Сохранено 2585967 имен
Поддержать проект

Вегенер Леонид Винфридович

Вегенер Леонид Винфридович
Страницу ведёт: Константин Константин
Дата рождения:
22 октября 1908 г.
Дата смерти:
21 июля 1991 г., на 83 году жизни
Социальный статус:
театральный художник, сценограф, живописец
Образование:
Московский государственный техникум изобразительных искусств памяти восстания 1905 года
Национальность:
немец
Место рождения:
Москва, Россия (ранее РСФСР)
Место проживания:
Москва, Россия (ранее РСФСР)
Место захоронения:
Николо-Архангельское кладбище, Балашиха городской округ (ранее Реутовский р-он), Московская область, Россия (ранее РСФСР)
Дата ареста:
27 марта 1938 г.
Приговорен:
2 июня 1938 Особым совещанием при НКВД СССР по ст. 58-6 УК РСФСР. Обв.: по подозрению в шпионаже
Приговор:
8 лет исправительно-трудовых лагерей
Реабилитирован:
3 октября 1955 Военным трибуналом Московского военного округа
Источник данных:
Собственные данные от родственников.
Раздел: Художники
Фотокартотека
Л.В. Вегенер, 1956, Магадан
От родных

Это отрывки из воспоминаний моей бабушки, написанных в 1993 году. В 2002 году они впервые увидели свет в издании «Воля» (Гриневецкая Е. В. Из неопубликованной рукописи // Воля : Журн. узников тоталит. систем. – 2002. – № 8–9. – С. 193–221). Екатерина Васильевна писала для семьи, не предполагая, что это когда-нибудь будет издано, это наложило отпечаток на стиль повествования. Все фотографии из архива семьи Вегенер.

                                                             

До

...Я знала Герду Вегенер и её двоюродную сестру Эрну Бардт с 1926 года. Мы вместе участвовали во всех наших молодёжных компаниях на Басманной. И всегда было шумно и весело. Ядром компании была молодёжь из немецкой общины при Петропавловской лютеранской церкви. Так продолжалось в течение восьми лет. И все эти восемь лет я и понятия не имела о существовании Леонида Вегенера, родного брата Герды и двоюродного брата Эрночки.

...В 1932 году после моего первого похода в горы Кавказа я по приглашению инструктора центрального совета ОПТЭ (Общества пролетарского туризма и экскурсий) И. А. Покровской «прилепилась» к ОПТЭ нашего Бауманского района. Председателем горной секции в то время был Саша Гусев, будущий профессор-океанограф и начальник станции Пионерская в Антарктиде. Я — секретарствовала, а когда Саша в 1933 году уехал на зимовку на «Приют одиннадцати» на склонах Эльбруса, — заняла его место.

И вот как-то в марте 1934 года являюсь в наше ОПТЭ и вижу — сидит на низком подоконнике широкого окна какой-то новый незнакомый мне человек. Меня он как-то сразу поразил: белокурые волнистые волосы, точёный профиль, трубка. «Катя, знакомьтесь, это Вегенер, новый член нашей секции», — представили мне его.

Как-то осенью 1934 года Леонид пришёл в ОПТЭ сам не свой, и когда я спросила, что случилось, он сказал: «Вчера взяли Герду».

Это было в преддверии её свадьбы. Герда получила три года западносибирских лагерей, после которых её сослали в Кострому.

Летом 1937 года, после окончания срока, проезжая через Москву по пути в ссылку, Герда ехала в метро и оказалась рядом с двумя немками-туристками. Те на неё все посматривали, пока одна из них не выдержала и не обратилась к ней по-немецки. Герда страшно испугалась и на чистом русском сказала, что она не понимает. Это вызвало у её случайных соседок полное недоумение: «Странно! Совсем арийское лицо!»

Герда и Винфрид Эмильевич

О том, что за полгода до этого так же взяли отца Леонида, Винфрида Эмильевича, я узнала уже потом. Видела его всего один раз, весной 1936 года, когда его после лагеря перевозили в ссылку в Ярославль (или Кострому? — К.В.) и он в Москве имел право остановиться лишь на сутки. В июле 1941 года его взяли повторно, и через год он умер в тюрьме.

Жену брата Леонида — Рудольфа — взяли в 1935-м. Она была русской...

