Дополнительная информация
«Горки мне часто снились...»
Лев Разгон родился 1 апреля 1908 года. Его дед, Абрам Менделевич, кантонист, в середине XIX века в поисках работы обосновался в Горках Могилевской губернии. Один из его сыновей, Мендель Абрамович (1878–1942), работал в кустарных мастерских, которые выпускали известный на всю Россию крем «Казими-метаморфоза». В годы Первой мировой войны был призван в царскую армию и участвовал в боевых действиях, демобилизовался в 1918 году. В начале 20-х годов в поисках заработка переехал в Москву, где устроился сначала в кожевенно-меховую мастерскую, а затем гардеробщиком в НКПС. До Октябрьской революции состоял в БУНДе, а в 1924 году вступил в ВКП(б).
Мать – Глика Израилевна (дев. Шапиро, 1880–1955), происходила из обеспеченной семьи и получила образование. Хорошо знала еврейскую литературу, увлекалась поэзией, писала стихи, музицировала. Детям привила любовь к книгам и тягу к знаниям.
В 1905 году в Горках произошел еврейский погром. К счастью, жертв не было. Погромщиков остановил отряд еврейской самообороны. Л. Разгон впоследствии вспоминал М. Гейзеру, что в «ответ» на это евреи местечка нашли «особый» способ борьбы с громилами. В нашей семье, и не только в нашей, новые дети стали появляться регулярно год за годом.
Помимо Льва в семье росли сыновья: Израиль (1906–1987) и Абрам (1911–1989). Абрам и Лев в 30-х годах подвергались репрессиям. Их отец, не отказавшийся от своих сыновей, был исключен из партии.
До 1915-го, а затем с 1918 по 1923 год семья Разгона жила в Горках, где он окончил шесть классов семилетки второй степени. Кстати, о жизни в Горках Лев Разгон очень увлекательно рассказал в книге воспоминаний «Позавчера и сегодня».
У этой книги интересная судьба. Лев Разгон писал ее как воспоминания для своей дочери Наташи, без всякой надежды на издание, когда был в ГУЛАГе. Рукопись дочь потеряла. Об этом он рассказал через 35 лет в журнале «Юность», где печатались его главы из книги «Непридуманное». И вот удача. Прочитали люди, которые нашли рукопись и хранили ее. Они позвонили Льву Разгону, и, когда он приехал по указанному адресу, дверь открыла женщина, которая держала в руках тетрадь. «Я заплакал...» – вспоминал Разгон.
Найдя рукопись, писатель не планировал издавать свои воспоминания. Но планы изменила поездка в Израиль. Вспоминая о ней, он сказал как-то М. Гейзеру: «Я по-настоящему счастливый человек не только потому, что в девяносто с лишним лет я еще могу на равных выпить бутылку водки с таким мальчиком, как вы, но еще и потому, что заповедь: “В будущем году в Иерусалиме” оказалась для меня сбывшейся. Я побывал в этом замечательном городе, и это был настоящий триумф в моей жизни».
Во время поездки он опубликовал некоторые части своих воспоминаний в русскоязычной прессе. И неожиданный звонок. Как писал Л. Разгон в своей книге «Позавчера и сегодня», об этих публикациях узнал израильский генерал, потомок еврея Гендомана из Горок, который приехал в Израиль еще в конце XIX века. Он пригласил к себе домой Разгона, чтобы его дети увидели человека, который родился в далеком белорусском городке – родине их предков.
В конце 2007 года я опубликовал в газете «Вести», которая выходит в Израиле, информацию о том, что разыскиваю выходцев из Горок в связи с написанием книги об истории Горецкой еврейской общины. Мне позвонила секретарь Яакова Хисдая и рассказала о том, что Л. Разгон встречался с ее шефом. Яаковсообщил мне, что его отец Шимон Гинодман был в Горках купцом первой гильдии, а сын Авраам увлекся сионистскими идеями и даже был делегатом на съезде российских сионистов вГельсингфорсе в 1902 году. Приехал в Эрец-Исраэль в 1912 году (но потом поехал в Россию в гости, застрял там из-за войны и только в 1919 г. сумел вернуться в Эрец-Исраэль). Поселился вТель-Авиве и стал носить фамилию Хисдай. Там основал фабрику по производству ваты. Умер в 1958 году.
