Восстание в Ярославле. Безумство храбрых

Разрушенная в ходе обстрела церковь Покрова Богоматери на Борисоглебской улице

О восстании в Ярославле я написал большую статью, помещенную в варшавской газете «За Свободу!», в номере от 21 июля 1928 года. Привожу ее здесь полностью, без поправок и изменений.

Восстание в Ярославле 6—22 июля 1918 года

«Ровно десять лет назад, в ночь на 6 июля, крупный пролетарский центр Ярославль очутился в руках белогвардейской организации Союз Защиты Родины и Свободы. Именно очутился. Потому что сотня полудезорганизованных офицеров взяла его почти без выстрела». Так пишет в московской «Правде» (от 6 сего июля) некий А. Костицин в большой статье «Ярославская авантюра».

Следовательно, «Правда» считает, что Ярославль «очутился» (чудом, что ли?) в руках «полудезорганизованных» офицеров. Однако десять лет назад в официальном сообщении «Известий» определенно было сказано, что Союзом Защиты Родины и Свободы «прочно занят Ярославль».

Да как же не прочно, если только на семнадцатый день — «22 июля дымящийся город был взят красными войсками».

Карта Ярославля времен мятежа. Черным цветом обозначены полностью сгоревшие дома, темно-серым сильно пострадавшие, светло-серым частично пострадавшие, белым не пострадавшие от обстрелов и пожаров.

Итак, 16 дней Ярославль находился в руках белой организации. Находился у членов Союза Защиты Родины и Свободы, несмотря на все усилия большевиков поскорее овладеть городом. А красное командование действительно прилагало все усилия, чтобы возможно быстро вытащить из «спины» большевицкой власти белый «ярославский нож».

Уже днем 6 июля большевики начали бомбардировку города, которую вот как описывает очевидец: «Красные разместились по дальним окраинам города и открыли огонь из тяжелых орудий. Канонада продолжалась и днем и ночью, лишь во время обеда красные на четверть часа давали усталому обывателю вздохнуть, переставая бить из пушек. Ночью вдали показались клубы дыма, и небо розовело от пожара: горели дома на одной из окраин. К тому времени местная центральная водокачка оказалась разбитой, а посему никакой речи о спасении пожарной командой и быть не могло. Естественно поэтому, что сухие деревянные постройки были всецело отданы во власть огня, и дома горели сплошь, вдоль всей улицы. Страшно и жутко стало. Поневоле задумывались все: погибнем ли мы от пули, от пламени и дыма, наконец, с голоду».

Так думали обыватели. Так, вероятно, думали и защитники города. Но думать было нельзя. Ведь в те дни Ярославль был осажденной крепостью. А положение осажденных никогда не сладко. Во всех лишениях и тяготах их поддерживает одна мысль, одна надежда: придет выручка. Ждали и надеялись на выручку в Ярославле.

Но союзный десант из Архангельска не двинулся. Обещанная выручка не приходила. И после шестнадцатидневной, неравной, кровавой борьбы Ярославль пал. Что же этой борьбе предшествовало?

Весной 1918 года Б.В. Савинковым с группой офицеров Добровольческой армии, командированной в Москву генералом Корниловым (во главе с полковником Перхуровым), был основан тайный Союз Защиты Родины и Свободы, имевший ближайшей целью свержение большевицкой власти, созыв Учредительного собрания и продолжение борьбы с немцами.

На зов Союза живо откликнулось многострадальное русское офицерство. И, пополняясь в самой незначительной части студентами, солдатами и гимназистами, эта организация, вполне естественно, приняла характер чисто военный.

К середине мая Союз Защиты Родины и Свободы сильно разросся и окреп. В Москве он располагал двумя дивизиями, артиллерийской и кавалерийской группами.

Город после обстрела. Тактика "выжженной земли"

Во главе первой дивизии стоял полковник Жданов (расстрелян), во главе второй — полковник Сахаров. Артиллерийской группой руководил капитан Шредер (расстрелян), кавалерийской — штаб-ротмистр Виленкин (расстрелян). Мало того, в целом ряде городов вокруг Москвы были заложены прочные ячейки Союза, местами развившиеся в организации (Ярославль, Рыбинск, Владимир, Муром, Арзамас, Калуга).

В апреле месяце штабом организации был разработан план захвата Москвы. Но этот план пришлось оставить. В то время в Москве было сосредоточено большое количество германских военнопленных, которые, по приказанию Мирбаха, конечно, приняли бы деятельное участие в нашей вооруженной борьбе с большевиками. И уж конечно, примкнули бы они не к нам.

