Сохранено 2587346 имен
Поддержать проект

Вегенер Леонид Винфридович

Вегенер Леонид Винфридович
Страницу ведёт: Константин Константин
Дата рождения:
22 октября 1908 г.
Дата смерти:
21 июля 1991 г., на 83 году жизни
Социальный статус:
театральный художник, сценограф, живописец
Образование:
Московский государственный техникум изобразительных искусств памяти восстания 1905 года
Национальность:
немец
Место рождения:
Москва, Россия (ранее РСФСР)
Место проживания:
Москва, Россия (ранее РСФСР)
Место захоронения:
Николо-Архангельское кладбище, Балашиха городской округ (ранее Реутовский р-он), Московская область, Россия (ранее РСФСР)
Дата ареста:
27 марта 1938 г.
Приговорен:
2 июня 1938 Особым совещанием при НКВД СССР по ст. 58-6 УК РСФСР. Обв.: по подозрению в шпионаже
Приговор:
8 лет исправительно-трудовых лагерей
Реабилитирован:
3 октября 1955 Военным трибуналом Московского военного округа
Источник данных:
Собственные данные от родственников.
Раздел: Художники
Фотокартотека
Л.В. Вегенер, 1956, Магадан
От родных

Это отрывки из воспоминаний моей бабушки, написанных в 1993 году. В 2002 году они впервые увидели свет в издании «Воля» (Гриневецкая Е. В. Из неопубликованной рукописи // Воля : Журн. узников тоталит. систем. – 2002. – № 8–9. – С. 193–221). Екатерина Васильевна писала для семьи, не предполагая, что это когда-нибудь будет издано, это наложило отпечаток на стиль повествования. Все фотографии из архива семьи Вегенер.

                                                             

До

...Я знала Герду Вегенер и её двоюродную сестру Эрну Бардт с 1926 года. Мы вместе участвовали во всех наших молодёжных компаниях на Басманной. И всегда было шумно и весело. Ядром компании была молодёжь из немецкой общины при Петропавловской лютеранской церкви. Так продолжалось в течение восьми лет. И все эти восемь лет я и понятия не имела о существовании Леонида Вегенера, родного брата Герды и двоюродного брата Эрночки.

...В 1932 году после моего первого похода в горы Кавказа я по приглашению инструктора центрального совета ОПТЭ (Общества пролетарского туризма и экскурсий) И. А. Покровской «прилепилась» к ОПТЭ нашего Бауманского района. Председателем горной секции в то время был Саша Гусев, будущий профессор-океанограф и начальник станции Пионерская в Антарктиде. Я — секретарствовала, а когда Саша в 1933 году уехал на зимовку на «Приют одиннадцати» на склонах Эльбруса, — заняла его место.

И вот как-то в марте 1934 года являюсь в наше ОПТЭ и вижу — сидит на низком подоконнике широкого окна какой-то новый незнакомый мне человек. Меня он как-то сразу поразил: белокурые волнистые волосы, точёный профиль, трубка. «Катя, знакомьтесь, это Вегенер, новый член нашей секции», — представили мне его.

Как-то осенью 1934 года Леонид пришёл в ОПТЭ сам не свой, и когда я спросила, что случилось, он сказал: «Вчера взяли Герду».

Это было в преддверии её свадьбы. Герда получила три года западносибирских лагерей, после которых её сослали в Кострому.

Летом 1937 года, после окончания срока, проезжая через Москву по пути в ссылку, Герда ехала в метро и оказалась рядом с двумя немками-туристками. Те на неё все посматривали, пока одна из них не выдержала и не обратилась к ней по-немецки. Герда страшно испугалась и на чистом русском сказала, что она не понимает. Это вызвало у её случайных соседок полное недоумение: «Странно! Совсем арийское лицо!»

Герда и Винфрид Эмильевич

О том, что за полгода до этого так же взяли отца Леонида, Винфрида Эмильевича, я узнала уже потом. Видела его всего один раз, весной 1936 года, когда его после лагеря перевозили в ссылку в Ярославль (или Кострому? — К.В.) и он в Москве имел право остановиться лишь на сутки. В июле 1941 года его взяли повторно, и через год он умер в тюрьме.

Жену брата Леонида — Рудольфа — взяли в 1935-м. Она была русской...