Его сын Яаков Хисдай родился в Израиле в 1938 году. Служил солдатом и офицером в десантных войсках, участвовал в Шестидневной войне, где был ранен в бою под Газой, получил Орден отваги и Цалаш (почетную грамоту) начальника Генштаба. Участвовал в «Войне на истощение» (1968–1970) и Войне Судного дня. В 1978 году он демобилизовался и стал изучать историю, защитил диссертацию по истории евреев Польши в Еврейском университете в Иерусалиме, где работал преподавателем. Затем окончил юридический факультет и стал адвокатом.
Я. Хисдай – автор трех сборников статей и лекций «Правда, высвеченная войной», «Железным резцом», «На пороге юбилея», «Смутное время» (на русском языке). Первая книга выдержала в Израиле три издания и была переведена на английский язык.
Встреча с генералом и его семьей произвела сильнейшее впечатление на писателя. Он подумал: его воспоминания будут интересны не только родственникам, но и читателям. И решился на публикацию.
А тут еще подвернулся случай. К нему в гости пришел предприниматель И. Колеров, который, будучи арестованным, как-то прочитал статьи Л. Разгона. Он предложил помощь в публикации книги, и она вышла в 1995 году в Москве и Тель-Авиве, а затем ее опубликовали в Италии.
Когда книга вышла, Л. Разгон отослал экземпляр в родные Горки. Сейчас она находится в музее. На ней дарственная надпись: «Горецкому историко-этнографическому музею на добрую память от одного из тех, кто родился и провел детство в этом городе. Лев Разгон. 3.11.1995 г.» В этой книге очень интересные исторические и этнографические подробности о Горках дореволюционных и первых лет Советской власти. С особенным интересом читаются главы книги, где рассказывается о том, как проходили еврейские национальные праздники и обряды, об известных родственниках писателя. Это –
И.Э. Разгон, родной брат писателя, доктор исторических наук, профессор, лауреат Государственной премии СССР; Э.И. Шапиро, двоюродный брат, полковник в отставке, награжденный в годы Великой Отечественной войны орденом Суворова третьей степени № 1; И.И. Разгон, Георгиевский кавалер во время Первой мировой войны, активный участник Гражданской войны, заместитель командующего Черноморским и Балтийским флотами, начальник управления вооружения Народного Комиссариата Военно-Морского флота СССР и многих других.
Писатель всегда помнил о родном городе. В 1987 году, оказавшись в Москве в командировке, я в редакции журнала «Огонек» узнал номер телефона
Л. Разгона и попросил его о встрече.
И вот я в небольшой квартире на Малой Грузинской. Хозяин встретил меня с улыбкой, познакомил с женой Рикой, и мы оказались в маленьком кабинете, заставленном полками с книгами. Начались расспросы о Горках, его истории и людях, о создании в Горках историко-этнографического музея.
– Горки мне часто снились, когда я был в лагере, – грустно сказал он.
Я пригласил его на открытие музея. Лев Эммануилович рассказал, что в 1975 году, во время совещания детских литераторов в Минске, он попросил председателя Союза писателей Белоруссии
М. Танка дать автомашину, и они вместе с женой посетили город.
– Я не узнал его, – сказал он. – Только территорию Белорусской сельскохозяйственной академии. Это совершенно новый город. Тех Горок уже нет. Обрадовало посещение детской библиотеки, где я увидел несколько своих книг. Поэтому приехать туда второй раз не смогу. Это выше моих сил.
Запомнилось, что во время встречи он расспрашивал о евреях Горок – сколько осталось семей, где и кем работают. И неожиданно спросил:
– Знаете ли вы еврейские песни?
И как мне показалось, обрадовался, когда я сказал, что несколько песен знаю, так как мой отец, когда собирались гости, любил их петь.
При расставании он достал с полки большой конверт, из которого вынул пожелтевшую газету, и сказал:
– Этот раритет – первый номер Горецкой уездной газеты «Луч Интернационала» за 1919 год. Мои родители хранили всю свою жизнь. Я дарю его будущему музею.
«На каждого у НКВД была своя пытка...»
В 1923 году семья Разгона переехала в Москву. Там Лев окончил школу второй степени. Затем работал в первом московском Доме пионеров. Еще во время учебы в Горках Лев заинтересовался литературой, с большим удовольствием писал школьные сочинения. И даже создал школьный pyкописный журнал «Вестник знания». «Таким образом, – вспоминал Лев Эммануилович в книге «Позавчера и сегодня», – я уже в невинном отроческом возрасте (было мне двенадцать-тринадцать лет) проявил недюжинные способности к публицистике и понимание методов журналистской деятельности.
