило. Наоборот, как могла, она меня успокаивала:

– Не беспокойся. Мама вот-вот приедет.

Можно только представить, что творилось в её душе. Своих тревог через край и ещё чужой ребёнок.

С начала сентября у Галины Георгиевны столовались – она была превосходным кулинаром! – т.е. завтракали, обедали и ужинали командированные из Киева изыскатели. По своим делам они часто ездили в Киев. Могли узнать?

Не помню точно, когда и при каких обстоятельствах пришла страшная и вместе с тем очень логичная догадка:

– Мамы нет! Ее больше никогда не будет! Ее забрали в НКВД. Как забрали? А вот так! Как забрали весной директора нашей школы Музыку, как забрали Юрия Телесфоровича, как забирают других.

Испугался ли я этой догадке? Трудно теперь сказать. Скорее всего нет. Главным образом потому, что надежда умирает последней. До последнего чуть-чуть, самую малость, на что-то надеешься:

– А может все это не так? И мама вот-вот приедет.

Мне кажется, в девять лет сиротство нельзя осознать одномоментно.

Сиротство - не состояние; это судьба и, чтобы познать ее до конца, нужно прожить жизнь.

– Что делать? Спросить у тети Гали? Бесполезно. Она все равно ничего не скажет.

Принимаю, быть может, первое в своей жизни самостоятельное решение:

– Как есть, так есть! Как будет, так будет! Все равно я ничего изменить не могу. Взрослые затеяли со мной игру умолчания. Буду играть по их правилам и ни о чём не спрашивать. Пусть думают, что я ни о чём не догадываюсь.

* * *

Прошло два месяца тревог и ожиданий. Перемен к лучшему не было. Юрия Телесфоровича из Калиновки перевели в Винницкую тюрьму. Мама не приехала. Надежд на благополучный исход становилось всё меньше.

Не могу не рассказать об одной встрече. Случилась она в конце октября.

Я играл во дворе. Моя летняя одежонка заметно отставала от сезона и, чтобы согреться, старался побольше двигаться. Подошёл мальчик, точнее подросток. На вид ему было лет тринадцать-четырнадцать. Намного выше меня и плотнее. На нем ладно сидело бобриковое пальто. Был он не из местных:

– Хлопчику, де твoi батьки?

Как мог, объяснил, что родителей моих здесь нет. Живу у знакомых. Ничего не сказав, он отошел. Когда тетя Галя в обеденный перерыв пришла домой, мальчик внезапно появился на кухне:

– Тьотю, купiть у мене для хлопця пальто.

Галина Георгиевна естественно поинтересовалась. Кто он? Откуда? Где его родители? И что вынуждает его, глядя на зиму, продавать с себя последнее пальто.

Вот что рассказал Грицько. Жил он с родителями на хуторе, километрах в двадцати от нашего поселка. Летом забрали отца, а недавно и маму. Грицька собирались сдать в детдом, но он не захотел и убежал.

– I що ти збираешся робити?

– Зиму якось перетерплю. А прийде весна, наймусь до людей пасти худобу. В приют не хочу. Hi за що туди не пiду.

Вместе пообедали. Тетя Галя дала Грицьку три рубля. На большее у неё не было возможности. Корову к тому времени она продала. Деньги пошли на одежду Артуру и на передачи в тюрьму.

Остаток дня я провёл с Грицьком. Вечером проводил на станцию. Он сел без билета в поезд и уехал навстречу своей нелёгкой судьбе.

Хочу обратить внимание на одно обстоятельство. Тогда в народе редко употребляли слова: арестовали, посадили или засудили. Чаще всего говорили: забрали. Ни до – достаточно заглянуть в словарь Даля – ни после этот ничем не примечательный русский (и украинский) глагол не звучал так зловеще.

Людей забирали. Забирали родителей у детей, мужей – у жен, жен – у мужей. Забирали родственников, ближних и дальних. Никто не мог чувствовать себя в безопасности.

Между тем приближался большой праздник – двадцатая годовщина Октябрьской революции.

Галина Георгиевна объявила, что после праздников я поеду домой с одним из столующихся у неё киевлян, Василием Ивановичем. Но, прежде чем отправить, меня надо было хоть немного одеть и обуть. Ботинки мои развалились совсем, а сандалии были не по сезону. В кладовке раскопали и починили ботинки, из которых Артур давно вырос. Мне они велики, но зато тепло. Соседка, пани Следзевская, сшила мне из чего-то старого тёплую курточку. Нашлась и старая шапка Артура. Теперь я был одет и мог играть с местными ребятами.