Винфрид Эмильевич, Леонид, Герда и Рудольф

В декабре 1934 года мы расписались, и с халатиком и зубной щёткой в рюкзаке я уже была на Покровском бульваре у Вегенеров. Моника Андреевна, мама Леонида, была человеком совершенно изумительной чуткости и доброты.

Моника Андреевна, Родольф, Леонид и Герда

Материально нам жилось очень трудно; без Винфрида Эмильевича и Гердочки Моника Андреевна осталась совсем без средств, помогал только Руди. Леонид же за свои оформительские работы во «Всекохудожнике» ко всяким празднествам и датам хоть и получал много, но всё это было редко и нерегулярно. К тому же он был крайне непрактичен: его часто надували с оплатой или брали в долг и не возвращали. Поэтому в 1935 году я бросила свой музтехникум и пошла работать в нотную библиотеку Консерватории, чтобы был пусть хоть маленький, но постоянный заработок.

У Моники Андреевны была младшая сестра — Августа Андреевна.

Августа и Моника

Она была замужем за известным архитектором Трауготом Яковлевичем Бардтом, двоюродным братом Винфрида Эмильевича. Траугота Яковлевича арестовали в 1930-х годах, а его семью выслали в Казахстан, в Карлаг. В 1941 году он умер в тюрьме...

В марте 1937 года на свет появилась Карина.

Карина и Екатерина Васильевна

Надо было видеть, с какой любовью занимался с ней отец в свободные минуты. В 1936–37 годах Леонид работал не отрываясь над картами-схемами высокогорья Кавказа для книги «Перевалы Центрального Кавказа» (под ред. Э. С. Левина, М., Физкультура и спорт, 1938). Леонид был весь обложен одновёрстками, своими фотографиями, зарисовками, описаниями, схемами. Работал очень увлечённо — до 3–4 часов ночи, а то и до утра. К этой же книге он написал и несколько статей. Вообще в этой книге было много авторов, но так как в то время «летели головы» и альпинистов, то их имена заменялись на другие — людей пока «здравствовавших», но к этой книге не имевших никакого отношения. Непонятно, почему фамилию Вегенер было все-таки разрешено оставить. Книгу Леонид с Эммануилом Левиным успели сдать в редакцию в самом начале 1938 года.

 

Пришли

А в марте 1938 года была та самая, страшная ночь.

26-го к вечеру я пошла к маме на Басманную, хотела немного позаниматься и надо было что-то не то починить, не то постирать. Но делать я ничего не могла — ни играть, ни шить, ни стирать. Я не могла найти себе места, не могла понять, что со мной, всё валилось из рук, и я раньше времени уехала домой.

А ночью они пришли.

Разбудил нас резкий требовательный стук в дверь. Мы сразу всё поняли.

Об ужасе всей этой ночи я говорить не буду. Единственное скажу, что мне удалось каким-то образом уберечь от обыска оставшиеся у Леонида от работы одновёрстки Кавказа. Если бы они их нашли, мог бы быть, если не конец, то 25 лет точно. Карты лежали на бюро, я положила на них свой портфель, а на него стала выкладывать из ящика белье для Леонида. Как они проглядели — не знаю. Думаю, что весь обыск был просто необходимым ритуалом при аресте. Они заранее знали, что всё равно ничего не найдут. В качестве «вещественного доказательства» они «изъяли» старинный кремниевый пистолет, отделанный серебром и чернью. Леонид его очень любил — он напоминал ему о Лермонтовае. И совсем уже в конце, когда его уводили, я успела сунуть ему в карман маленький Каринкин башмачок...

Так началось наше осиротелое существование.

(Подробнее ознакомиться с материалами "дела" Л. В. Вегенера можно здесь. — К.В.)

 

Хождение по тюрьмам

После того как увели Леонида, я тут же собрала Карину и, заперев две наши разгромленные комнаты, ушла на Басманную к маме. Моника Андреевна была в то время в Ярославле (или Костроме) у Герды и Винфрида Эмильевича. Я ей телеграфировала «Леонид в больнице». Она сразу всё поняла и тут же приехала.