В Москве он начал писать в «Комсомольскую правду». Его заметили и стали заказывать брошюры по проблемам воспитания. Одновременно Лев Разгон учился на историческом факультете 2-го Московского государственного университета (сейчас Московский педагогический университет). Затем он редактировал книги в издательствах «Молодая гвардия», «Детгиз», работал редактором в журнале «Вожатый». В своей автобиографии писал: «Это были интереснейшие годы становления и развития советской детской литературы. Молода была литература, молоды были и все ее авторы и редакторы». (Л. Разгон. Повести. –М., 1978. С. 6)
В 1933–1936 годах он работал старшим оперуполномоченным в спецотделе ОГПУ. В это время познакомился, а затем женился на Оксане – дочери Г.И. Бокия, одного из начальников отдела ОГПУ. На некоторое время Лев Разгон вошел в круг околокремлевской элиты. В книге «Непридуманное» он вспоминает, что в это время имел возможность быть по пригласительному билету на заседаниях XVII съезда РКП (б). Был знаком с партийными деятелями
А.И. Рыковым, И.М. Москвиным, В.В. Осинскими даже с печально известным Н.М. Ежовым.
В 1936 году Лев возвращается к работе в «Детгизе». Но летом страшного 1937 года его увольняют, и пришлось «охранять природу» – работать секретарем в Московском обществе друзей зеленых насаждений. Вскоре, как «жертву перегиба», возвращают в «Детгиз», но не надолго.
Сначала арестовали тестя. Его вызвал к себе
Н. Ежов, потребовал выдать ряд секретных документов, сославшись на соответствующий приказ Сталина. Глеб Бокий был человеком влиятельным и крайне амбициозным. Будто бы он ответил Ежову: «А что мне Сталин? Меня Ленин на это место поставил». Домой он уже не вернулся (его расстреляли 15 ноября 1937 года). Потом очередь дошла до его жены и дочери Оксаны.
18 апреля 1938 года арестовали и Льва. Просто подошла очередь? Скорее всего, так. Но был и донос. Когда началась перестройка, в архиве КГБ ему дали прочесть свое следственное дело. А там была информация: «Говоря о кинокартине “Петр I” и других, Разгон заявил: «Если дела так дальше пойдут, то скоро мы услышим «Боже, царя храни...» (Разгон Лев.Плен в своем Отечестве. –М., 1994, стр. 89).
После недолгих допросов Лев подписал показания. Объясняя это Е. Бальц, он говорил, что «на каждого у НКВД была своя пытка». Разгона заставили подписать абсурдные показания на себя, отнюдь не засовывая ему под ногти иголки, – просто пообещали, что дадут инсулин его молодой жене.
Обманули, не дали, и Оксана умерла от тяжелой формы диабета на этапе по дороге в лагерь. Умерла в 22 года. Родным удалось спасти их маленькую дочь Наташу.
Через 50 лет нашему земляку пришлось защищать честь своей жены, когда Б.В. Соколов, доктор филологических наук в «ЭнциклопедииБулгаковской» (1997) написал, что Г.И. Бокий завел на своей даче бордель, куда втянул и своих юных дочерей.
Художник Борис Жутовский был свидетелем и участником встречи Льва Разгона с автором клеветы в Институте мировой литературы. Вот как он это описывает:
«– Вы – господин Соколов Борис Вадимович? – спросил мой дуэлянт, склонив голову к плечу.
– Ну, – ответило лицо.
– Я – Лев Эммануилович Разгон. Я хотел бы задать вам следующий вопрос, – едва переждав «ну», продолжил Лева: – Из каких источников вы почерпнули информацию, опубликованную в вашей книге, о том, что Глеб Иванович Бокий завел на своей даче бордель, куда втянул и двух своих юных дочерей?
– Взял это в личном деле Бокия в КГБ, на Лубянке, – ответил «Мартынов», не соображая еще до конца, что его ждет.
– Вы – лжец, – сказал Лева, – и негодяй. В личном деле Бокия на Лубянке я сам видел всего четыре листочка: два протокола допросов, приговор о расстреле и справку о приведении приговора в исполнение...