Винфрид Эмильевич, Леонид, Герда и Рудольф

В декабре 1934 года мы расписались, и с халатиком и зубной щёткой в рюкзаке я уже была на Покровском бульваре у Вегенеров. Моника Андреевна, мама Леонида, была человеком совершенно изумительной чуткости и доброты.

Моника Андреевна, Родольф, Леонид и Герда

Материально нам жилось очень трудно; без Винфрида Эмильевича и Гердочки Моника Андреевна осталась совсем без средств, помогал только Руди. Леонид же за свои оформительские работы во «Всекохудожнике» ко всяким празднествам и датам хоть и получал много, но всё это было редко и нерегулярно. К тому же он был крайне непрактичен: его часто надували с оплатой или брали в долг и не возвращали. Поэтому в 1935 году я бросила свой музтехникум и пошла работать в нотную библиотеку Консерватории, чтобы был пусть хоть маленький, но постоянный заработок.

У Моники Андреевны была младшая сестра — Августа Андреевна.

Августа и Моника

Она была замужем за известным архитектором Трауготом Яковлевичем Бардтом, двоюродным братом Винфрида Эмильевича. Траугота Яковлевича арестовали в 1930-х годах, а его семью выслали в Казахстан, в Карлаг. В 1941 году он умер в тюрьме...

В марте 1937 года на свет появилась Карина.

Карина и Екатерина Васильевна

Надо было видеть, с какой любовью занимался с ней отец в свободные минуты. В 1936–37 годах Леонид работал не отрываясь над картами-схемами высокогорья Кавказа для книги «Перевалы Центрального Кавказа» (под ред. Э. С. Левина, М., Физкультура и спорт, 1938). Леонид был весь обложен одновёрстками, своими фотографиями, зарисовками, описаниями, схемами. Работал очень увлечённо — до 3–4 часов ночи, а то и до утра. К этой же книге он написал и несколько статей. Вообще в этой книге было много авторов, но так как в то время «летели головы» и альпинистов, то их имена заменялись на другие — людей пока «здравствовавших», но к этой книге не имевших никакого отношения. Непонятно, почему фамилию Вегенер было все-таки разрешено оставить. Книгу Леонид с Эммануилом Левиным успели сдать в редакцию в самом начале 1938 года.

 

Пришли

А в марте 1938 года была та самая, страшная ночь.

26-го к вечеру я пошла к маме на Басманную, хотела немного позаниматься и надо было что-то не то починить, не то постирать. Но делать я ничего не могла — ни играть, ни шить, ни стирать. Я не могла найти себе места, не могла понять, что со мной, всё валилось из рук, и я раньше времени уехала домой.

А ночью они пришли.

Разбудил нас резкий требовательный стук в дверь. Мы сразу всё поняли.

Об ужасе всей этой ночи я говорить не буду. Единственное скажу, что мне удалось каким-то образом уберечь от обыска оставшиеся у Леонида от работы одновёрстки Кавказа. Если бы они их нашли, мог бы быть, если не конец, то 25 лет точно. Карты лежали на бюро, я положила на них свой портфель, а на него стала выкладывать из ящика белье для Леонида. Как они проглядели — не знаю. Думаю, что весь обыск был просто необходимым ритуалом при аресте. Они заранее знали, что всё равно ничего не найдут. В качестве «вещественного доказательства» они «изъяли» старинный кремниевый пистолет, отделанный серебром и чернью. Леонид его очень любил — он напоминал ему о Лермонтовае. И совсем уже в конце, когда его уводили, я успела сунуть ему в карман маленький Каринкин башмачок...

Так началось наше осиротелое существование.

(Подробнее ознакомиться с материалами "дела" Л. В. Вегенера можно здесь. — К.В.)

 

Хождение по тюрьмам

После того как увели Леонида, я тут же собрала Карину и, заперев две наши разгромленные комнаты, ушла на Басманную к маме. Моника Андреевна была в то время в Ярославле (или Костроме) у Герды и Винфрида Эмильевича. Я ей телеграфировала «Леонид в больнице». Она сразу всё поняла и тут же приехала.

