От родных
Шестнадцать лет в лагерях, три года в ссылке, поражение в правах – свою молодость Хава Волович отдала холодным баракам за колючей проволокой. Она всего лишь «одна из», крупинка, которую беспощадная машина НКВД съела и даже не заметила.
Хава Волович – писательница и автор мемуаров о лагерной жизни, родилась в 1916 году в городе Мена Черниговской губернии. В её бедной еврейской семье отсутствие пищи было явлением почти хроническим. Но Хава в своих мемуарах не жаловалась, по её словам, у неё «по-крайней мере была крыша над головой и родители».
Свою смелость, решимость и обострённое чувство справедливости будущая политзаключенная унаследовала именно от них. Мать была связана с подпольной группой большевиков и распространяла листовки в казармах. Отец служил в Черниговском резервном полку. Однажды, ответив на рукоприкладство офицера ударом кулака в переносицу, он попал под трибунал и чудом избежал наказания. Пришлось уехать всей семьёй в Херсон.
«Мы с отцом особенными храбрецами никогда не были, но если нас пытались низвести до степени скотины, в нас восставал Человек, и, защищая свое право оставаться им, мы порой лягались, как ослы.» (Из воспоминаний Хавы)
Любовь Хавы к литературе и писательству тоже не случайна. Уже в Херсоне её отцу предложили взяться за ремонт домов людей, бежавших за границу или расстрелянных во время «красного террора». Бесценные собрания сочинений мировых и отечественных классиков валялись там прямо на полу. Отец взялся за работу, а вместо платы попросил эти «сокровища». Так в дом семьи Воловичей вошли книги.
В школу маленькая Хава стала ходить раньше срока. В 6 лет она пришла туда вместе со старшими братом и сестрой. Несмотря на сопротивление учительницы, Хава уселась за парту и приступила к обучению.
«Попытавшись оторвать от парты мои пальцы, она, в конце концов, оставила меня в покое, сказав:
— Ну и сиди, пока не надоест!
Но мне не надоело. Я хорошо читала, считала, кажется, до ста, и пришлось меня записать в школу официально.» (Из воспоминаний Хавы)
В 14 лет Хава закончила семилетнюю школу и стала работать наборщицей, в только что открывшейся типографии. Кажется, тогда она была счастлива, и, шагая домой с работы, специально не вытирала испачканный краской нос. Юная Хава Волович гордилась собой и хотела, чтобы все видели, она – рабочая, частица диктатуры пролетариата.
Через 6 лет, другая диктатура – «сталинская», нанесёт ей сокрушительный удар. Летом 1937 года репрессии докатились и до Херсона. Была арестована вся районная верхушка, включая редактора типографии, где продолжала работать Хава. Не желая больше оставаться дома, она откликнулась на призыв Валентины Хетагуровой – ехать на дальневосточную стройку. 14 августа 1937 года, 20-летняя Хава Волович вышла из дома, чтобы взять в НКВД пропуск на поездку. Вышла, как оказалось, в последний раз.
Следователи очень долго пытались выудить из Хавы сведения о тайной «организации», в которой они с редактором якобы состояли. Целую неделю арестованная Волович отвечала на одни и те же вопросы, а потом была посажена в карцер и объявила голодовку. Голодовка длилась десять дней, за это время Хава впервые ощутила тюремный холод и узнала вкус сигарет.
На десятый день, попросив у надзирателя побольше бумаги и ручку, Хава написала то, что хотели прочитать следователи. В многостраничном сочинении говорилось о том, что подпольная организация со своей типографией действительно существует, а Хава занимает в ней должность секретаря и казначея. Будущая писательница сочиняла с юмором: «Крупная сумма валюты, полученная из-за границы, хранится в выгребной яме от недавно снесенной уборной возле старой синагоги; там же находятся списки всех членов организации. Всё это нужно забрать, не мешкая, пока не начались осенние дожди, которые могут затечь в яму и испортить документы и деньги».
Синагога была рядом с домом, и Хава очень надеялась ещё раз увидеть родителей. Но увидеться пришлось со следователем – выгребную яму раскопали без неё. Когда следователь в своём кабинете задал вопрос: «Зачем обманула?», Хава была, как обычно, прямолинейна:«Так вас же правда не устраивает».
Хаве Волович не предъявляли никаких обвинений и больше на допрос не вызывали. Поняв, что общественная уборная в тюрьме – это ещё и площадка для самовыражения Хава крупными буквами выцарапала: «Протестуйте против побоев в НКВД!», «НКВД – сталинская опричнина». Подпись была очень разборчивой. Вандализм спровоцировал следователей на конкретный приговор – хулиганство в тюрьме. Спустя четыре месяца Хава предстала перед судом. На небольшом столике Хава увидела резиновый мешок, который по слухам одевали приговорённым к расстрелу. Потемнело в глазах, затряслись поджилки, умереть в резиновом мешке на голове Хаве не хотелось вдвойне. Туман рассеялся после первых же вопросов, Хава вновь стала дерзкой и решительной. Ей предъявили новое обвинение в обмане следственных органов и спросили: «Зачем ты всё это делала?». «Хотела позлить таких дураков, как вы»,– ответила Хава.