Мучительно было приводить в порядок наши комнаты. Но ничего не поделаешь, в таком положении было пол-Москвы. Незадолго до Леонида взяли отца его одноклассницы и нашей близкой подруги Люси — С. Е. Вейцмана. И вот мы с ней вместе начали наш крестный путь из тюрьмы в тюрьму: ТаганкаМатросская ТишинаБутырки... и так по кругу, в поисках, она — отца, я — мужа. Делалось это так (почитайте «Реквием» Ахматовой): приходишь в тюремную приёмную, выстаиваешь длинную очередь из таких же бедолаг, суёшь в крохотное окошко в глухой стене неизвестно кому деньги (у меня это были одни и те же 25 рублей), и окошко захлопывается. Затем оно открывается вновь и тебе вышвыривают эти деньги обратно — «такой-то не числится». Наконец, примерно через месяц или два в Бутырках у меня передачу приняли — значит, Леонид здесь. Эти денежные передачи (другие нельзя было), которые принимались по строго определённым числам раз в месяц, по буквам алфавита, были единственной ниточкой, связывавшей нас с нашими близкими, но такими далёкими за тюремными стенами.

Так продолжалось всё лето, пока в сентябре мне не вернули деньги обратно, велев идти в Сокольники. Это был пересыльный пункт, там мне зачитали справку — постановление Особого совещания НКВД: «8 лет лагерей с правом переписки, 58-я статья, пункты 10 и 11 «ПШ» — агитация, пропаганда, подозрение (!) в шпионаже (по справке 1993 года — ст. 58, пункт 6).

И я стала ждать первую весточку от Леонида. А Люсин отец так и погиб в тюрьме.

К тому времени Моника Андреевна давно уже уехала обратно к своим — Карина была у мамы под её опекой, вторая жена Руди Зина была где-то вне Москвы, и на Покровском мотались вдвоём мы с Руди. Он был очень заботлив и помог мне пережить это тяжкое лето.

15 ноября я получила от Леонида первую весть — телеграмму с адресом. Это был прииск Контрандья Берелёхского района Магаданской области (стоял номер «почтового ящика»).

Я тут же бросилась на почтамт узнавать сроки приёма посылок. Оказалось, навигация на Охотском море (Находка — Магадан) заканчивалась, и как раз 15-го последний день приёма посылок. Это был сумасшедший день. Если бы не Руди, я бы не справилась. Соорудили три посылки — две с тёплыми вещами и одну продуктовую. Приехали на почтамт уже к закрытию и буквально умолили принять у нас эти посылки. Хорошо, что деньги у меня на всё это были: весь гонорар Леонида за его работу над книгой «Перевалы Центрального Кавказа», который я получила уже без него, лежал на сберкнижке неприкосновенным, как ни трудно мне было в ту пору.

 

Колыма. Прииск

Потом Леонид рассказывал мне об этих посылках. Навигация в 1938-м закончилась раньше, и они до прииска добрались только к лету. Леонида вызвал к себе его бригадир, уголовник Федя, и передал ему третью, продуктовую. Что там осталось «живым» после полугодового странствования, можно себе представить. А насчёт двух вещевых Федя мрачно сказал: «О них не спрашивай. Помочь не могу». (Почитайте Шаламова.)

Той страшной первой колымской зимой этот самый уголовник Федя Леонида спас. Когда в худой одежонке и обувке, при 50-градусном морозе, Леонид ломом кайлил лёд, он от истощения и холода потерял сознание и упал. Федя случайно наткнулся на него и приволок (Леонид сказал — «принёс») в лагерную палатку. Тогда у Леонида свалилась рукавица, пальцы правой руки были обморожены, в результате на указательном была отнята фаланга. Были обморожены и ноги — отняты большие пальцы на обеих ногах. Это его спасло. До весны он был избавлен от наружных работ, обслуживал палатку, а к лету его сактировали и отправили в «Инвалидку» на 23-й километр.

Из всей большой партии заключённых и надзирающих за ними уголовников, привезённых полгода назад на голое место и начавших этот прииск «с нуля», к лету осталось в живых 15 человек.

Прииск ликвидировали.

После «инвалидки», отдышавшись, Леонид попал в лагерь «4-го километра». Первое время он работал в художественной мастерской, которую организовала в Магадане Гридасова, жена «начальника Колымы» Никишова. Кроме Леонида, там работал Шухаев, художник из Ленинграда Махлис, в своё время оформлявший кинофильм «Чапаев», Анатолий Цветков, талантливый художник, вскоре покончивший с собой, скульпторы Карпенко, Лузан...

Работать самостоятельно никому из них не разрешалось, и они делали бесконечные копии портретов Сталина и иже с ним. И копии картин типа «Незнакомки», «Запорожцев» и цветочных натюрмортов на потребу начальства. Но начальство тоже было разное.