После чего Лева потянулся на цыпочках, чтобы достать, и ляпнул противника по морде».
Об этом случае в статье «Вызов на дуэль», опубликованной в газете «Известия», рассказал Б. Жутовский. «Да, он сделал это, – писал автор статьи, показав, что честь мертвых и живых, его, моя, наша, имеет цену, и что пренебрегать этим не следует никогда». («Известия», 9.12.1988 г.).
«5 марта я никогда не бываю трезв...»
21 июня 1938 года по приговору Особого Совещания при НКВД Лев Разгон получил 5 лет ИТЛ. Лагеря ГУЛАГа: Устьвымлаг, Вожаель, пересыльные пункты Котлас, Вогвоздино, Зимка,Мехбаза – этапы жизни зэка Л. Разгона. Приходилось работать на лесоповале, заболеть цингой. Но ему повезло, он не умер от голодной смерти, так как сумел стать «придурком», то есть получить очень важную в лагере должность нормировщика.
Но и она не спасала заключенных. В марте 1943 года, за полтора месяца до окончания срока заключения, его повторно арестовывают. Уже шла война, и стандартным было обвинение в «пораженческой агитации в военное время». По новому приговору был увеличен срок заключения. Лев подает кассационную жалобу. В ней пишет, что он еврей не может агитировать за победу Германии, потому что фашисты ставят перед собой цель уничтожить всех евреев. И случилось чудо.
В июне 1943 года второй приговор был отменен. И зэк Л. Разгон получил статус «закрепленного за лагерем до особого распоряжения», который позволял жить за пределами зоны в бараке для вольнонаемных. В 1945 году он даже получил паспорт, но только в 1946 году его освободили.
И он вместе со второй женой Рикой, дочерью одного из лидеров правых эсеров – Ефрема Соломоновича Берга, с которой свела его судьба в одном из пересыльных лагерей, поехал в Ставрополь. Это был один из городов, где разрешалось жить бывшим заключенным. Там ему удалось устроиться: работал в методическом кабинете управлениякультпросветработы.
Но в 1949 году отправили в ссылку жену, а летом 1950 года арестовали и его. Следователи применили обычную статью – «антисоветская агитация». Нашлись и свидетели. Л. Разгон вспоминает, что один из них сказал: «Об антисоветской деятельности арестованного мне известно, что однажды в разговоре со мной он хвалил музыку композитора Рубинштейна...»
А одним из основных пунктов обвинения в его деле была «клевета на руководителей партии». Это случилось, когда в типографии издавали каталог выставки «Сталинский план переделки природы» и не получался качественный портрет Сталина. И тогда
Л. Разгон сказал, что «такая петрушка получилась потому, что клише слишком подпилили...» Свидетели же показали, что он главу государства назвал «петрушкой». Вот за такую «петрушку» Л. Разгон получил десять лет лагерей и пять лет поражения в правах.
После оглашения приговора Разгон попросил материалы его дела и бумагу, чтобы написать кассационную жалобу. И когда ему отказали – объявил голодовку. Не принимал еды и воды несколько дней, его насильно кормили и перевели в тюремную больницу. Он победил, жалоба была написана и подана, но Верховный суд оставил приговор без изменений. И снова потянулись годы лагерей...
5 марта 1953 года умер Сталин. В интервью «Общество забывает, что был 37-й год», напечатанном в газете «Известия» к его 90-летию, Л. Разгон сказал: «...я держался сознанием того, что если переживу Сталина, то останусь цел и что я живу в соревновании с ним. И вот это соревнование я 45 лет назад выиграл. С тех пор 5 марта я никогда не бываю трезв. Это мой праздник» («Известия», 1.4.1998 г.).
Однако прошли еще два года в заключении, пока он получил долгожданную свободу.
«Я им все напомню, все расскажу...»
С того времени Л. Разгон переехал в Москву и активно работал в литературе. Он являлся автором книг: «В. Ян» (1961), «Волшебство популяризатора» (1962), «Под шифром “РБ”» (1966), «Живой голос науки» (1970), «Мир, в котором дети – не гости» (1969), «Зримое знание» (1983); повестей о жизни выдающихся ученых: «Шестая станция» (1964), «Один год и вся жизнь» (1973), «Сила тяжести» (1979), «Московские повести» (1983), «Семь жизней» (1992) – об ученом-путешественнике Н.М. Пржевальском, Г.Н. Потанине и др. Л. Разгон – автор еще многих книг и статей.