Накануне отъезда я рано лёг в постель, но сон не шёл. Тетя Галя сидела у стола. Подошла к моей кровати, опустилась на колени и зарыдала:

– Моя деточка! Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

Я молча лежал. Говорить и спрашивать о чём-либо не мог.

На другое утро тетя Галя, я и Василий Иванович добрались по узкоколейке до Бердичева. Подошёл поезд. Тетя Галя дала мне десять рублей:

– Возьми! Может, они тебе пригодятся.

Мы с Василием Ивановичем сели в вагон. Поезд тронулся. На перроне осталась заплаканная тетя Галя. Больше я её никогда не увидел.

* * *

От Бердичева до Киева около двухсот километров. Пока скорый поезд Шепетовка-Баку преодолевает это небольшое расстояние, я попытаюсь рассказать о дальнейшей судьбе семьи Боевских.

Как только позволили обстоятельства (это случилось лишь в марте следующего года), я написал Галине Георгиевне. Вскоре пришёл ответ. Переписка продолжалась чуть больше месяца. В начале мая пришло последнее письмо. Галина Георгиевна писала, что по ряду причин вынуждена уехать из посёлка. Когда устроится на новом месте, сама мне напишет. Долго и терпеливо ждал. Писем больше не было...

...Прошло сорок два года. Летом 1980 я снова посетил те места в качестве гостя и.о. директора селекстанции, моего однокурсника, Ростислава Николаевича Бендерского. Еще живы были старожилы. Вдова друга семьи Воевских, Казимира Следзевского, Ванда Иосифовна долгое время переписывалась с Галиной Георгиевной. Последнее письмо пришло из поселка Восточный, Свердловской области, более десяти лет назад. Но адрес, к счастью, сохранился. Еще пани Ванда подарила мне фотографию, где сняты ее муж, Казимир Генрихович, Юрий Телесфорович и Галина Георгиевна.

Написал в Свердловскую область. Примерно через месяц пришло письмо из посёлка Оржев на Волыни. Откликнулся Артур Воевский. Привожу это письмо, опуская несущественные подробности:

"...Меня выгнали из техникума, где учился, а мою маму, которая так и осталась вдовой, с работы. Очень трудное и тревожное было время.

Ну, а потом каждый по-своему плыл в этом бурном жизненном водовороте.

Всё же удалось закончить техникум. На полях Великой Отечественной войны непосредственно не участвовал, проработал начальником электростанции на одном из уральских комбинатов, моя мама была здесь же в качестве зоотехника...

После окончания войны работал механиком на различных предприятиях, мама постоянно жила на Урале – пенсионеркой, только на лето приезжала ко мне на Украину.

В связи с болезнью мамы я перешел на оседлую жизнь, так как ей нужно было сменить климат. И вот с 1970 года мы опять вместе, а в 1975 я её похоронил...

...Еще о себе. Живу рядом с Ровно. Я и жена, оба пенсионеры.

Было бы очень хорошо встретиться..."

Через месяц Артур – постаревший, здорово потрепанный жизнью, но еще достаточно крепкий мужчина - встречал меня на станции Здолбунов.

За столом, как водится, помянули наших родителей. Пошли на кладбище. Могильный холмик. Над ним большой, выше человеческого роста, сваренный из металла массивный крест, как бы символизирующий ту непомерно тяжелую ношу, которую всю жизнь несла эта добрая женщина.

Пусть земля ей будет пухом!

...Прошло еще шестнадцать лет. Осенью 1996 года, в связи с шестидесятой годовщиной депортации многих тысяч польских семей из приграничных районов Украины в Казахстан, в Житомире проходила международная научная конференция «Польская дорога в Казахстан". Здесь я познакомился с Гражиной Динищик, представительницей Винницкого «Мемориала». У нее был мартиролог поляков, репрессированных Винницким НКВД. В списке этом черным по белому: Воевский Георгий Телесфорович, 1883 года рождения, уроженец г. Жирардов (Польша) расстрелян.

Артура в то время уже не было в живых. Он умер осенью 1986 года.

Такова печальная история семьи Воевских.

[1] https://vgulage.name/chapters/nashe-rastrevozhennoe-detstvo/

[2] 1937 г.

[3] Из г. Киева.

[4] На самом деле за 40 лет, т.к. он 1894 года рождения.