Мучительно было приводить в порядок наши комнаты. Но ничего не поделаешь, в таком положении было пол-Москвы. Незадолго до Леонида взяли отца его одноклассницы и нашей близкой подруги Люси — С. Е. Вейцмана. И вот мы с ней вместе начали наш крестный путь из тюрьмы в тюрьму: ТаганкаМатросская ТишинаБутырки... и так по кругу, в поисках, она — отца, я — мужа. Делалось это так (почитайте «Реквием» Ахматовой): приходишь в тюремную приёмную, выстаиваешь длинную очередь из таких же бедолаг, суёшь в крохотное окошко в глухой стене неизвестно кому деньги (у меня это были одни и те же 25 рублей), и окошко захлопывается. Затем оно открывается вновь и тебе вышвыривают эти деньги обратно — «такой-то не числится». Наконец, примерно через месяц или два в Бутырках у меня передачу приняли — значит, Леонид здесь. Эти денежные передачи (другие нельзя было), которые принимались по строго определённым числам раз в месяц, по буквам алфавита, были единственной ниточкой, связывавшей нас с нашими близкими, но такими далёкими за тюремными стенами.

Так продолжалось всё лето, пока в сентябре мне не вернули деньги обратно, велев идти в Сокольники. Это был пересыльный пункт, там мне зачитали справку — постановление Особого совещания НКВД: «8 лет лагерей с правом переписки, 58-я статья, пункты 10 и 11 «ПШ» — агитация, пропаганда, подозрение (!) в шпионаже (по справке 1993 года — ст. 58, пункт 6).

И я стала ждать первую весточку от Леонида. А Люсин отец так и погиб в тюрьме.

К тому времени Моника Андреевна давно уже уехала обратно к своим — Карина была у мамы под её опекой, вторая жена Руди Зина была где-то вне Москвы, и на Покровском мотались вдвоём мы с Руди. Он был очень заботлив и помог мне пережить это тяжкое лето.

15 ноября я получила от Леонида первую весть — телеграмму с адресом. Это был прииск Контрандья Берелёхского района Магаданской области (стоял номер «почтового ящика»).

Я тут же бросилась на почтамт узнавать сроки приёма посылок. Оказалось, навигация на Охотском море (Находка — Магадан) заканчивалась, и как раз 15-го последний день приёма посылок. Это был сумасшедший день. Если бы не Руди, я бы не справилась. Соорудили три посылки — две с тёплыми вещами и одну продуктовую. Приехали на почтамт уже к закрытию и буквально умолили принять у нас эти посылки. Хорошо, что деньги у меня на всё это были: весь гонорар Леонида за его работу над книгой «Перевалы Центрального Кавказа», который я получила уже без него, лежал на сберкнижке неприкосновенным, как ни трудно мне было в ту пору.

 

Колыма. Прииск

Потом Леонид рассказывал мне об этих посылках. Навигация в 1938-м закончилась раньше, и они до прииска добрались только к лету. Леонида вызвал к себе его бригадир, уголовник Федя, и передал ему третью, продуктовую. Что там осталось «живым» после полугодового странствования, можно себе представить. А насчёт двух вещевых Федя мрачно сказал: «О них не спрашивай. Помочь не могу». (Почитайте Шаламова.)

Той страшной первой колымской зимой этот самый уголовник Федя Леонида спас. Когда в худой одежонке и обувке, при 50-градусном морозе, Леонид ломом кайлил лёд, он от истощения и холода потерял сознание и упал. Федя случайно наткнулся на него и приволок (Леонид сказал — «принёс») в лагерную палатку. Тогда у Леонида свалилась рукавица, пальцы правой руки были обморожены, в результате на указательном была отнята фаланга. Были обморожены и ноги — отняты большие пальцы на обеих ногах. Это его спасло. До весны он был избавлен от наружных работ, обслуживал палатку, а к лету его сактировали и отправили в «Инвалидку» на 23-й километр.

Из всей большой партии заключённых и надзирающих за ними уголовников, привезённых полгода назад на голое место и начавших этот прииск «с нуля», к лету осталось в живых 15 человек.

Прииск ликвидировали.

После «инвалидки», отдышавшись, Леонид попал в лагерь «4-го километра». Первое время он работал в художественной мастерской, которую организовала в Магадане Гридасова, жена «начальника Колымы» Никишова. Кроме Леонида, там работал Шухаев, художник из Ленинграда Махлис, в своё время оформлявший кинофильм «Чапаев», Анатолий Цветков, талантливый художник, вскоре покончивший с собой, скульпторы Карпенко, Лузан...

Работать самостоятельно никому из них не разрешалось, и они делали бесконечные копии портретов Сталина и иже с ним. И копии картин типа «Незнакомки», «Запорожцев» и цветочных натюрмортов на потребу начальства. Но начальство тоже было разное.