И. Матяшов, анализируя творчество Л. Разгона, писал: «В каком бы жанре он ни выступал, он – писатель одной темы. В двух словах ее можно определить так: знание и гуманизм... В понятие “знание” Разгон включает всю драму человеческой истории с медленным, но упрямым приближением к научной, технической, социальной истине. А “гуманизм” характеризует моральную сторону цели и средств этого движения» (Разгон Лев. Повести. Шестая станция. Один год и вся жизнь. –М., 1978. С. 6–7).
Но был ли он счастлив, публикуя эти книги? Вряд ли. Настоящее творчество начиналось для него, когда, отложив рукописи научно-популярных книг, он писал свои рассказы о годах, проведенных в лагерях.
Феликс Гимельфар в статье «Зять масона» писал, что среди близких друзей Л. Разгона был известный писатель Владимир Порудоминский, ныне живущий в Кельне. Он вспоминал: «Я близко дружил с покойным Львом Разгоном. Когда он начал писать свои тюремно-лагерные рассказы, составившие впоследствии прославившую его книгу «Непридуманное» (это было, кажется, в конце 1960-х), он в большой тайне читал их некоторым друзьям, в их числе и мне. Однажды Разгон сказал мне, что хотел бы, чтобы я хранил у себя пополнявшийся все новыми рассказами экземпляр рукописи; про этот мой экземпляр не должна знать ни одна живая душа. «Вряд ли в обозримое время удастся у нас напечатать рукопись, – добавил он. – Посылать ее за границу я пока не хочу. Когда я умру, право распоряжаться рукописью останется Рике, когда умрет Рика, ты волен поступать с книгой по твоему усмотрению…»
Однажды, когда рассказов набралось уже довольно много, Разгон попросил меня съездить с ним в Киев: он хотел показать их писателю Николаю Дубову, с которым давно дружил и с мнением которого очень считался. Николай Дубов, автор «Мальчика у моря» и «Беглеца» – вещей, входивших в золотой фонд тогдашнего, «твардовского» «Нового мира», – был решителен в суждениях, подчас максималистских. Он едва ли не всю ночь напролет просидел над рукописью Разгона, а утром выбрался к завтраку из своего плотно набитого папиросным дымом кабинета и без обиняков заявил: «Ты должен отложить всю ту чепуху, которой занимаешься, и целиком посвятить себя только этой книге».
Когда мы после дальнейшего, уже подробного, разговора о рассказах вышли с Разгоном пройтись по городу и отдышаться,Левочка вдруг остановился, заплакал и произнесс отчаянием: «Я 17 лет был лишен возможности писать. Я не в силах писать только в стол». И он по-прежнему работал над своими рассказами в свободное время, «для себя», продолжая сочинять научно-популярные книги, книги для детей и юношества, статьи о детской литературе».
Демократизация и связанная с ней гласность дали возможность Льву Разгону начать издавать воспоминания о годах, проведенных в застенках ГУЛАГа, которые он писал более двадцати лет без всякой надежды на то, что когда-либо будет возможность их напечатать.
Писатель К. Чуковский как-то сказал: «В России надо жить долго!» Это в полней мере относится к Л. Разгону. Он прожил долгую жизнь и всегда выглядел молодым. Один из его друзей, Булат Окуджава, посвятил ему в 1993 г. «Песенку Льва Разгона». Сначала шел эпиграф:
«–Лева, как ты молодо выглядишь!
– А меня долго держали в холодильнике...
(в лагере)»...
А затем и сама «песенка»:
Я долго лежал в холодильнике,
Омыт ледяною водой.
Давно в небесах собутыльники,
А я до сих пор молодой.
Но главное было не в его внешнем виде. Главное, он дожил до того времени, о котором мечтал всю жизнь. В названном выше интервью в газете «Известия» он сказал: «...в самые крутые моменты я был убежден, что, если выживу, я им все напомню, все расскажу».
И в книге «Непридуманное» он рассказал о людях, с которыми свела его судьба в лагерях: о партийных и советских деятелях, среди которых была жена М.И. Калинина – Екатерина Ивановна (очерк «Жена президента»), о военачальниках и полководцах Красной Армии, среди которых был М.В. Лисовский, профессиональный военный, заместитель начальника Генерального штаба Красной Армии (очерк «Военные»).
