Сохранено 2586626 имен
Поддержать проект

Шаламов Варлам Тихонович

Шаламов Варлам Тихонович
Дата рождения:
18 июня 1907 г.
Дата смерти:
17 января 1982 г., на 75 году жизни
Социальный статус:
прозаик, поэт
Образование:
на момент ареста - студент
Место рождения:
Вологда, Вологодская область, Россия (ранее РСФСР)
Место проживания:
Кунцево муниц. округ, Москва, Россия (ранее РСФСР)
Место захоронения:
Кунцевское кладбище, Можайский район, Московская область, Россия (ранее РСФСР)
Приговорен:
Первый арест - 19 февраля 1929 г. — арестовывается при облаве в подпольной типографии при печатании листовок под названием «Завещание Ленина». Получает за это как «социально-опасный элемент» 3 года заключения в лагерях. Второй арест - 13 января 1937 г. — арестован за контрреволюционную троцкистскую деятельность и вновь помещен в Бутырскую тюрьму. Особым совещанием осужден на 5 лет заключения в исправительно - трудовых лагерях с использованием на тяжелых работах. Третий арест - Декабрь 1938 г. — арестовывается по лагерному «делу юристов». Находится в следственной тюрьме в Магадане («Дом Васькова»). Четвертый арест - Май 1943 г. — арестовывается «за антисоветские высказывания» и за похвалу в адрес великого русского писателя И.А.Бунина. Пятый арест - Лето 1944 г. — арестовывается по доносу с тем же инкриминированием, но срока не получает, т.к. отбывает по той же статье.
Тюрьма:
Бутырская тюрьма Бутырский следственный изолятор, следственный изолятор № 2 г. Москвы, Бутырка, Москва, Россия (ранее РСФСР)
Реабилитирован:
18 июля 1956 г.
Источник данных:
РГАЛИ. Ф. 2596. Оп. 2.,
От родных

Если Вы располагаете дополнительными сведениями о данном человеке, сообщите нам. Мы рады будем дополнить данную страницу. Также Вы можете взять администрирование страницы и помочь нам в общем деле. Заранее спасибо.

Дополнительная информация

Мы занимали две комнаты на первом этаже, четыре окна выходили на чрезвычайно шумное и пыльное Хорошевское шоссе, по которому почти сплошным потоком шли большегрузные автомобили, с небольшим двух- трехчасовым затишьем в середине ночи. Одна из комнат была проходной, вторая — общей, в ней жила мама и стоял телевизор, обеденный стол и так далее. Другую мы делили с Варламом Тихоновичем. Мне было 16 лет, и нужда в приватном пространстве уже становилась обоюдной. И вот нашу комнату — а они обе были по 12 с лишним квадратных метров — мы решили разделить повдоль, наподобие «пеналов» в общежитии имени Семашко у Ильфа и Петрова. Пришлось пробить дверь в стене, разделяющей комнаты, иначе установка перегородки была невозможной — проходная комната пересекалась наискосок. Перегородку протянули от простенка между окнами почти до двери. «Пенал» побольше достался Варламу Тихоновичу, поменьше — мне. Там наша жизнь и протекала, в этих стенах.

Что сказать об этой жизни? Я глубоко сочувствую призыву поговорить о Варламе Тихоновиче как о человеке, для меня это очень важно. Я чувствую некоторую свою вину, поскольку после того, как мы разъехались, никакого участия в его жизни не принимал. Основная причина заключалась в том, что последние — и долгие — годы мать тяжело болела, оставлять её одну я практически не мог. Ну, и расстались мы не то чтобы гармонично, хотя ссор тоже не было.

Супружеские отношения у них стали портиться довольно быстро, и это, видимо, было предсказуемо: два немолодых уже человека со своими понятиями о месте в жизни, обидами, амбициями и так далее — маловероятно, что они могли составить дружную пару. Кроме того, сказывались и особенности характеров. Мама была пристрастна, обидчива, мнительна, со своими счётами к окружающему миру. Ну, и Варлам Тихонович тоже оказался человеком, мягко говоря, трудным.

