От родных
Чтобы не сойти с ума в стране, в которой скучают по Сталину и Дзержинскому, приглашают вохровцев на школьные уроки патриотизма, устраивают дни чествования чекистов и т. п., полезно вспоминать убитых и замученных всеми этими негодяями. В том числе, как в нашем сегодняшнем случае, за недостаточную любовь к русской литературе.
Григорий Александрович Гуковский, по сути открывший России ее словесность XVIII века, умер под следствием по Ленинградскому делу в Лефортово 2 апреля 1950 года. Как потом сообщили родным, «от сердечного приступа, так как не пожелал воспользоваться медицинской помощью». Как теперь понятно нам: от многочасовых пыток и издевательств. Тело ученого, по одним слухам, бросили в яму с известью, по другим, сожгли.
Ниже отрывок из очерка Е. Фроловой в серии «Распятые»:
«Подробный, документальный рассказ о том, как была организована травля "космополитов" на филологическом отделении Ленинградского университета, содержится в статье Константина Азадовского и Бориса Егорова "О низкопоклонстве и космополитизме, 1948—1949", журнал "Звезда", 1989, № 6.
Здесь же хочется еще раз напомнить об инициаторах и исполнителях избиения всемирно известных ученых: Б. М. Эйхенбаума, В. М. Жирмунского, М. К. Азадовского, Г. А. Гуковского. Среди наиболее рьяных надо назвать тогдашнего декана филфака Г. П. Бердникова, в будущем академика Бердникова, благополучно пережившего и впоследствии все перипетии отечественной истории; секретаря парторганизации факультета Н. П. Лебедева (в дальнейшем спился и умер). Его соавтор, Федор Абрамов, как говорят знающие люди, подписал написанную не им гнусность. В недавно опубликованном в «Огоньке» материале Ф. Абрамов рассказал историю Лебедева, выведя его под псевдонимом. И хоть о своей роли в травле космополитов писатель умолчал, видно, что собственное тогдашнее поведение не давало ему покоя.
Собрание, на котором клеймили низкопоклонников, космополитов и антипатриотов — Эйхенбаума, Жирмунского, Азадовского, Гуковского, — продолжалось два дня при большом скоплении народа в актовом зале университета. Эйхенбаум и Азадовский были больны, у Гуковского после первого дня случился сердечный приступ. Оба дня выдержал один Жирмунский».
Т. Львова: «Но вот когда на сцену поднялся мой кумир, которого я знала, которым восхищалась, которому верила; когда ему стали бросать в лицо все эти "преклонения" (не помню, звучало уже тогда или ещё нет скоро заполнившее все газеты главное клеймо — "космополит" и "безродный космополит") — тогда, правда, Володя, мне дурно стало. Ведь я ничего ещё не понимала, я верила тем, кто его обвинял. (Это же наша партия! Выступали члены факультетского и общеуниверситетского парткомов, даже, по-моему, и райкома, и горкома!) Но я и точно знала, что это — неправда... Ты обратил внимание, что зал был набит (кроме, конечно, заранее назначенных обвинителей) нами, мелкотой, студентами первых курсов? Старших не позвали. А вдруг бы кто-нибудь да взбунтовался и сорвал спектакль? Больше всего запомнилось — такое открытое предательство я видела впервые — выступление аспирантки Григория Александровича. Она стояла на сцене, размахивала какими-то листочками и кричала-визжала: "Я думала, что он великий учёный, а он вот чему меня учил!" И читала какие-то фразы, вырванные из её конспектов его трудов или лекций, в которых речь шла о великих писателях Запада и знакомстве с ними писателей екатерининской России...
Гуковский не казался мне слабым и жалким. Не каялся. Не винил себя ни в чём. Достойно, гордо стоял перед притихшим залом. Таким и остался в моей памяти. Больше я его не видела. На лекции не приходил; говорили, что из университета его уволили. А вскоре — арестовали».
В. Е. Холшевников: «До сих пор помню, как неподвижно сидел сбоку от президиума Жирмунский, до сих пор в ушах трагический голос Гуковского. Его громили за космополитизм, антипатриотизм, а ведь он первый сказал, что XVIII век русской литературы был не ложноклассицизмом, а просто классицизмом. И вот трагическим голосом Гуковский в ответ на обвинения сказал, что любит русскую литературу, что воспитан на ней».
Н. А. Жирмунская: «Гуковский пережил это физически очень тяжело. Сразу сердечный приступ. Их всех из университета уволили. Пошли аресты. Каждый день узнавали о ком-нибудь. Летом, в один день были арестованы оба брата Гуковских — Матвей в Сочи, а Григорий в Риге. Их жен в одну ночь выслали из Ленинграда».