 

Магадан. Люди

В самом начале 1940-х заканчивалось строительство Магаданского театра, и часть художников и скульпторов из мастерской была направлена туда на оформление здания. Леонид был в их числе, и по окончании работ его оставили в театре — сначала в качестве театрального художника (1943), а затем художника-постановщика (с 1944 года).

После открытия театра в труппу перешла вся концертная культ-бригада Маглага, где Леонид работал декоратором. Это был очень сильный состав — как в актёрском, так и музыкальном отношении. Все заключённые были из театров и филармоний Москвы, Киева, Прибалтики и т. д. По рассказам Иды Зискинд, жены режиссёра Л. В. Варпховского, когда Леонид Викторович пожаловался Гридасовой, что у него нет для вердиевской «Травиаты» хора, та сказала ему: «Не беспокойся, Варпаховский, завтра к нам приезжает эстонская капелла в полном составе».

Одним из первых спектаклей Леонида и первой его работой с Варпаховским была лёгкая изящная пьеса Верлейля «Похищение Елены» (1944). Шаламов в одном из очерков («Иван Фёдорович») пишет, что Никишову так понравился этот спектакль, что он подписал освобождение художнику. Но «Елену» ставили двое — Леонид и скульптор Карпенко. У Карпенко были акты в классическом стиле — всякие колонны и подобный антураж, а у Леонида то, что требовало выдумки и фантазии. Так что, кому из них подписал свободу Никишов, неясно. Во всяком случае, Леониду она не досталась.

За всю работу в Магаданском театре, с 1944 по 1958 год, Леонид сделал 75 спектаклей (это без 1943 года и без, наверняка, нескольких неучтённых). После Магадана, с 1958 по 1968 год у него было 11 спектаклей. В том числе четыре с Л. В. Варпаховским в Москве и три выездных с бывшими магаданскими режиссёрами — Кацманом (в Оренбурге) и Вельяминовым (в Симферополе). Кроме этих 11 осуществлённых, Леонид работал ещё над пятью спектаклями (в том числе над «Ревизором» Гоголя в Москве и «Пятой колонной» Хемингуэя в Киеве, оба с Варпаховским), которые по разным причинам (в основном идеологическим) не состоялись.

Леонид считал свою работу удавшейся только при общем успехе спектакля, то есть когда сливаются воедино замысел режиссёра, работа актёров и оформление. По существу это верно, но я все-таки не могла не следить ревностно именно за его личными успехами художника-сценографа, радоваться им, за что мне и попадало от Леонида.

В Магадане был ряд интересных режиссёров. Это тишайший Георгий Николаевич Кацман, темпераментный Николай Анатольевич Вельяминов, умница Владислав Ромуальдович Горич. До меня работал Леонид ещё с одним хорошим режиссёром — Никаноровым. Но наиболее интересным был, конечно, его «тёзка» Леонид Викторович Варпаховский. Все они любили Леонида и с удовольствием работали с ним. И Леониду они были также творчески близки. Любили его и актёры, и работники театральной мастерской, рабочие сцены, и даже Венгржинский, последний директор театра. Когда мы переехали в Москву, Николай Фёдорович был у нас на Басманной и очень уговаривал Леонида вернуться опять в Магадан. Леонид там оставил по себе хорошую светлую память. В областном музее есть раздел о его 15-летной творческой работе в Магаданском театре.

На Колыме и в Магадане был собран цвет интеллигенции, ума и, кажется, представители всех наций, вплоть до турок и негров. Разогнанный Коминтерн, немцы, литовцы, западные украинцы, чехи, венгры, греки... Многих интересных людей знал Леонид; со многими был дружен. Прежде всего это театральный режиссёр Леонид Викторович Варпаховский и художник Василий Иванович Шухаев.

В театре работал талантливейший актёр МХАТа — Юрий Кольцов (Розенштраух).

Не менее талантлив был и пианист рихтеровского масштаба, и тоже ученик Нейгауза, Анан (Нана) Шварцбург. Позже, в Москве, мы с Леонидом видели его, это был уже конченный человек, он скоро ушёл из жизни (также, как и Кольцов. Леонид с ним встретился как-то в Ермоловском театре и не узнал его). По рассказам Леонида, Шварцбург был очень красив, и как-то на машине его выкрали генеральские дочки. Нана был страшно испуган, но всё обошлось.