 

Магадан. Люди

В самом начале 1940-х заканчивалось строительство Магаданского театра, и часть художников и скульпторов из мастерской была направлена туда на оформление здания. Леонид был в их числе, и по окончании работ его оставили в театре — сначала в качестве театрального художника (1943), а затем художника-постановщика (с 1944 года).

После открытия театра в труппу перешла вся концертная культ-бригада Маглага, где Леонид работал декоратором. Это был очень сильный состав — как в актёрском, так и музыкальном отношении. Все заключённые были из театров и филармоний Москвы, Киева, Прибалтики и т. д. По рассказам Иды Зискинд, жены режиссёра Л. В. Варпховского, когда Леонид Викторович пожаловался Гридасовой, что у него нет для вердиевской «Травиаты» хора, та сказала ему: «Не беспокойся, Варпаховский, завтра к нам приезжает эстонская капелла в полном составе».

Одним из первых спектаклей Леонида и первой его работой с Варпаховским была лёгкая изящная пьеса Верлейля «Похищение Елены» (1944). Шаламов в одном из очерков («Иван Фёдорович») пишет, что Никишову так понравился этот спектакль, что он подписал освобождение художнику. Но «Елену» ставили двое — Леонид и скульптор Карпенко. У Карпенко были акты в классическом стиле — всякие колонны и подобный антураж, а у Леонида то, что требовало выдумки и фантазии. Так что, кому из них подписал свободу Никишов, неясно. Во всяком случае, Леониду она не досталась.

За всю работу в Магаданском театре, с 1944 по 1958 год, Леонид сделал 75 спектаклей (это без 1943 года и без, наверняка, нескольких неучтённых). После Магадана, с 1958 по 1968 год у него было 11 спектаклей. В том числе четыре с Л. В. Варпаховским в Москве и три выездных с бывшими магаданскими режиссёрами — Кацманом (в Оренбурге) и Вельяминовым (в Симферополе). Кроме этих 11 осуществлённых, Леонид работал ещё над пятью спектаклями (в том числе над «Ревизором» Гоголя в Москве и «Пятой колонной» Хемингуэя в Киеве, оба с Варпаховским), которые по разным причинам (в основном идеологическим) не состоялись.

Леонид считал свою работу удавшейся только при общем успехе спектакля, то есть когда сливаются воедино замысел режиссёра, работа актёров и оформление. По существу это верно, но я все-таки не могла не следить ревностно именно за его личными успехами художника-сценографа, радоваться им, за что мне и попадало от Леонида.

В Магадане был ряд интересных режиссёров. Это тишайший Георгий Николаевич Кацман, темпераментный Николай Анатольевич Вельяминов, умница Владислав Ромуальдович Горич. До меня работал Леонид ещё с одним хорошим режиссёром — Никаноровым. Но наиболее интересным был, конечно, его «тёзка» Леонид Викторович Варпаховский. Все они любили Леонида и с удовольствием работали с ним. И Леониду они были также творчески близки. Любили его и актёры, и работники театральной мастерской, рабочие сцены, и даже Венгржинский, последний директор театра. Когда мы переехали в Москву, Николай Фёдорович был у нас на Басманной и очень уговаривал Леонида вернуться опять в Магадан. Леонид там оставил по себе хорошую светлую память. В областном музее есть раздел о его 15-летной творческой работе в Магаданском театре.

На Колыме и в Магадане был собран цвет интеллигенции, ума и, кажется, представители всех наций, вплоть до турок и негров. Разогнанный Коминтерн, немцы, литовцы, западные украинцы, чехи, венгры, греки... Многих интересных людей знал Леонид; со многими был дружен. Прежде всего это театральный режиссёр Леонид Викторович Варпаховский и художник Василий Иванович Шухаев.

В театре работал талантливейший актёр МХАТа — Юрий Кольцов (Розенштраух).

Не менее талантлив был и пианист рихтеровского масштаба, и тоже ученик Нейгауза, Анан (Нана) Шварцбург. Позже, в Москве, мы с Леонидом видели его, это был уже конченный человек, он скоро ушёл из жизни (также, как и Кольцов. Леонид с ним встретился как-то в Ермоловском театре и не узнал его). По рассказам Леонида, Шварцбург был очень красив, и как-то на машине его выкрали генеральские дочки. Нана был страшно испуган, но всё обошлось.