Посему решено было всей организации эвакуироваться в Казань и, сделав ее своей базой, в согласии с чехословаками действовать против Москвы. Но в самое горячее время эвакуации Чека произвела ряд неожиданных арестов членов организации. В связи с этими арестами провалились конспиративные квартиры в Молочном и Лёвшинском переулках.

На последней у поручика Аваева и штаб-ротмистра Покровского были найдены чекистами важные для дела организации документы, также захвачен был и план эвакуации Союза в Казань.

Пошли аресты в Казани. Организация понесла тяжелые потери, так как аресты — полковника Жданова, капитана Шредера и штаб-ротмистра Виленкина — нарушили связь всех уцелевших пятерок этих групп со штабом организации.

Но, несмотря на такие значительные потери, штаб решил продолжать свое дело дальше.

Конечно, о Казани теперь думать не приходилось, так как на ней сосредоточила свое внимание ВЧК.

В связи с ожиданием в самое ближайшее время десанта союзников в Архангельск решено было поднять восстание на Верхней Волге — в Рыбинске, Ярославле и Муроме (в последнем находилась большевицкая Ставка).

Днем восстания было назначено 6 июля.

О подготовительных работах и планах к этому выступлению Б.В. Савинков рассказывает так:

«Я не очень надеялся на удачное восстание в Ярославле и почти был уверен, что зато мы без особого труда овладеем Рыбинском... Нам было важнее овладеть Рыбинском, чем Ярославлем. В Рыбинске было много артиллерии и снарядов. В Ярославле не было почти ничего. С другой стороны, в Рыбинске наше тайное общество насчитывало до 400 человек отборных офицеров, кадровых и военного времени, большевицкий же гарнизон был немногочисленный. В Ярославле соотношение сил было гораздо хуже. Организация была качественно слабее, чем в Рыбинске, а большевицких частей было больше. Чтобы увеличить наши ярославские силы, я распорядился послать из Москвы несколько сот человек в Ярославль. Полковник Перхуров имел задачей овладеть Ярославлем, держаться до прихода артиллерии, которую мы должны были ему подвезти из Рыбинска.

Как это часто бывает, произошло как раз обратное тому, что мы ждали. В Рыбинске восстание было раздавлено, а в Ярославле оно увенчалось успехом».

О том, как произошло занятие Ярославля, мы узнаем из статьи А. Костицина, в которой он приводит соответствующую часть «показаний полковника Перхурова военно-революционному трибуналу».

На фото восьмидюймовая пушка. Батарея из четырех таких орудий обстреливала Ярославль 20 июля 1918 года.

«Я в назначенные часы, — якобы так написал полковник Перхуров в своих показаниях, — отправился на сборный пункт и сидел в канавке между артиллерийскими складами и кладбищем. Прибыл полковник Лебедев, он всем уведомления разослал, но винтовки приказал не приносить, так что мы оказались фактически с голыми руками. Затем приходили постепенно люди, не помню, сколько собралось, но оказалось больше того количества, которое я назначил как минимальное. Затем мы поджидали автомобиль из дивизиона. Он не прибыл. Я решил брать артиллерийские склады. У нас всего оружия было только 12 револьверов. С этим оружием мы решили брать склад. Пошли и взяли его без одного выстрела и без всякого сопротивления.

Отсутствие дисциплины, за которую мы ратовали, в этом отношении дало свои результаты. Часовые с нами разговаривали, мы сказали им, кто мы, и предложили сдать оружие и отходить в сторону. Нас было человек 108—110. В карауле насчитывалось человек 50.

Вошли в склад и стали разбирать оружие. Я их (членов Союза) выстроил, чтобы показать себя. Рассвело уже совершенно. Мы оборвали провода, но один уцелел. Бросились к обозу. Мы могли запрячь только два орудия. Когда людей выстроили, поставили у склада свой караул для наблюдения за всеми подходами к нему. Времени, назначенного для выхода броневого автомобиля, прошло много больше. Тогда я обратился к собравшимся людям с таким заявлением: высказал сомнения, которые одолевали меня относительно броневого автомобиля, и предложил им на выбор, что они хотят: идти ли захватывать Ярославль или отправляться в Рыбинск (к чему я лично был склонен, потому что там наша организация более сильна). Все заявили: «Пойдем брать Ярославль!»