Кстати, М.В. Лисовский, как пишет Л. Разгон, был убежден в неизбежности войны с Германией и предсказывал военные неудачи в первый период войны. А весной 1942 года, вспоминает Разгон, он «...с почти абсолютной точностью начертил все направления будущего удара немецких армий на юг и юго-восток... Было что-то чудовищное в том, что профессиональный работник, всю жизнь готовившийся к войне, сидит...» (Лев Разгон. Непридуманное, стр. 57). И нам становится понятным, почему победа над фашистской Германией досталась такой дорогой ценой. Ведь лучшие военноначальники – сидели в тюрьмах.
Отдельный очерк в книге посвящен тюремщикам, среди которых были разные люди, в том числе и те, которых Л. Разгон называл «рабовладельцами». Именно с их помощью погибли в лагерях миллионы наших соотечественников.
Вместе с тем, в книге «Непридуманное» много света и доброты. Как отмечал писатель А.Ваксберг: «...вырвавшись из ада,.. он нашел в себе силы написать много добрых и умных книг, среди которых самая долгая жизнь уготовлена, несомненно, его “Непридуманным рассказам”, напрочь лишенным, к счастью, озлобления, ненависти и мести» (Ваксберг А. «Литературная газета», 30.06.1991 г.).
Приведем высказывание еще одного писателя – Даниила Гранина. Он считает, что эта книга
«...обогащает наши представления о советском обществе эпохи сталинского всевластия. Все, что в ней написано, – без малейшего исключения – идет в копилку исторической памяти народа. О немногих книгах можно, не обинуясь, высказать такое суждение...» (Лев Разгон. Непридуманное. Стр. 4).
Можно с уверенностью сказать, что пережитое в ГУЛАГе стало темой его лучшей книги. С 1988 года на просторах СНГ, в Европе не было образованного человека, который бы не прочел этого произведения, беспощадно свидетельствующего о годах сталинского террора. Не даром эту книгу перевели на почти все европейские языки.
«Если бы не еврейские песни...»
Лев Разгон был русским писателем. Но никогда не забывал, что он еврей. В книге «Вчера и позавчера» он писал: «Знаю ли я идиш? Ведь я еврей и еврейский был некогда моим родным языком. Я говорю “еврейский”, потому что слово “идиш” в переводе на русский означает “еврейский” и потому что другого еврейского языка мы не знали. Древнееврейский язык лошен-кейдеш употреблялся только для молитв… Но я знал еврейский язык! Я знал все его тонкости, словечки, непристойности, песни... По вечерам мама нам читала Шолом-Алейхема, Переца,Менделе Мойхер-Сфорима, читала стихи, и после ее смерти я узнал, что некоторые из них были ее собственными.
А потом этот родной язык стал вытесняться другим, ставшим тоже родным, еще более родным, — русским. Нет, я не разлюбил свой первый родной язык, я по-прежнему любил еврейские песни, не пропускал ни одного спектакля в Еврейском Камерном театре, с удовольствием ввертывал в речь еврейские пословицы и поговорки. Но постепенно он перестал быть моим языком, я говорил и со мной говорили только на русском. Даже мама говорила со мной по-русски и писать научилась по-русски, чтобы переписываться с двумя сыновьями, обитавшими на далеких островах ГУЛАГа.
Я не забыл идиша, не перестал его понимать, я по-прежнему знал его настолько, чтобы получать удовольствие от игры Михоэлса иЗускина. Но беспомощно улыбался и отвечал по-русски, когда ко мне обращались по-еврейски. Зимой тридцать девятого года на 3-й штрафной командировке нашего лагпункта ко мне подошел немолодой, достаточно потрепанный лагерной жизнью еврей и заговорил со мной по-еврейски. Я ответил, конечно, по-русски. Мой собеседник покачал головой.
– Нет, пожалуйста, – настаивал он, – я прошу вас говорить со мной по-еврейски.
– Но я не умею. Я только понимаю. Почти все понимаю.
– Вспоминайте. Говорите, как умеете. Вы здесь единственный, с кем я могу разговаривать на своем языке. Доставьте мне такую радость!