Генеральские дочки увивались и вокруг Фридолина Зейдевица. Фридо был тоже красив — классический тип Зигфрида из «Нибелунгов». Его отец, политэмигрант, коминтерновец, вызвал из Германии в Союз двоих своих сыновей, и когда Коминтерн был разгромлен, братьев разбросало по лагерям, а отца (если не ошибаюсь) выдворили обратно в Германию. Там старший Зейдевиц, уже в ГДР, с 1955 по 1968 год, был директором Дрезденской галереи. Самого Фридолина с братом отец вызволил позже, и Фридо работал прокурором (чуть не главным) Дрездена. В этом чине я и познакомилась с ним в один из его приездов в Москву.

...Валерий Юльевич Закандин. До ареста — мим в группе чтеца Яхонтова. Как-то в Магадане он попросил Леонида прочесть рукопись своего романа «Правдивая история Олоферна». Леониду было неудобно отказать, и он, скрепя сердце, взял... и просидел над ней всю ночь. Вещь оказалась настолько интересной, зримой, что оторваться было невозможно (эта рукопись, первая часть книги, у нас есть). После реабилитации Закандин жил на юге, в Жданове (Мариуполе). Он писал нам и всегда, бывая в Москве, заходил. Книгу он закончил, и все её остальные части мы читали. В издательствах о ней хорошо отзывались, но никто её не печатал — тематика не та. Закандин был в отчаянии, донимало и безденежье. Последний раз видели Валерия Юльевича в 1970-х годах. После этого он исчез — или покончил с собой (был намёк в письмах), или опять был взят и погиб (и это было возможно. О нашем строе он говорил только со скрежетом зубовным). Уже в 1981 году мы показали ту часть книги, что была у нас, писателю Александру Михайловичу Борщаговскому. Он, опытный литератор, загорелся, стал искать возможности опубликования, — но без автора или хотя бы доверенности его родных, которых мы не знали, мы не имели права дать на это согласия. В одном из писем к нам от 1970 года Закандин писал: «...Помните ещё, что я не сочинял эту книгу — просто я вспомнил то, что было на самом деле». У него было глубокое убеждение, что там была одна из его прошлых жизней. Жаль хорошего человека, жаль и не вышедшей в свет интересной книги.

Геолог Евгений Константинович Устиев — потомок древнего рода грузинских царей. Высокий, худой, с «породистым» лицом и руками. На пальце старинное кольцо-реликвия — знак царского рода. Его приёмным отцом был родной брат Павла Флоренского геолог Александр Флоренский. И он, и Устиев, были вместе в колымских лагерях, и Александр Александрович умер на руках у Устиева. (Об Устиеве упомянуто в книге Павла Флоренского «Детям моим…»).

Был на Колыме и величественный старик — князь Святополк-Мирский, древнейший род которого шёл от Рюриковичей. Леонид знал его по «инвалидке» на 23-м километре. Был здесь и Вадим Козин — известный эстрадный певец с огромной популярностью не только в Москве. Его бабкой была знаменитая цыганская певица Варя Панина.

Кого здесь только не было! И все они товарищи по горю и беде, прошедшие тюрьмы, лагеря и ссылки.

Кроме Варпаховского и Шухаевых, очень близкими Леониду людьми были Гроссет и Гертруда Рихтер.

Гуго Эдгарович Гроссет — доктор биологических наук, после освобождения, как и Леонид, оказался на положении спецпоселенца. В короткое колымское лето они вместе удирали в сопки, отмахивая задень огромные расстояния. Крупный учёный, влюблённый в свою биологию, Гроссет в этих походах собирал материал для своих научных статей и монографий. У нас есть некоторые из них с трогательными надписями. Виделись мы с Гроссетом и в Москве, но потом как-то потеряли друг друга.

Гроссет. Дружеский шарж Л.В. Вегенера

Особо нужно рассказать о Гертруде Рихтер (Труде Рихтер это её псевдоним, партийная кличка). Профессор, доктор истории искусств и литературовед, она увлеклась рабочим движением и вступила в германскую компартию. Гертруд, как и муж её, экономист и философ Ханс Гюнтер, были в германском антифашистском комитете. После прихода Гитлера к власти они эмигрировали в Союз, где оба стали работать в Коминтерне. Дальнейшее известно — разгон Коминтерна, тюрьмы и лагеря. И она, и Гюнтер были этапами высланы на Колыму. Гюнтер погиб от истощения в пересыльной тюрьме Владивостока. А Гертруд мыкалась по лагерям, пока не осела в Магаданском театре в должности уборщицы. Там с ней Леонид и познакомился.