Я распределил людей по назначению, а сам с оставшимися 30 человеками отправился в город. В самый интересный момент появился броневой дивизион. Когда броневик прибыл, дело улучшилось.

Мы двинулись. При входе в город, с левой стороны, тянулись заборы, и тут показались скачущие всадники, человек 40—50. Я расставил цепь и приказал, чтобы огня не открывали. Когда подошли шагов на 100—150, я предложил сдать оружие и присоединиться к нам или идти по домам. Часть присоединилась тотчас же. Это оказалась конная милиция. Все было спокойно. Жители стали появляться на улицах; мы тихо продвигались внутрь города. Мы удивились, что нигде никакой стрельбы не происходит. Полная тишина была, а затем, только тогда, когда подходили к Корсунской гимназии, раздалось несколько выстрелов. Когда после этого пришли в гимназию, там оказалось, нас ждут с донесением, что город находится в наших руках».

Так, просто и бесхитростно, повествует Александр Петрович Перхуров о занятии Ярославля.

Участники подавления восстания позируют на фоне разрушенного бомбардировками города

К сожалению, мы не имеем сведений, какие силы были у большевиков в это время в городе. А. Костицин дальше упоминает только об «армейском эшелоне, стоявшем в то время на станции», да о «быстро организовавшейся из передовых рабочих красной обороне». Но, несомненно, воинские и полицейские силы у большевиков здесь были большие. Об этом можно судить, во-первых, по тому, что уже с утра 6 же июля начался обстрел города. А это могли делать только местные части, так как за несколько часов, при тогдашней расхлябанности железных дорог, подкреплений было не подвезти. И, во-вторых, по тому, что, как мы увидим ниже, советские власти причисляли Ярославль к разряду ненадежных, почему должны были держать здесь верные части.

Если же большевики располагали в Ярославле достаточными силами, то такую необыкновенную легкость занятия города можно объяснить только тем, что симпатии населения, солдат, рабочих и крестьян были не на стороне советской власти. Да это так и было на самом деле. Об этом свидетельствует и сам А. Костицин.

«На плечи малочисленной, хотя и квалифицированной коммунистической (ярославской) организации, — пишет он, — легла огромная работа по налаживанию советского аппарата. Работа в советских органах, борьба со скрытым и явным саботажем работавшего в аппарате чиновничества, преодоление разрушительной работы меньшевиков, всеми силами и средствами тормозящих налаживание советского аппарата, — все это поглощало силы коммунистов: они ясно сознавали необходимость систематической работы в рабочих массах, но им это не удавалось, и массы с каждым днем все более и более попадали в идеологический эсеро-меньшевистский плен».

А все эти «эсеро-меньшевистские» (то есть, прямо говоря, рабочие, недовольные советской властью), конечно, оказались не с большевиками. Мало того, как удостоверяет в своей статье хорошо осведомленный А. Костицин, сам председатель меньшевистского комитета Савинов присутствовал 4 июля на совещании «белогвардейской верхушки», в котором участвовал «какой-то полковник Савинков и кадет Кизнер», после чего меньшевистский комитет, заслушав информацию Савинкова о готовящемся покушении, принял следующую резолюцию:

«Комитет РСДРП меньшевиков, согласно программам, тактике и директивам ЦК, отказывается от какого бы то ни было активного участия в этом выступлении, сохраняя за собой нейтралитет».

Таким образом, как мы видим из вышеприведенного, большевикам и работа в рабочих массах не удалась. Меньшевики же, за которыми шли рабочие, объявили нейтралитет. И даже, как заявляет А. Костицин, «меньшевики обманом втянули некоторых рабочих в авантюру».

Что же касается настроения войск, то их нестойкость говорит сама за себя. Разве верные и стойкие войска сдадут какой-то невооруженной кучке людей артиллерийский склад, вверенный их охране? Или по первому требованию противной стороны разве надежная полиция положит оружие и присоединится к врагам?

Интересующее нас в данном случае ярославское пригородное крестьянство тоже оказалось не с большевиками. И вот почему.

«Крестьянство пригородных волостей, — пишет А. Костицин, — страдало от голода иногда не меньше рабочих, особенно в летние месяцы. А если сюда еще прибавить, что от октябрьской революции оно не получило достаточного удовлетворения (земл)... то станет понятным, почему все же на первых порах белые смогли увлечь за собой часть крестьянства».

Конечно, «духовенство и буржуазия встретили белых колокольным звоном». И оказывается, как удостоверяет Костицин, что наряду с этими «заклятыми врагами большевизма» радовалась приходу белых и «обывательско-черносотенная толпа».