По моему мнению, он был одиноким по своей природе, так сказать, конституционально. Я не раз наблюдал, как у него — и всегда по его инициативе — рвались отношения с окружающими. Он страстно увлекался людьми и столь же быстро разочаровывался в них. Я не буду много говорить об их отношениях с Александром Исаевичем — это вопрос особый, не раз и не два обсуждавшийся. Я помню его первые впечатления от произведений Солженицына, как он поминутно входит в комнату и вслух читает то «Ивана Денисовича», то «Случай в Кречетовке», просто дрожа от восхищения. Однако дальше обнаружилось поразительное несовпадение характеров, темпераментов, хотя в первые месяцы, отношения были очень близкими, но потом — резкая ссора. Когда Варлам Тихонович приехал из Солотчи, куда его пригласил для совместного отдыха Солженицын, у него были белые от ярости глаза: тот образ жизни, тот ритм, тот тип отношений, которые были предложены Александром Исаевичем, оказались для него абсолютно неприемлемыми. «Я не встречался с Солженицыным после Солотчи» (Записные книжки 1960-х — I пол. 1970-х гг.).

Но внутренняя несовместимость Варлама Тихоновича с окружающим миром простиралась гораздо дальше. Я помню, как он прекратил знакомство с известным литературоведом Леонидом Ефимовичем Пинским, с которым познакомился на моей свадьбе и очень дружил на протяжении какого-то времени. Случай, о котором я собираюсь рассказать, произошел пару лет спустя, уже после того, как мы разъехались. Обстоятельства были таковы. Когда в 1968-м году родилась моя старшая дочь Маша, и я не понимал, куда привезу жену из роддома (в свой четырехметровый «пенал»?), — Варлам Тихонович получил освободившуюся комнатку этажом выше в нашем же доме (они с матерью уже были в разводе, и он, как оказалось, стоял в очереди на получение жилплощади). Как раз в тот самый день, когда я выписывал жену с ребёнком из больницы, он переехал в эту комнатку наверх. Но после мы, естественно, встречались, и какие-то отношения еще поддерживались.

Так вот, Леонид Ефимович, как-то пришедший к нему в гости, позвонил в нашу в квартиру и сказал: «Он мне не открывает. Я слышу, как он ходит по квартире, но не открывает». Возможно, Варлам Тихонович не слышал звонка — он был глуховат, но приступы этой глухоты шли волнами, что, видимо, имело и какие-то психологические причины. Он практически не говорил по телефону, беседа всегда транслировалась через меня. Я помню, как у него менялся порог слышимости в зависимости от партнёра по разговору. В этом не было ничего искусственного, не то, чтобы он прикидывался глухим, упаси боже — это была такая самокоррекция, что ли. Бог ведает, слышал ли он звонки Леонида Ефимовича или нет, а может быть не слышал именно потому, что ожидал его прихода? Не исключаю, отношения шли на убыль, и полный разрыв был близок.

Когда они с матерью поженились, Варлам Тихонович производил впечатление невероятно крепкого, жилистого, кряжистого, очень сильного физически и очень здорового человека. Но прошло несколько месяцев — и в одночасье это здоровье куда-то улетучилось. Как будто из человека вынули какой-то стержень, на котором всё держалось. У него начали выпадать зубы, он стал слепнуть и глохнуть, появились камни в почках, обострилась синдром болезни Меньера. Он старался не ездить в транспорте, ходил пешком, насколько возможно. Когда его укачивало в метро и начинало рвать, его принимали за пьяного. Звонила милиция, я приезжал и увозил его домой, еле живого. После переезда на Хорошёвку, в конце 50-х годов, он всё время лежал в больницах. Пройдя цикл таких «послелагерных» болезней, он вышел из него полным инвалидом. Он бросил курить, сел на диету, делал специальную гимнастику, подчинив свой быт сохранению здоровья.

Я не могу сказать, что Варлам Тихонович запомнился мне исключительно как бытовой человек, но мне легче рассказывать о нём как о бытовом человеке. Он имел привычку проговаривать то, что собирается написать; я вспоминаю, как он выходит из своей комнатки, чтобы поделиться какой-то пришедшей в голову мыслью, а потом присаживается за стол и записывает ее. Или, напротив, сначала зачитывает черновой набросок, потом зачитывает его и лишь затем начинает править. Теперь, читая его тексты, я часто слышу его голос; с этой точки зрения всё, что я мог бы сказать о его творческой, интеллектуальной жизни, будет выглядеть цитирование уже опубликованного.