После войны по лагерям прокатилась волна повторных репрессий, куда чуть было не угодил и Леонид. Спасибо — Гридасова спасла: он был уже в пересылке для отправки в тайгу на прииск. Хорошо, театр, узнав об этом, успел дать ей знать.

Александра Романовна Гридасова, жена царя и бога Колымы Никишова, заведовала Маглагом, в её ведении находилась вся культурная жизнь Магадана. Взбалмошная бабёнка, ошалевшая от власти, она сделала и много хорошего, выискивая по приискам талантливых людей и вытаскивая их в Магадан. Многие зеки обязаны ей жизнью.

Но вернусь к Гертруд. В эту вторую волну репрессий она также загремела и оказалась вместе с четой Варпаховских в Усть-Омчуге. В 1953 или 1954 году Гертруд разыскала её приятельница, немецкая писательница Анна Зегерс, и добилась через наш Союз писателей возращения её в Германию (ГДР). Когда мы в 1958 году вернулись в Москву, Гертруд каждый год бывала у нас на Басманной — её ежегодно приглашал для чтения лекций Московский литературный институт. Попутно она и отдыхала на каком-нибудь нашем курорте. В последний раз мы её видели в 1981 году, уже в Ясенево, куда мы только что переехали. Интересным было её появление. Возвращаясь вечером с работы, Карина увидела у нашего подъезда такси и шофёра, расспрашивающего редких прохожих. Карина остановилась и, заглянув в машину, ахнула, обнаружив там Гертруд. Она тут же извлекла её из машины и потащила к нам наверх. Часов в 12 ночи мы с Леонидом отвезли Гертруд в гостиницу «Пекин», где она остановилась. Мы простились уже насовсем. Ей к тому времени было уже порядком за 80, и такие поездки стали тяжелы. Но дома, в Лейпциге она всё ещё продолжала работать, хотя материально — пенсиями и нашей, и ГДР — была обеспечена. Ей удалось, хоть и с трудом (время было ещё не то), издать в ГДР философские труды Ханса Гюнтера. Это была ее дань памяти мужа. (О Гертруд Рихтер см. в «Крутом маршруте» Евгении Гинзбург).

 

Магадан. Жизнь

В конце 1940-х после окончания срока Леонид перешёл из лагерного барака на вольное поселение. В письмах он писал намёками, что даже после освобождения он не сможет приехать к нам. Но я, не зная истинного положения вещей, не понимала, почему. И тогда в одном из писем Леонид написал открытым текстом, что «закреплён здесь навечно». Это был крах. Я знала, что должна быть там, рядом с ним, и не могла брать с собой Карину с её ревматическими болями в эту даль, в неизвестность и, главное, в тяжёлый, суровый климат. Уехать к Леониду одной значило оставить Карину и маму с риском вообще их больше не увидеть (в те годы всё было возможно). Остаться здесь — потерять Леонида. И вот, к августу 1951 года мы оба наскребли денег, и я на две недели уехала к нему в Магадан на первое свидание после этих страшных лет, чтобы вместе всё обдумать и решить.

...Жили мы в одной из первых построек города — гостинице этакого магаданского Клондайка.

Это было П-образное двухэтажное здание с удлинённой «перекладиной» и короткими боковыми крыльями.

По углам длиннющих коридоров — кухни с большими дровяными плитами, умывальная и уборная. Всё здание — из огромных лиственничных плах, тёплое, с высокими потолками и большими окнами. Вдоль коридоров маленькие комнаты — номера.

У Леонида от театра на первом этаже была 10-метровая комнатка, в которой даже был крохотный обшитый досками подпол. Я, конечно, тут же стала обустраивать наше жилье (спасибо, с «мебелью» помогли столяры из театральной мастерской). В эти 10 метров я умудрилась поместить: по правой от двери стороне — квадратный обеденный стол с настольной лампой, один стул,

ширма, за ширмой кровать,

над ней угловая полочка с книгами;

в поперечине под окном — двухтумбовый рабочий стол Леонида и стул; по левой стороне — рядом с дверью вешалка, под ней откидная крышка подпола, посудный шкапик (лицом к двери, спинкой в комнату), на нем двухэтажная полочка (повёрнутая наоборот — спинкой к двери, лицом в комнату) и мой инструмент (чёрное пианино «Красный Октябрь»), который въехал к нам в 1956 году. Над ним длинная одинарная книжная полка, и над ней единственная сохранившаяся живописная работа Леонида — этюд магаданских цветов. И табуретка. Всё. Второго гостя посадить было негде, мы могли принять только одного. Когда в первые годы из Усть-Омчуга приезжала Гертруд, — она ночевала у нас на письменном столе Леонида. Было тесно, но по-домашнему уютно, чего Леонид был лишён многие годы.