Таким образом, в момент ярославского восстания все население, кроме «малочисленной, хотя и квалифицированной коммунистической организации», было против большевиков, против советской власти. Поэтому-то Ярославль так легко был взят, прочно занят, обращен в крепость и в течение 16 дней упорно оборонялся, ожидая помощи от высадившихся в Архангельске союзников. Но помощь с севера не приходила, оставшиеся вне Ярославля силы организации делали со своей стороны все возможное, чтобы облегчить положение осажденных.

Руководитель восстания полковник Александр Перхуров

«Для меня было ясно, — пишет Савинков в своей книге «Борьба с большевиками», — что без артиллерии Ярославль долго обороняться не сможет. Но я тоже надеялся на помощь союзников — на архангельский англо-французский десант. Поэтому было решено, что оставшиеся силы рыбинской организации (потерпевшей решительное поражение вследствие предательства) будут направлены на партизанскую борьбу с целью облегчить положение полковника Перхурова в Ярославле.

В ближайшие после 8 июля дни нами был взорван пароход с большевицкими войсками на Волге; был взорван поезд со снарядами, направлявшийся в Ярославль, и был испорчен в нескольких местах железнодорожный путь Ярославль — Бологое. Эти меры затруднили перевозку большевицких частей со стороны Петрограда, но мы не смогли воспрепятствовать перевозке из Москвы. Троцкий же, понимая всю важность происходящих событий, напряг усилия, чтобы с помощью Московского гарнизона овладеть Ярославлем».

Положение осажденных с каждым днем становилось отчаяннее. Бомбардировка усиливается. Помощи нет. Город превращается в развалины. Редкий дом не поврежден. Кафедральный собор изуродован донельзя. Добрая половина города уже выгорела. Впереди надежд никаких.

«При своем вступлении, белые интернировали всех находящихся в городе военнопленных, врагов России. Свыше тысячи германцев и австрийцев были помещены в городском театре им. Волкова и пр. И вот, когда выяснилось, что дело проиграно, белый штаб вступил в переговоры в начальством военнопленных и изъявил согласие сдаться под условием, что их перевезут в Москву для суда.

В воскресенье, 22 июля, в 5 часов утра, вся власть перешла в руки военнопленных; хотя стрельба еще не прекращалась, но заметно ослабела. И только в 10 часов утра ворвались в город на автомобилях красные «победители». Военнопленные (немцы) выдали большевикам белых, и тотчас начались расстрелы офицеров, студентов, священников...»

Остальных белых перевезли в Коровники, в тюрьму. Расстрелы продолжались долго. Долго по ночам слышались одиночные выстрелы со стороны Коровников. Это победители расправлялись с побежденными. Так кончилось героическое восстание в Ярославле.

Никто не пришел, никто не поддержал.

Один из руководителей восстания полковник Карл Гоппер

О дальнейшей судьбе полковника Перхурова можно прочесть в книге Д.Л. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР». «После бегства из Ярославля А.П. Перхуров, произведенный контрреволюционерами за свои «подвиги» в генерал-майоры, сражался против советских войск в рядах колчаковцев, а затем, скрыв свое участие в мятеже, служил в штабе Приуральского военного округа. В мае 1922 года он был разоблачен и 19 июля того же года по приговору Военной коллегии Верховного трибунала расстрелян».

Чтобы закончить описание Ярославского восстания, я позволю себе привести выдержки из статьи Николая Нефедова «Восстание в июле 1918 года», помещенной в «Новом русском слове».

Напомню, что восстание в Ярославле началось в ночь на 6 июля. К утру город был занят повстанцами.

«Однако, — пишет Нефедов, — еще рано утром большевикам удалось связаться по телефону с Нижним Новгородом и Вологдой и сообщить о захвате города белыми. В спешном порядке к Ярославлю из соседних городов были направлены отряды венгерских и австрийских интернационалистов, красногвардейские дружины и Латышский Тукумский полк. 8 июля советская артиллерия начала интенсивный обстрел города. Вспыхивали пожары, и скоро над древним городом повисла дымовая завеса. В 3 часа дня большевицкие войска пошли на штурм северных предместий города, но были отбиты пулеметным и ружейным огнем. Командир Тукумского полка, прапорщик Лаубе, дал приказ своим стрелкам проникнуть в город с западной стороны. Короткими перебежками через огороды стрелкам удалось достичь жилых строений, но здесь на них бросился в штыковую контратаку офицерский отряд. После ожесточенной рукопашной [схватки], оставив около ста переколотых стрелков, латыши отступили и залегли в огородах. Ворваться в город с налета не удалось.