У него были особые отношения с религией, он был человек совершенно нецерковный, атеистический, но в память отца-священника и опираясь на свой лагерный опыт (говорил: верующие там оказывались самыми стойкими) он сохранил уважение к верующим и к лицам духовного звания. При этом, человек очень рациональный, он совершенно не переносил любых проявлений мистицизма, или того, что он считал мистицизмом. Вспоминается два случая. Один — когда он разогнал нашу подростковую компанию, вздумавшую для получения острых ощущений заняться спиритизмом. Застав нас за этим занятием, он вышел из себя, кричал, что это — духовный онанизм. Другой случай — удививший нас своей резкостью разрыв с Вениамином Львовичем Теушем, хранителем солженицынского архива, после того как тот принес какую-то антропософскую литературу и попытался пропагандировать в нашей семье антропософские идеи.

Подлинную ярость у него вызывал антисемитизм (тоже, кстати, наследие отцовского воспитания), он выражался в то смысле, что это не «мнение, имеющее право на существование», а уголовное преступление, что антисемиту просто нельзя подавать руки и следует бить морду.

Он не любил сельской местности, это был человек сугубо городской цивилизации. На нашей жизни это сказывалось таким образом, что летом мы уезжали на дачу, а он никогда туда не ездил. Конечно ему ещё и электричка трудно давалась, но дело даже не только в этом. Все ассоциации с природой у него были негативными. Один раз, по-моему, они с матерью съездили куда-то на курорт, один раз мы с ним вместе были в Сухуме у его сестры Галины Тихоновны. В основном же он предпочитал жить в Москве. Жизнь без городской квартиры с ее удобствами, без ежедневной Ленинской библиотеки, без обхода книжных магазинов была для него почти немыслимой.

С литературной средой... но что такое литературная среда? В понимании 50-60-х годов — это корпоративно замкнутый цех, чванливая и высокомерная корпорация. Как везде, там встречались весьма достойные люди, даже немало, но в целом это был крайне неприятный мир, с трудно преодолимыми кастовыми перегородками. Варлама Тихоновича он активно отторгал. Сейчас иногда спрашивают: какие у него были отношения с Твардовским? Да никаких! Твардовский, при всех своих литературных и общественных заслугах, являлся советским вельможей, со всеми атрибутами подобного положения: дачей, квартирой, машиной и т.д. А Варлам Тихонович был подёнщиком в его журнале, человеком из шестиметрового «пенала», литературным пролетарием, читавшим «самотёк», то есть то, что приходило в редакцию со стороны, почтой. Ему как специалисту давали произведения по колымской тематике — надо сказать, много интересно встречалось в этом потоке в 50-е и в 60-е годы. Но ни единой шаламовской строчки в «Новом мире» опубликовано не было.

Конечно, Варлам Тихонович хотел состояться в своей стране, но всё, что печаталось из его поэзии (только поэзии! — о рассказах и речи не шло), представляет Шаламова-поэта в искаженном, сильно цензурированном виде. Вроде бы в «Советском писателе», где выходили сборники его стихов, был замечательный редактор, Виктор Сергеевич Фогельсон, который изо всех сил старался что-то сделать, — но он не мог противостоять давлению пресса такой тяжести и интенсивности.

Сергей Неклюдов

Неклюдов Сергей Юрьевич — доктор филологических наук, ученый-фольклорист, сын О.С.Неклюдовой, второй жены В.Т.Шаламова. Живет в Москве.

Источник

Короткие и порой отрывочные сведения, а также ошибки в тексте - не стоит считать это нашей небрежностью или небрежностью родственников, это даже не акт неуважения к тому или иному лицу, скорее это просьба о помощи. Тема репрессий и количество жертв, а также сопутствующие темы так неохватны, понятно, что те силы и средства, которые у нас есть, не всегда могут отвечать требованиям наших читателей. Поэтому мы обращаемся к вам, если вы видите, что та или иная история требует дополнения, не проходите мимо, поделитесь своими знаниями или источниками, где вы, может быть, видели информацию об этом человеке, либо вы захотите рассказать о ком-то другом. Помните, если вы поделитесь с нами найденной информацией, мы в кратчайшие сроки постараемся дополнить и привести в порядок текст и все материалы сайта. Тысячи наших читателей будут вам благодарны!