Театр есть театр. Сумбур, нервотрёпки, отсутствие какого бы то ни было распорядка. Бывало, Леонид приходил домой под утро после какой-нибудь ночной монтировки перед премьерой (благо ещё театр был рядом). Тут же включалась электроплитка, в термосе был готов кипяток, стол давно накрыт, и мы садились ужинать, делясь впечатлениями дня. С теплом и благодарностью вспоминаю этот наш крохотный приют. Мы уходили в него, как в раковину, от всего, окружавшего нас.

В первое время нередок бывал среди ночи неожиданный стук в дверь — милиция, проверка паспортов. Вначале я пугалась, потом привыкла.

Когда я приехала, по всему городу торчали лагерные вышки «зон». По улицам до зубов вооружённые охранники с собаками строем водили на работу колонны заключённых в черно-серых бушлатах с номерами на белых тряпках. Так и стоят они в глазах, особенно женские — те шли лихо, гордо вскинув головы и каждый ряд взявшись за руки. Охрана, как побитые собаки, жалась по сторонам.

Позже пришлось участвовать в становлении магаданской музыкальной школы. Школа организовалась осенью 1954 года, и весь состав педагогов из музыкальных кружков Дома пионеров перешёл в неё, как и большинство учащихся. И плюс ещё новый набор. В итоге получилась довольно большая школа с десятком педагогов. Но состав учащихся оказался слабым. Это были в основном дети больших и малых магаданских начальников (от генералов до вохровцев), дети геологов, учителей, врачей. Почти все они родились и выросли на Колыме, и хотя родители и всовывали им в рот всё, что возможно из овощей и заморских фруктов, они напоминали растения, выросшие без света, как картошка в подполе. Бледные, вялые, способных среди них были единицы.

Педагогический состав у нас был пёстрый. Упомяну только двоих, это наши струнники. Оба, будучи заключёнными, работали в маглаговской концертной бригаде и оба потом перешли в оркестр города. Один — скрипач Александр Артамонович («Тартамоныч») Дзыгар, харбинец,

Дзыгар

другой — виолончелист Альфред (Альберт) Иванович Кеше, немец.

Кеше

 

Освобождение

В марте 1953 года были всеобщие рыдания и стенания. Каюсь, грешница, плакала и я. А потом был XX съезд, и в театре для городского актива зачитывалось знаменитое письмо Хрущёва, потрясшее всех. Леонид смог там быть и взял меня с собой.

От всех мучеников живых и мёртвых спасибо Никите Сергеевичу Хрущёву. Только за одно то, что у него нашлись силы и мужество вскрыть эту страшную сталинскую зловонную опухоль, ему можно простить все его последующие ляпсусы и промахи. Тяжело, со скрипом, но началось постепенное великое освобождение, и Леонид послал в Москву коротенькое письмо-заявление о пересмотре его «дела».

Зимой 1954–1955 года было снято с таких как Леонид позорное клеймо спецпоселенца, и летом 1955 года он впервые получил возможность выехать на материк и впервые познакомиться со своей уже взрослой дочерью, студенткой первого курса, которую в 1938 году он оставил годовалым малышом.

Карина Вегенер

Когда мы летели в Москву, то оба так волновались, что забыли в самолёте свои пальто (во Внуково их выручал уже Алёша Ляпунов). Помню, как, въехав в наш Басманный тупик, мы увидели на балконе Карину, маму и всех наших соседей Киршей, машущих нам руками. Помню волнение первых встреч, узнавание, сердечность.

К сентябрю и Леонид, и я должны были вернуться в Магадан. Время для окончательного переезда оттуда ещё не наступило. Самое главное, что не было пока ответа из Москвы на заявление Леонида, и театр тоже не мог ещё его отпустить, он был там нужен...