Генеральские дочки увивались и вокруг Фридолина Зейдевица. Фридо был тоже красив — классический тип Зигфрида из «Нибелунгов». Его отец, политэмигрант, коминтерновец, вызвал из Германии в Союз двоих своих сыновей, и когда Коминтерн был разгромлен, братьев разбросало по лагерям, а отца (если не ошибаюсь) выдворили обратно в Германию. Там старший Зейдевиц, уже в ГДР, с 1955 по 1968 год, был директором Дрезденской галереи. Самого Фридолина с братом отец вызволил позже, и Фридо работал прокурором (чуть не главным) Дрездена. В этом чине я и познакомилась с ним в один из его приездов в Москву.

...Валерий Юльевич Закандин. До ареста — мим в группе чтеца Яхонтова. Как-то в Магадане он попросил Леонида прочесть рукопись своего романа «Правдивая история Олоферна». Леониду было неудобно отказать, и он, скрепя сердце, взял... и просидел над ней всю ночь. Вещь оказалась настолько интересной, зримой, что оторваться было невозможно (эта рукопись, первая часть книги, у нас есть). После реабилитации Закандин жил на юге, в Жданове (Мариуполе). Он писал нам и всегда, бывая в Москве, заходил. Книгу он закончил, и все её остальные части мы читали. В издательствах о ней хорошо отзывались, но никто её не печатал — тематика не та. Закандин был в отчаянии, донимало и безденежье. Последний раз видели Валерия Юльевича в 1970-х годах. После этого он исчез — или покончил с собой (был намёк в письмах), или опять был взят и погиб (и это было возможно. О нашем строе он говорил только со скрежетом зубовным). Уже в 1981 году мы показали ту часть книги, что была у нас, писателю Александру Михайловичу Борщаговскому. Он, опытный литератор, загорелся, стал искать возможности опубликования, — но без автора или хотя бы доверенности его родных, которых мы не знали, мы не имели права дать на это согласия. В одном из писем к нам от 1970 года Закандин писал: «...Помните ещё, что я не сочинял эту книгу — просто я вспомнил то, что было на самом деле». У него было глубокое убеждение, что там была одна из его прошлых жизней. Жаль хорошего человека, жаль и не вышедшей в свет интересной книги.

Геолог Евгений Константинович Устиев — потомок древнего рода грузинских царей. Высокий, худой, с «породистым» лицом и руками. На пальце старинное кольцо-реликвия — знак царского рода. Его приёмным отцом был родной брат Павла Флоренского геолог Александр Флоренский. И он, и Устиев, были вместе в колымских лагерях, и Александр Александрович умер на руках у Устиева. (Об Устиеве упомянуто в книге Павла Флоренского «Детям моим…»).

Был на Колыме и величественный старик — князь Святополк-Мирский, древнейший род которого шёл от Рюриковичей. Леонид знал его по «инвалидке» на 23-м километре. Был здесь и Вадим Козин — известный эстрадный певец с огромной популярностью не только в Москве. Его бабкой была знаменитая цыганская певица Варя Панина.

Кого здесь только не было! И все они товарищи по горю и беде, прошедшие тюрьмы, лагеря и ссылки.

Кроме Варпаховского и Шухаевых, очень близкими Леониду людьми были Гроссет и Гертруда Рихтер.

Гуго Эдгарович Гроссет — доктор биологических наук, после освобождения, как и Леонид, оказался на положении спецпоселенца. В короткое колымское лето они вместе удирали в сопки, отмахивая задень огромные расстояния. Крупный учёный, влюблённый в свою биологию, Гроссет в этих походах собирал материал для своих научных статей и монографий. У нас есть некоторые из них с трогательными надписями. Виделись мы с Гроссетом и в Москве, но потом как-то потеряли друг друга.

Гроссет. Дружеский шарж Л.В. Вегенера

Особо нужно рассказать о Гертруде Рихтер (Труде Рихтер это её псевдоним, партийная кличка). Профессор, доктор истории искусств и литературовед, она увлеклась рабочим движением и вступила в германскую компартию. Гертруд, как и муж её, экономист и философ Ханс Гюнтер, были в германском антифашистском комитете. После прихода Гитлера к власти они эмигрировали в Союз, где оба стали работать в Коминтерне. Дальнейшее известно — разгон Коминтерна, тюрьмы и лагеря. И она, и Гюнтер были этапами высланы на Колыму. Гюнтер погиб от истощения в пересыльной тюрьме Владивостока. А Гертруд мыкалась по лагерям, пока не осела в Магаданском театре в должности уборщицы. Там с ней Леонид и познакомился.

