Дополнительная информация
Павел Васильев родился 25 декабря (по старому стилю) 1909 года в восточно-казахстанском городе Зайсане. Он был старшим сыном в семье учителя математики. В детстве Павел с большим интересом слушал сказки и истории, сочиненными и рассказанными дедом и бабой, мать приучала детей к чтению и Павел уже в десятилетнем возрасте стал не только читать, но и сочинять собственные стихи. Семья часто переезжала, поэтому Павел учился и в Петропавловске и в Павлодаре, где он в 1926 году окончил школу. В этом же году Павел Васильев поступает во Владивостокский университет на японское отделение факультета восточных языков. Уже 6 ноября 1926 года во владивостокской газете “Красный молодняк” было опубликовано стихотворение "Октябрь". Стихи молодого поэта понравились находившемуся в то время во Владивостоке Рюрику Ивневу и он с журналистом Леонидом Повицким организовал первое публичное выступление Васильева.
В 1927 – 1929 годах Павел Васильев жил в Новосибирске, Омске, Владивостоке, много путешествует по Сибири. Кем только он не работал – инструктором физкультуры, старателем на золотых приисках, каюром, экспедитором, культработником, рулевым на каботажном и рыболовецком судах. Стихи, написанные в 1928-29 годах к сожалению не сохранились.
Осенью 1929 года сбылась мечта молодого поэта – он поступил на Высшие государственные литературные курсы в Москве. В это время он много пишет и печатается во многтх столичных журналах. К концу 1930 года Васильев заканчивает поэму "Песнь о гибели казачьего войска", отдельные главы которой публикуются в журналах, а вся поэма, хоть и с купюрами была подготовлена к печати в 1932 году в журнале "Новый мир".
В 1932 вместе с Леонидом Мартыновым и другими молодыми поэтами Васильев на несколько месяцев подвергался аресту по обвинению в принадлежности к контрреволюционной группировке литераторов “Сибиряки”. Проходящие по этому "делу" Николай Анов, Евгений Забелин, Сергей Марков, Леонид Мартынов были осуждены на три года и отправлены этапом в Архангельск. Павел Васильев и Лев Черноморцев были осуждены условно.
Этот арест дал повод и открыл возможности завистникам, открытым и скрытым врагам поэта для травли, преследований, гонений в 30-е годы... Его перестали печатать, что послужило возникновению псевдонима "Мухан Башметов". Подготовленная к печати книга "Путь к Семиге" так и не вышла в свет.
С 1933 по 1936 год Павел Васильев много путешествует по стране, в это же время он пишет лучшие свои стихи и поэмы.
Самый плодотворный период в творческой жизни Павла Васильева стал и самым трагическим. Уже в 1935 году готовится "дело" Павла Васильева., который находится под пристальным наблюдением НКВД. Нет худа без добра. В архивах этой организации сохранилось стихотворение поэта:
Неужель правители не знают,
Принимая гордость за вражду,
Что пенькой поэта пеленают,
Руки ему крутят на беду.
Неужель им вовсе нету дела,
Что давно уж выцвели слова,
Воронью на радость потускнела
Песни золотая булава.
Песнь моя! Ты кровью покормила
Всех врагов. В присутствии твоём
Принимаю звание громилы,
Если рокот гуслей — это гром.
24 мая 1935 года в газете "Правда" было напечатано "Письмо в редакцию" за подписью 20 литераторов с требованием "принять решительные меры" к Павлу Васильеву. Среди них были поэты, которых Павел Васильев считал своими друзьями: Николай Асеев, Борис Корнилов, Семен Кирсанов, Иосиф Уткин. (Как недавно стало известно, не все подписи, указанные в газете, были в действительности поставлены). После этого письма, сотрудником газеты "Комсомольская правда", Джеком Алтаузеном была спровоцирована драка с Павлом Васильевым, после которой поэта приговорили за “злостное хулиганство” к полутора годам лишения свободы.
Весной 1936 Павел Васильев был освобожден, но, чувствуя, что это ненадолго, он пишет стихотворение "Прощание с друзьями", где мысленно прощается с теми, кого любит. Интуиция не подвела поэта, в феврале 1937, при выходе из парикмахерской, он был вновь арестован. Павла Васильева обвинили в участии в террористическом акте против Сталина, в котором ему приписывалась роль исполнителя. Из статьи Виталия Шанталинского в журнале “Звезда” 2007, №4: "По бумагам следствия видно, как искажается подпись Павла — от допроса к допросу, превратившись в конце концов в какую-то бессильную, невыразительную линию. Тогда донеслась о нем из-за решетки неутешительная весть: седой, с переломленным позвоночником, вытекшим глазом. Слышали от человека, видевшего поэта в Лефортовской тюрьме."
