Дополнительная информация
Из воспоминаний Н. Светличной:
А в следующем году (это был 1965 г.) мы с Аллой Горской поехали вместе с бригадой художников-монументалистов - меня помощницу взяла Алла Горская - лепить мозаики в Донецке. Там оформляли мозаики в школе. Четыре стены с одной стороны, четыре с другой - восемь стен по 12 квадратных метров надо было сделать за одно лето. Я поехала туда с ней. И как раз в то время в Киеве состоялись аресты. Мы были в Донецке, когда арестовали моего брата, многих моих товарищей и трясли всех подряд в Киеве. Поарештовувалы тех, кто пел со мной в "жаворонка" - Ивана Русина, Сашка Мартыненко, арестовали Евгению Кузнецову, которую я не так близко знала, но знала. Обыски были в очень-очень многих. Я приехала, когда почувствовала, что здесь происходит что-то неприятное. Приехала узнать, что здесь делается. На меня все смотрели испуганными глазами. Я перед тем как раз вышла замуж, то покойная Оксана Мешко, моя свекровь, меня прямо видпроваджувала: "Езжай, потому что в шуток!" Я вернулась назад, потому что мы, в конце концов, так и договорились с Аллой, что я сразу же приеду. Я вернулась, мы заканчивали там те мозаики. Там, в Донецке, меня вызвали на первый в моей жизни допрос по делу брата. Я интуитивно почувствовала, что Кагэбисты нельзя верить. Я тогда о них еще очень мало знала, на все самиздата, которые прочла, на все рассказы, которые я слышала от старших каторжан, таких как Борис Антоненко-Давидович, или Надежда Суровцова, или Виктор Леонтьевич Петровский, который также отсидел 19 и с которым мы общались очень близко (тесно). Интуитивно я почувствовала, что верить им нельзя. И того первого в своей жизни протокола я не подписала. Был очень неприятный и громкий скандал, который даже сопровождался такой фразой: "Мало вас перестрелялы в свое время!" Это сказал начальник КГБ в Донецке. Всякое такое было.
Но меня не арестовали и не задерживали, хотя я все время ожидала. Вернулись мы поздней осенью в Киев. Я в Донецке повредила руку, она была в плохом состоянии, то есть уже синела-чернела целая рука, меня встречные прохожие останавливали и предлагали какую-то помощь. Это была правая рука, и я радовалась, что это хорошо, потому протоколов не буду подписывать. Но это меня не спасло: звали на допросы, допрашивали. Хотя вскоре, через восемь месяцев после ареста, брата выпустили без суда - за недостатком улик. Выпустили его, очевидно, прежде всего чтобы скомпрометировать - ибо кого же выпускают просто так? Ясно, что продался. Но он вел себя так, как и прежде: ни перед кем не оправдывался и ничего не менял в поведении. Наконец, те, кто его знал и кто его видел до того и после того, видели изменение разве что в глазах: глаза у него были обычно или уставшие, или напряженнее, чем раньше. А больше ни в чем не изменился, только стал немного осмотрительнее. А о своей деятельности, я бы сказала, что он ее даже усилил после ареста. Только он вел осмотрительно, глубже обдумывал, осознавал, что к чему, и более конспиративно все делал. За ним, очевидно, следили. К нему был официально приставлен очень высокопоставленного надзирателя, который занимался им. На работу никогда больше уже не удалось официально устроиться, хотя он много раз пробовал. И он работал дома, как обычно. Вставал в шесть и работал свой очень четко нормированный рабочий день. Мой брат был очень дисциплинированный. Я, к сожалению, у него в этом не удалась. Он много писал, много переводил. Тогда он начал заниматься переводчество, а больше этим занимался в тюрьме. И в конце шестидесятых бывали обыски, бывали всякие дела. Например, в 1969 году была такая дело № 24, если я не ошибаюсь, "дело самиздата?. Была облава обысков в Киеве - в один день много обысков.
... Уволили 18 мае 1976 года, ровно через четыре года. Поскольку меня уволили там, в Луганске, я сразу же поехала к маме, где был и мой сын. Позже я поняла, какова была цель того воспитания и было целью этого "воспитательного процесса" майора Отставного.
Целью было оставить меня в Луганской области. Мне предлагали Лисичанск, мне предлагали еще что-то, я уже не помню. Предлагали квартиру, предлагали прописку, сразу все. Я тогда думала, что это так, между прочим, а позже я поняла, что это и была цель. У меня по приговору не было предусмотрено ссылки, а им очень не хотелось пускать меня обратно в Киев. Права такого они не имели - не пустить. И я все-таки поехала в Киев. Побыла немного в мамы и уехала в Киев. Они вынуждены были мне написать маршрутный лист в Киев. В Киеве, конечно, меня не прописывали, в Киеве мне соответственно не давали работы. В Киеве я не могла ни лечить ребенка, поскольку не прописана, и сын не был прописан, потому что его выписали так же, как и меня, хотя он в домовой книге и был записан, но как-то они то сделали.
(Из интервью Надежды Светличной, записанного В.Овсиенко и В. Кипиани 23 сентября 1993 в Киеве / / Молодая нация. - 2006. - № 2 (39). - С. 31-43)