После войны по лагерям прокатилась волна повторных репрессий, куда чуть было не угодил и Леонид. Спасибо — Гридасова спасла: он был уже в пересылке для отправки в тайгу на прииск. Хорошо, театр, узнав об этом, успел дать ей знать.

Александра Романовна Гридасова, жена царя и бога Колымы Никишова, заведовала Маглагом, в её ведении находилась вся культурная жизнь Магадана. Взбалмошная бабёнка, ошалевшая от власти, она сделала и много хорошего, выискивая по приискам талантливых людей и вытаскивая их в Магадан. Многие зеки обязаны ей жизнью.

Но вернусь к Гертруд. В эту вторую волну репрессий она также загремела и оказалась вместе с четой Варпаховских в Усть-Омчуге. В 1953 или 1954 году Гертруд разыскала её приятельница, немецкая писательница Анна Зегерс, и добилась через наш Союз писателей возращения её в Германию (ГДР). Когда мы в 1958 году вернулись в Москву, Гертруд каждый год бывала у нас на Басманной — её ежегодно приглашал для чтения лекций Московский литературный институт. Попутно она и отдыхала на каком-нибудь нашем курорте. В последний раз мы её видели в 1981 году, уже в Ясенево, куда мы только что переехали. Интересным было её появление. Возвращаясь вечером с работы, Карина увидела у нашего подъезда такси и шофёра, расспрашивающего редких прохожих. Карина остановилась и, заглянув в машину, ахнула, обнаружив там Гертруд. Она тут же извлекла её из машины и потащила к нам наверх. Часов в 12 ночи мы с Леонидом отвезли Гертруд в гостиницу «Пекин», где она остановилась. Мы простились уже насовсем. Ей к тому времени было уже порядком за 80, и такие поездки стали тяжелы. Но дома, в Лейпциге она всё ещё продолжала работать, хотя материально — пенсиями и нашей, и ГДР — была обеспечена. Ей удалось, хоть и с трудом (время было ещё не то), издать в ГДР философские труды Ханса Гюнтера. Это была ее дань памяти мужа. (О Гертруд Рихтер см. в «Крутом маршруте» Евгении Гинзбург).

 

Магадан. Жизнь

В конце 1940-х после окончания срока Леонид перешёл из лагерного барака на вольное поселение. В письмах он писал намёками, что даже после освобождения он не сможет приехать к нам. Но я, не зная истинного положения вещей, не понимала, почему. И тогда в одном из писем Леонид написал открытым текстом, что «закреплён здесь навечно». Это был крах. Я знала, что должна быть там, рядом с ним, и не могла брать с собой Карину с её ревматическими болями в эту даль, в неизвестность и, главное, в тяжёлый, суровый климат. Уехать к Леониду одной значило оставить Карину и маму с риском вообще их больше не увидеть (в те годы всё было возможно). Остаться здесь — потерять Леонида. И вот, к августу 1951 года мы оба наскребли денег, и я на две недели уехала к нему в Магадан на первое свидание после этих страшных лет, чтобы вместе всё обдумать и решить.

...Жили мы в одной из первых построек города — гостинице этакого магаданского Клондайка.

Это было П-образное двухэтажное здание с удлинённой «перекладиной» и короткими боковыми крыльями.

По углам длиннющих коридоров — кухни с большими дровяными плитами, умывальная и уборная. Всё здание — из огромных лиственничных плах, тёплое, с высокими потолками и большими окнами. Вдоль коридоров маленькие комнаты — номера.