Как было отказать товарищу по штрафной командировке! И я стал говорить с ним по-еврейски, запинаясь, подолгу вспоминая слова. Мой собеседник терпеливо ждал, изредка подсказывал. У лагерного костра мы садились рядом, и он рассказывал мне про свою незадачливую жизнь минского еврея. Он был ко мне внимателен, добр и однажды, недели через две после нашего знакомства, сказал:
– Вы даже не замечаете, что уже свободно говорите со мной по-еврейски!
Я действительно понял это лишь после его слов. И мне захотелось удивить его: не только беседовать с ним, но рассказывать о прочитанных книгах, петь песни моего детства, вспоминать праздники Пурим и Хануку... Но не успел. Меня скрутил скорбут, полуживого меня увезли на головной лагпункт...»
Писатель Матвей Гейзер писал: «Общаясь с Львом Эммануиловичем последние десять лет, когда ему было уже за 80, я спрашивал, что есть свобода в его представлении.
– Вы ведь знаете, я был редактором детского издательства и много читал о стремлении к свободе героев Дюма, Стивенсона, Гюго. Но их стремление к свободе мне казалось романтикой, и не более. Настоящий же смысл слова «свобода» – в тюрьмах, в лагерях – я воспринял, как нечто библейское. Один из умнейших евреев, Генрих Гейне, сказал, что о свободе на всех языках говорят с еврейской интонацией, ибо исход евреев из Египта был первым уроком свободы всему человечеству.
М. Гейзер вспоминал, что при одной из встреч он говорил: «Знаете, Матвей, когда я вижу вас, разговариваю с вами, меня тянет к “еврейству”. Слово какое-то странное – “еврейство”. Я его мысленно перевожу – идишкайт – звучит замечательно».
И он вспомнил Горки, где родился в 1908 году, маму, бабушку, меламеда из хедера, в котором получил первые уроки на идише будущий русский писатель Лев Разгон. Особенно часто возвращался он к песням своего детства, песням, которые пронес через всю жизнь. «Если бы не еврейские песни, я бы, наверное, забыл о своих корнях». И он запел старую еврейскую песню о детях в хедере, о том, как раввин учит их азбуке, и они вдруг начинают понимать, как много тайного смысла в еврейских буквах. Эту песню он так любил, что пел ее на вечере в Центральном Доме литераторов, посвященном презентации моей книги «Еврейская мозаика». Спел он ее на идише и пересказал по-русски.
Ойфн припечек В печке
брент а фаерл, горит огонек,
Ун ин штуб из эйс И в доме тепло.
Ун дер ребе лернт Учитель учит
клейне киндерлех с маленькими детьми
Дем алеф-бейс. Азбуку
– Да, еврейские местечки сначала исчезли, это было в первые десятилетия после революции, а потом, позже, были уничтожены в результате войны с фашизмом. Но дух добра, дух праведности, дух любви друг к другу, присущий «штетлам», не вознесся в небеса. Не говоря уже о том, что непреходящей оказалась культура, возникшая в местечках.
…Конечно, я видел все спектакли ГОСЕТа 30-х годов. Этот театр был еврейским по языку, но он давно, еще при Грановском, стал мировым. Это признали в Париже, в Берлине, в Варшаве еще в конце 20-х годов. В Москве же признание «мировое» пришло после «Короля Лира». Публика в театре была всегда интересная. В то время было немало смешанных браков и было любопытно наблюдать, как жены шепотом переводят с еврейского мужьям и наоборот. В этом театре были очень талантливые актеры. Но были Михоэлс и Зускин и поэтому остальные не стали выдающимися. Театр скорее напоминал клуб еврейской, да и русской интеллигенции, и то, что уничтожение еврейской культуры началось с него, объяснимо...»
В последние годы писатель много работал в мемориальном обществе «Мемориал», комиссии по помилованию при президенте России. Он писал статьи, постоянно участвовал в передачах на телевидении.
Лев Разгон глубоко сопереживал все события, которые происходили в мире и России. И очередной сердечный приступ, унесший 8 сентября 1999 года Льва Разгона, начался в тот момент, когда российское ТВ показывало ролик с отрубленными головами и прочими зверствами. Великий гуманист, добрый человек Лев Разгон не сумел пережить льющегося с телеэкрана ужаса.
Скоро 10 лет, как нет среди нас Льва Эммануиловича Разгона, но живы его книги, его светлый образ.
А с далекого созвездия Овен светит на нас звезда по имени Разгон.
Владимир ЛИВШИЦ
Нацрат Илит, Израиль