Наш первый совместный отпуск после 20-летного перерыва мы провели втроём с Кариной, конечно, опять в горах, на Кавказе.

А в октябре 1955-го от Военной прокуратуры пришло письмо — справка о полной реабилитации Леонида.

Летом 1957 года мы опять прилетели в Москву, и опять втроём были на Кавказе, в Архызе. В этом году Леонид завёл знакомство с Архызской турбазой Московского дома учёных, которое продолжалось десять лет. Вначале, с 1957 по 1960 год, Леонид просто приглашал оттуда желающих присоединиться к нам в наших «блужданиях» по нехоженым горным тропам, а потом, в 1961 году, турбаза уговорила его работать инструктором.

С обитателями турбазы Леонид излазил всё архызское и окрестное высокогорье, заглядывал во все «медвежьи углы», открывал новые перевалы, даже делал восхождения. Он расшифровывал многие местные названия и многому дал имена. С Леонидом любили ходить. С ним было интересно. Интересно и в познавательном отношении, и потому, что Леонид был интересен сам по себе — своей разносторонностью, эрудицией, умением общаться с людьми. Иногда над ним подтрунивали — над его фанатичной любовью к горам, над его требовательностью к неукоснительному выполнению правил поведения на маршруте. Но ему доверяли и с ним ходили спокойно. Среди отдыхающих на Архызской турбазе было много интересных людей, вплоть до академиков, и со всеми у Леонида находились общие темы для разговоров.

В 1958 году благодаря Хрущёву стали возвращаться репрессированные народы, и русских поселенцев из Архыза как ветром сдуло — бежали. Боялись мести карачаевцев. Однако, как мы могли уловить, общаясь с карачаевцами в течение ряда лет, это приветливые и незлобивые люди. У нас завелось в Архызе много добрых знакомых среди объездчиков заповедника (в их числе и Якуб Аппаевич Эбзеев — активный участник обороны Кавказа 1942–1943 годов, потом репрессированный, как карачаевец). Все они относились к нам с неизменной симпатией, особенно они любили Леонида. Интересно, что такие же отношения с горцами у нас складывались и в 1930-е годы на Центральном Кавказе. Дело в том, что обычно русские любили держать себя хозяевами «всея Земли», похлопывать «младших братьев» по плечу, не считаясь ни с обычаями, ни с достоинством этих «младших братьев». А мы чувствовали себя гостями в их доме, на их земле, и вели себя, как и подобает себя вести гостям, относясь с уважением к хозяевам этой земли. Отсюда и отдача — человеческие взаимоотношения.

В 1958 году, в июне, мы наконец смогли вырваться из цепких объятий Колымы.

Дополнительная информация

Вегенер Леонид Винфридович

Дата рождения: 22 октября 1908

Национальность: немец

Место рождения: Москва

Место проживания: Москва

Дата ареста: 27 марта 1938

Приговорён: 2 июня 1938 по ст. 58-6 УК РСФСР

Приговор: 8 лет ИТЛ

Место заключения: Таганская тюрьма

Место заключения: Бутырская тюрьма Бутырский следственный изолятор, следственный

изолятор № 2 г. Москвы, Бутырка, Москва, Россия

Ссылка: Колыма, прииск Контрандья УСВИТЛ (осень 1938 – весна 1939)

Ссылка: Колыма, Магадан (1939–1955)

Реабилитирован: 3 октября 1955

Место проживания после освобождения: Магадан (1955–1958), Москва (с 1958)

Дата смерти: 21 июля 1991

Место смерти: Москва

Социальный статус: театральный художник, сценограф, живописец

Короткие и порой отрывочные сведения, а также ошибки в тексте - не стоит считать это нашей небрежностью или небрежностью родственников, это даже не акт неуважения к тому или иному лицу, скорее это просьба о помощи. Тема репрессий и количество жертв, а также сопутствующие темы так неохватны, понятно, что те силы и средства, которые у нас есть, не всегда могут отвечать требованиям наших читателей. Поэтому мы обращаемся к вам, если вы видите, что та или иная история требует дополнения, не проходите мимо, поделитесь своими знаниями или источниками, где вы, может быть, видели информацию об этом человеке, либо вы захотите рассказать о ком-то другом. Помните, если вы поделитесь с нами найденной информацией, мы в кратчайшие сроки постараемся дополнить и привести в порядок текст и все материалы сайта. Тысячи наших читателей будут вам благодарны!