У Леонида от театра на первом этаже была 10-метровая комнатка, в которой даже был крохотный обшитый досками подпол. Я, конечно, тут же стала обустраивать наше жилье (спасибо, с «мебелью» помогли столяры из театральной мастерской). В эти 10 метров я умудрилась поместить: по правой от двери стороне — квадратный обеденный стол с настольной лампой, один стул,

ширма, за ширмой кровать,

над ней угловая полочка с книгами;

в поперечине под окном — двухтумбовый рабочий стол Леонида и стул; по левой стороне — рядом с дверью вешалка, под ней откидная крышка подпола, посудный шкапик (лицом к двери, спинкой в комнату), на нем двухэтажная полочка (повёрнутая наоборот — спинкой к двери, лицом в комнату) и мой инструмент (чёрное пианино «Красный Октябрь»), который въехал к нам в 1956 году. Над ним длинная одинарная книжная полка, и над ней единственная сохранившаяся живописная работа Леонида — этюд магаданских цветов. И табуретка. Всё. Второго гостя посадить было негде, мы могли принять только одного. Когда в первые годы из Усть-Омчуга приезжала Гертруд, — она ночевала у нас на письменном столе Леонида. Было тесно, но по-домашнему уютно, чего Леонид был лишён многие годы.

Театр есть театр. Сумбур, нервотрёпки, отсутствие какого бы то ни было распорядка. Бывало, Леонид приходил домой под утро после какой-нибудь ночной монтировки перед премьерой (благо ещё театр был рядом). Тут же включалась электроплитка, в термосе был готов кипяток, стол давно накрыт, и мы садились ужинать, делясь впечатлениями дня. С теплом и благодарностью вспоминаю этот наш крохотный приют. Мы уходили в него, как в раковину, от всего, окружавшего нас.

В первое время нередок бывал среди ночи неожиданный стук в дверь — милиция, проверка паспортов. Вначале я пугалась, потом привыкла.

Когда я приехала, по всему городу торчали лагерные вышки «зон». По улицам до зубов вооружённые охранники с собаками строем водили на работу колонны заключённых в черно-серых бушлатах с номерами на белых тряпках. Так и стоят они в глазах, особенно женские — те шли лихо, гордо вскинув головы и каждый ряд взявшись за руки. Охрана, как побитые собаки, жалась по сторонам.

Позже пришлось участвовать в становлении магаданской музыкальной школы. Школа организовалась осенью 1954 года, и весь состав педагогов из музыкальных кружков Дома пионеров перешёл в неё, как и большинство учащихся. И плюс ещё новый набор. В итоге получилась довольно большая школа с десятком педагогов. Но состав учащихся оказался слабым. Это были в основном дети больших и малых магаданских начальников (от генералов до вохровцев), дети геологов, учителей, врачей. Почти все они родились и выросли на Колыме, и хотя родители и всовывали им в рот всё, что возможно из овощей и заморских фруктов, они напоминали растения, выросшие без света, как картошка в подполе. Бледные, вялые, способных среди них были единицы.

Педагогический состав у нас был пёстрый. Упомяну только двоих, это наши струнники. Оба, будучи заключёнными, работали в маглаговской концертной бригаде и оба потом перешли в оркестр города. Один — скрипач Александр Артамонович («Тартамоныч») Дзыгар, харбинец,

Дзыгар

другой — виолончелист Альфред (Альберт) Иванович Кеше, немец.

Кеше

 

Освобождение

В марте 1953 года были всеобщие рыдания и стенания. Каюсь, грешница, плакала и я. А потом был XX съезд, и в театре для городского актива зачитывалось знаменитое письмо Хрущёва, потрясшее всех. Леонид смог там быть и взял меня с собой.

От всех мучеников живых и мёртвых спасибо Никите Сергеевичу Хрущёву. Только за одно то, что у него нашлись силы и мужество вскрыть эту страшную сталинскую зловонную опухоль, ему можно простить все его последующие ляпсусы и промахи. Тяжело, со скрипом, но началось постепенное великое освобождение, и Леонид послал в Москву коротенькое письмо-заявление о пересмотре его «дела».

Зимой 1954–1955 года было снято с таких как Леонид позорное клеймо спецпоселенца, и летом 1955 года он впервые получил возможность выехать на материк и впервые познакомиться со своей уже взрослой дочерью, студенткой первого курса, которую в 1938 году он оставил годовалым малышом.

Карина Вегенер

Когда мы летели в Москву, то оба так волновались, что забыли в самолёте свои пальто (во Внуково их выручал уже Алёша Ляпунов). Помню, как, въехав в наш Басманный тупик, мы увидели на балконе Карину, маму и всех наших соседей Киршей, машущих нам руками. Помню волнение первых встреч, узнавание, сердечность.

К сентябрю и Леонид, и я должны были вернуться в Магадан. Время для окончательного переезда оттуда ещё не наступило. Самое главное, что не было пока ответа из Москвы на заявление Леонида, и театр тоже не мог ещё его отпустить, он был там нужен...