«Сказала и поняла, что погибла. Эх, лучше бы я себе язык откусила…
Я взглянула на их покрасневшие лица, на сузившиеся глаза… и села, хотя мне полагалось стоять…» (Из воспоминаний Хавы)
Приговор – 15 лет лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. Вернувшись в камеру, Хава Волович равнодушно поделилась с другими заключенными:
«Человек живет в среднем 75 лет. 15 из 75 – это не очень большой кусочек…»
Хава пошла по этапу: за два года она сменила одиннадцать тюрем, но в лагерь ее так и не отправляли. В одиннадцатой тюрьме, в Гомеле – она взбунтовалась, потребовав отправить её, наконец, в лагерь. Когда в просьбе ей отказали, Хава применила свой излюбленный приём – «сухая» голодовка. На пятый день без еды и воды прокурор объявил измождённой заключённой, что она направляется в исправительный лагерь в Котлас.
А потом – пешие переходы через глухую тайгу, очистка трасс от сучков и завалов, лесоповал, строительство железной дороги. На «уютных» местах телефонистки и учетчицы в лагерной бригаде, Хава долго не продержалась. Из-за стыда перед другими зэками она вернулась на тяжелую работу в тайгу. Труд каторжанки не убил в Хаве Волович жажду справедливости, и она, как и прежде, пользовалась методом маленького бунта.
Промучившись всю ночь сомненьями и ломотой в каждой косточке, утром я не вышла на развод. Через полчаса после развода нарядчик повел меня к начальнику в какую-то каморку возле кухни.
На вопрос, почему не вышла на работу, я ответила:
— Потому что меня не предупредили, чтоб я из дому захватила сапоги. И еще потому, что ваши нормы для меня непосильны.
— А для других посильны?
— И для других непосильны.
— Вы смеете утверждать, что государственные нормы нереальны?
— Может быть, и реальны для откормленного силача, а для нас, заключённых доходяг, – нереальны.
— Вы знаете, что у нас для отказчиков есть карцер? Очень плохой карцер. Яма с водой. Вы там через три дня загнётесь
— А мне все равно погибать, так уж лучше поскорей. По крайней мере, без пользы для вас.
Он с отвращением посмотрел на меня ( а может быть, мне показалось из-за прищуренного глаза?) и коротко приказал:
— Отведите в карцер!
(Из воспоминаний Хавы)
Вместо карцера заключённую Волович отправили в портняжную. Проникся ли начальник уважением к Хаве или просто боялся потерять относительно здоровую рабочую единицу, неизвестно.
В холодном ноябре 1942 года Хава родила дочь Элеонору. Через год они были отправлены из отдалённого лагерного пункта в «мамочный» лагерь, где маленькая Элеонора – «ангелоподобная толстушка с золотыми кудряшками», вскоре превратилась «в бледненькую тень с синими кругами под глазами и запекшимися губками».
Весь день Хава работала на механической пиле на лесоповале, а вечером за вязанку дров виделась с дочерью. Иногда надзиратели забирали дрова себе, и тогда несчастная молодая мать ложилась спать, не увидев свою Лёлю. На детскую группу из семнадцати человек была только одна няня. Побои, скотское отношение, недостаточное питание – младенческая смертность в группе всегда была высокой. Совсем скоро, пять заработанных паек хлеба Хава Волович отдаст за маленький гробик и отдельную могилку. Элеоноре Волович был год и четыре.
В следующие девять лет уместилось многое: новые лагеря и тюрьмы, с клопами и блохами, драками зэков и зверствами надзирателей; пневмония, нехватка воды, стирка вещей в моче, работа в театре, смерть Сталина, неудачная попытка самоубийства и по-семейному крепкий коллектив культбригады. После окончания срока Хаву Волович не выпустили на свободу — тогда никого не отпускали.
«Пришел и ушел август 1952-го – время окончания моего срока. (Зека вызывали, поздравляли с окончанием срока и просили расписаться за новый.) Теперь не освобождали – и все.» (Из воспоминаний Хавы)
Но меньше чем через год, безразличная ко всему, и уже не верившая в свободу Хава, всё-таки её получила. 19 апреля 1953 года, после почти 16 лет скитаний по лагерям и тюрьмам, Хава Волович стала вольным гражданином. Она была нанята на оплачиваемую работу в маленьком посёлке химлесхоза в тайге. Хлеб, картофель, сахар – теперь эти «излишества» можно было купить в магазине. Перед возвращением в Мены в 1957 году, Хава Волович три года прожила в гражданском браке с армянином, но тот вскоре уехал в Москву, и Хава опять осталась одна.
Так, кривая жизни вернула Хаву Волович на родину, предварительно проведя её через все круги лагерного ада. Почти сразу она нашла работу в местном кукольном театре, став его руководителем. В 1963 году Хава была реабилитирована, а прожила больше «средних» семидесяти пяти, умерев 14 февраля 2000 года на восемьдесят четвёртом году жизни.
Каток НКВД давил всех без разбора. Не стала исключением и двадцатилетняя упёртая девочка, решившая пошутить над следователями и судьями. На прямолинейность Хавы они ответили 16-летней путевкой по лагерям Советского Союза. По лагерям, лишивших её надежд, мечтаний и, конечно, семьи.
статью написал ДМИТРИЙ БЕРЕЗИН