15 июля был суд, вернее судебный фарс – на каждого подсудимого отводилось 20 минут. 16 июля 1937 года Павла Васильева в неполных 27 расстреляли в Лефортовской тюрьме как врага народа. В этот же день и по тому же списку с подписями Сталина, Кагановича, Ворошилова, Жданова, Микояна в Лефортово расстреляли большую группу писателей, в том числе поэтов Михаила Герасимова, Владимира Кириллова. Лишь в конце 80-х годов стало известно о месте захоронения Павла Васильева и других расстрелянных 16 июля 1937 года в Лефортово – могила № 1 "невостребованных прахов" Донского кладбища.
* * *
Всё так же мирен листьев тихий шум,
И так же вечер голубой беспечен,
Но я сегодня полон новых дум,
Да, новых дум я полон в этот вечер.
И в сумраке слова мои звенят —
К покою мне уж не вернуться скоро.
И окровавленным упал закат
В цветном дыму вечернего простора.
Моя Республика, любимая страна,
Раскинутая у закатов,
Всего себя тебе отдам сполна,
Всего себя, ни капельки не спрятав.
Пусть жизнь глядит холодною порой,
Пусть жизнь глядит порой такою злою,
Огонь во мне, затепленный тобой,
Не затушу и от людей не скрою.
И не пройду я отвернувшись, нет,
Вот этих лет волнующихся — мимо.
Мне электрический веселый свет
Любезнее очей любимой.
Я не хочу и не могу молчать,
Я не хочу остаться постояльцем,
Когда к Республике протягивают пальцы,
Чтоб их на горле повернее сжать.
Республика, я одного прошу:
Пусти меня в ряды простым солдатом.
...Замолк деревьев переливный шум,
Утих разлив багряного заката.
Но нет вокруг спокойствия и сна.
Угрюмо небо надо мной темнеет,
Всё настороженнее тишина,
И цепи туч очерчены яснее.
(1927)
ТРОЙКА
Вновь на снегах, от бурь покатых,
В колючих бусах из репья,
Ты на ногах своих лохматых
Переступаешь вдаль, храпя,
И кажешь морды в пенных розах, —
Кто смог, сбираясь в дальний путь,
К саням — на тесаных березах
Такую силу притянуть?
Но даже стрекот сбруй сорочий
Закован в обруч ледяной.
Ты медлишь, вдаль вперяя очи,
Дыша соломой и слюной.
И коренник, как баня, дышит,
Щекою к поводам припав,
Он ухом водит, будто слышит,
Как рядом в горне бьют хозяв;
Стальными блещет каблуками
И белозубый скалит рот,
И харя с красными белками,
Цыганская, от злобы ржет.
В его глазах костры косые,
В нем зверья стать и зверья прыть,
К такому можно пол-России
Тачанкой гиблой прицепить!
И пристяжные! Отступая,
Одна стоит на месте вскачь,
Другая, рыжая и злая,
Вся в красный согнута калач.
Одна — из меченых и ражих,
Другая — краденая знать —
Татарская княжна да б...., —
Кто выдумал хмельных лошажьих
Разгульных девок запрягать?
Ресниц декабрьское сиянье
И бабий запах пьяных кож,
Ведро серебряного ржанья —
Подставишь к мордам — наберешь.
Но вот сундук в обивке медной
На сани ставят. Веселей!
И чьи-то руки в миг последний
С цепей спускают кобелей.
И коренник, во всю кобенясь,
Под тенью длинного бича,
Выходит в поле, подбоченясь,
Приплясывая и хохоча.
Рванулись. И — деревня сбита,
Пристяжка мечет, а вожак,
Вонзая в быстроту копыта,
Полмира тащит на вожжах!
(1933)
* * *
Снегири взлетают красногруды...
Скоро ль, скоро ль на беду мою
Я увижу волчьи изумруды
В нелюдимом, северном краю.
Будем мы печальны, одиноки
И пахучи, словно дикий мёд.
Незаметно всё приблизит сроки,
Седина нам кудри обовьёт.
Я скажу тогда тебе, подруга:
“Дни летят, как по ветру листьё,
Хорошо, что мы нашли друг друга,
В прежней жизни потерявши всё...”
Февраль 1937
Лубянка. Внутренняя тюрьма.
Место проживания: 26 дом (кв.10), 4-я Тверская-Ямская улица, Москва, Россия (ранее РСФСР)
