9 февраля 1953 года меня арестовывают в возрасте 17 лет и заключают в одиночную камеру подвала Лубянской тюрьмы. Сначала, как только привели на Лубянку, поместили в бокс 1,5 кв. м. — высоко над головой яркая электрическая лампа, — в нем я находился часов пять.
Затем — одиночная камера угловая, по камере проходил воздуховод. Как только его включали, в камере было очень холодно. Согреться, прилечь нельзя. И лишь отбой в 10 часов вечера, как буквально через час на допрос, через 2 — 3 часа обратно в камеру, а в 6 часов утра подъем. В одиночке находился 12 дней, затем переведен в общую камеру, где было 8 человек.
Ночные допросы. Страшное обвинение в одобрении террористической деятельности врачей и еще многое такое, что меня охватывал ужас от происходящего. Следователь: «С кем ты делился, разговаривал дома, называй адреса, фамилии».
Но вот тут я, слава Богу, понял, что все, что происходит со мной, должно происходить только со мной и я не имею права назвать ни одного имени, фамилии. Ведь мне придется быть свидетелем, а как смотреть в глаза — ведь это гораздо страшнее. Хотя мало ли о чем и с кем я в то время трепался, не отдавая себе отчета в том, что это может все так страшно кончиться.
После следствия и предъявленного обвинения меня перевели в Бутырскую тюрьму, а 24 марта 1953 года по ст. 58-8-17 и 58-10, ч. 2 Военный трибунал приговорил меня к 25 годам ИТЛ и 5 годам поражения в правах.
Вот этого я действительно не ожидал, ну 10 лет — максимум, но 25 лет! Из Бутырской тюрьмы я попал в тюрьму Таганскую (так что побывал почти во всех тюрьмах Москвы). А затем по этапу через иркутские, свердловские и прочие пересылки — в порт Ванино, где ждали этапа в Магадан.
Порт Ванино. Среди нас находился один самый молодой человек, было ему 14 лет. Пустил змея, прикрепил к нему портрет Сталина и стрелял в него из рогатки. Статья 58-5-19, приговор — 25 лет ИТЛ. Запомнил одного японца, Кудо Тадаси, двоих чукчей, капитана 3-го ранга Иоффе.
После ареста Берии летом 1953 г. обстановка в пересыльном лагере изменилась. Была создана инициативная группа, и решили сделать все возможное, чтобы в Магадан не отправили — стали саботировать, ведь большинство, как и я, не чувствовали за собой никакой вины. Но были вызваны войска МВД, нас избили, выстроили колонной и погрузили в трюм теплохода «Уэлен». Кошмар этого перехода: качка, хотелось пить, пресной воды не было, и хотя бы глоток свежего воздуха! Cоставили очередь на вынос параши, которую выливали за борт.
Осенью, в середине октября, мы наконец добрались до Магадана. Через некоторое время меня этапом отправили дальше, и в ноябре 1953 года я прибыл на рудник имени Матросова. В шахту на добычу золотоносной руды меня не направили, пожалели. Работал на фабрике по извлечению золота из породы с помощью ртути (флотация). Носил номер на шапке, коленке и спине П2-20 (автор находился в Берлаге: колымском особом лагере № 5 («Береговой»), в одном из его отделений), но носил недолго, вскоре номера сняли. Люди умирали. Мне пришлось однажды хоронить одного молодого литовца. Вырыть могилу, хотя и не очень глубокую, страшно трудно и летом, ну а зимой? Отморозил после этого палец ноги, но справку об освобождении мне не дали — попал в карцер на 5 суток.
Все это время я писал жалобы в Прокуратуру, в Верховный Совет. Ответа не было. Весной 1954 года меня отправили опять в Магадан, и я работал разнорабочим на стройке. Таскал кирпичи, работал на растворном узле. И все время писал, писал жалобы и ждал, ждал.
И наконец дождался. В начале февраля 1955 года мне сообщили, что решением Военной коллегии Верховного суда СССР от 8 декабря 1954 года я реабилитирован и освобожден: за недоказанностью обвинения дело производством прекращено. Весной 1955 года возвратился в Москву и только тогда узнал, что мой отец вскоре после моего ареста умер. Было ему 47 лет. Мать умерла в 1945 году.
Повидал на своем веку разных людей, но мне хотелось бы назвать лишь тех, кто отнесся ко мне по-доброму, кому я обязан. Мне очень повезло: у меня прекрасная жена, очень добрый, чуткий, отзывчивый человек — Светлана Владимировна Измайлова.
Костюк Эдуард Александрович и Ровнер Михаил Яковлевич — эти люди помогли мне в приобретении профессии, которой я очень дорожу. Ведь до этого я работал разнорабочим, бетонщиком, грузчиком, токарем, и эта работа мне очень не нравилась. Сейчас у меня редкая и очень уважаемая профессия по контролю сварки рентгеном, и уже 5 лет, как я на пенсии.
Также мне хотелось бы отметить таких людей, сделавших для меня много доброго, как Гришун Михаил Петрович, Винокур Иосиф Аронович, Мирзоян Гамлет Ашотович, Платонов Олег Михайлович, Самойлов Иван Кузьмич и многие, многие другие.
Как бы там ни было, а добрых, сердечных людей все-таки гораздо больше.
Хотелось бы рассказать о моих ближайших родственниках, тоже репрессированных:
Мой дядя Николай Николаевич Киреевский, профессор, 1901 г. рождения. Преподавал математику в институте имени Покровского, в Ленинградском университете. Арестован 23 июня 1941 года, осужден по ст. 58-10 на 7 лет лагерей. Умер в тюрьме 24 декабря того же года.
Его жена Мария Генриховна Киреевская, 1902 г. рождения. Арестована 24 июня 1941 года. Осуждена по ст. 58-10 к 5 годам лагерей, отбыла полностью и затем скиталась по ссылкам.
Оба реабилитированы за отсутствием состава преступления.
Их сын Киреевский Николай Николаевич, 1937 г. рождения, с братом матери находился в это время в Средней Азии — в ссылке.