Наш первый совместный отпуск после 20-летного перерыва мы провели втроём с Кариной, конечно, опять в горах, на Кавказе.

А в октябре 1955-го от Военной прокуратуры пришло письмо — справка о полной реабилитации Леонида.

Летом 1957 года мы опять прилетели в Москву, и опять втроём были на Кавказе, в Архызе. В этом году Леонид завёл знакомство с Архызской турбазой Московского дома учёных, которое продолжалось десять лет. Вначале, с 1957 по 1960 год, Леонид просто приглашал оттуда желающих присоединиться к нам в наших «блужданиях» по нехоженым горным тропам, а потом, в 1961 году, турбаза уговорила его работать инструктором.

С обитателями турбазы Леонид излазил всё архызское и окрестное высокогорье, заглядывал во все «медвежьи углы», открывал новые перевалы, даже делал восхождения. Он расшифровывал многие местные названия и многому дал имена. С Леонидом любили ходить. С ним было интересно. Интересно и в познавательном отношении, и потому, что Леонид был интересен сам по себе — своей разносторонностью, эрудицией, умением общаться с людьми. Иногда над ним подтрунивали — над его фанатичной любовью к горам, над его требовательностью к неукоснительному выполнению правил поведения на маршруте. Но ему доверяли и с ним ходили спокойно. Среди отдыхающих на Архызской турбазе было много интересных людей, вплоть до академиков, и со всеми у Леонида находились общие темы для разговоров.

В 1958 году благодаря Хрущёву стали возвращаться репрессированные народы, и русских поселенцев из Архыза как ветром сдуло — бежали. Боялись мести карачаевцев. Однако, как мы могли уловить, общаясь с карачаевцами в течение ряда лет, это приветливые и незлобивые люди. У нас завелось в Архызе много добрых знакомых среди объездчиков заповедника (в их числе и Якуб Аппаевич Эбзеев — активный участник обороны Кавказа 1942–1943 годов, потом репрессированный, как карачаевец). Все они относились к нам с неизменной симпатией, особенно они любили Леонида. Интересно, что такие же отношения с горцами у нас складывались и в 1930-е годы на Центральном Кавказе. Дело в том, что обычно русские любили держать себя хозяевами «всея Земли», похлопывать «младших братьев» по плечу, не считаясь ни с обычаями, ни с достоинством этих «младших братьев». А мы чувствовали себя гостями в их доме, на их земле, и вели себя, как и подобает себя вести гостям, относясь с уважением к хозяевам этой земли. Отсюда и отдача — человеческие взаимоотношения.

В 1958 году, в июне, мы наконец смогли вырваться из цепких объятий Колымы.

Дополнительная информация

Вегенер Леонид Винфридович

Дата рождения: 22 октября 1908

Национальность: немец

Место рождения: Москва

Место проживания: Москва

Дата ареста: 27 марта 1938

Приговорён: 2 июня 1938 по ст. 58-6 УК РСФСР

Приговор: 8 лет ИТЛ

Место заключения: Таганская тюрьма

Место заключения: Бутырская тюрьма Бутырский следственный изолятор, следственный

изолятор № 2 г. Москвы, Бутырка, Москва, Россия

Ссылка: Колыма, прииск Контрандья УСВИТЛ (осень 1938 – весна 1939)

Ссылка: Колыма, Магадан (1939–1955)

Реабилитирован: 3 октября 1955

Место проживания после освобождения: Магадан (1955–1958), Москва (с 1958)

Дата смерти: 21 июля 1991

Место смерти: Москва

Социальный статус: театральный художник, сценограф, живописец

Короткие или отрывочные сведения, а также возможные ошибки в тексте — это не проявление нашей или чьей-либо небрежности. Скорее, это обращение за помощью. Тема репрессий и масштаб жертв настолько велики, что наши ресурсы иногда не позволяют полностью соответствовать вашим ожиданиям. Мы просим вашей поддержки: если вы заметили, что какая-то история требует дополнения, не проходите мимо. Поделитесь своими знаниями или укажите источники, где встречали информацию об этом человеке. Возможно, вы захотите рассказать о ком-то другом — мы будем вам благодарны. Ваша помощь поможет нам оперативно исправить текст, дополнить материалы и привести их в порядок. Это оценят тысячи наших читателей!