На четвертый день восстания к красным начали прибывать подкрепления: 1-й Революционный Варшавский полк, Латышский Вальмарский стрелковый полк и отряд китайских наемников, что позволило большевицкому командованию охватить город кольцом. Только восточная сторона, выходящая на берег Волги, и мост на левый берег оставались свободными. Все попытки большевиков захватить мост были отбиты. Поднимая восстание, полковник Перхуров надеялся на помощь организовавшихся на севере белых добровольческих отрядов и англичан».

Но никто не пришел, и Ярославль пал.

В 1920—1921 годах я узнал от Б. Савинкова, что восстание в Ярославле, Рыбинске и Муроме было приспешено по просьбе англичан, с которыми у него была «дружеская» связь. Савинкову было обещано теми лицами, с которыми он вел переговоры (Борис Викторович их не называл), что сразу после десанта в Архангельске союзники немедленно вышлют сильный отряд на помощь восставшим. Десант был высажен. Архангельск оккупирован, но никакой помощи оказано не было.

Тогда же в Варшаве я при посредстве Савинкова встретился с участниками Ярославского восстания — полковником Васильевым и поручиком П. Орловым. Их тогдашние рассказы были мною записаны, но пропали при скитаниях по Германии. Но, в общем, они подтверждали то, о чем пишет Нефедов. Из рассказов моей усопшей жены (в то время ее первым мужем был поляк Здислав Богатырь, погибший в начале 1940-го в Аушвице) знаю, что главным ударным ядром в Ярославском восстании были чины Государственного контроля Северного фронта, переведенного сюда из Новгорода.

Какими силами было подавлено восстание в Ярославле?

Ссылаясь на брошюру «Солдаты Революции», изданную Музеем Революции в Риге в 1971 году, Н. Нефедов в названной статье утверждает:

«И в Ярославле, как в Москве и Казани, исход сражений был решен чужими силами. Это признают и советчики».

В вышеназванной брошюре отмечается:

«Латышские красные стрелки были решающей военной силой в подавлении левоэсеровского мятежа в Москве и белогвардейского мятежа в Ярославле. Они участвовали в разоблачении и ликвидации заговора Локкарта. За мужество и отвагу, проявленные в боях за Казань, 5-й Латышский стрелковый полк был первым в Красной армии награжден Почетным Красным знаменем ВЦИК».

Утверждение Н. Нефедова, что «в Ярославском восстании приняла участие значительная группа латышских офицеров во главе с бывшим командиром 2-й Латышской бригады (во время войны с Германией) Гоппером», неверно.

Если в СЗРиС была группа латышских офицеров (о ней я не слышал, а знал отдельных офицеров, членов нашего Союза), то, конечно, она была вместе с подполковником Бреде (Бредисом) под Рыбинском. О том, что Бредис был под Рыбинском, я узнал еще в 1918 году в Таганской тюрьме от капитана Рубиса. А в 1920 году Б.В.Савинков говорил не раз о подполковнике Вреднее, который вместе с ним начал восстание в Рыбинске, но оно не удалось, так как кто-то успел предупредить об этом большевиков. На причину этой неудачи некоторый свет проливает выписка из письма Флегонта Клепикова (из Владивостока) Савинкову (в Париж). Дата письма — 27 сентября 1921 года.

«Не знаю, кто находится в Вашем окружении и исполняет мои обязанности. Если Александр Аркадьевич (Дикгоф-Деренталь), то можно быть спокойным, хотя он иногда и бывает шляповат.

С крахом Белой Сибири в Монголию ушел отряд генерала Касаг-рамды с остатками отряда генерала Перхурова. В этом отряде армии барона Унгерна, тоже находящегося в Монголии и ушедшего из Забайкалья, оказался и «капитан Рудой».

В монгольских отрядах произошел бунт в туземных частях; при подавлении этого бунта был смертельно ранен «капитан Рудой». Умирая, он сделал признание, что он является родным братом Сталина (?) и в Москве по заданию лично от Троцкого проник в нашу московскую организацию Союза Защиты Родины и Свободы в 1918 году.

Как известно, «капитан Рудой» одно время был в окружении Любови Ефимовны (жена Дикгоф-Деренталя и любовница Б. Савинкова) и во время моего кратковременного отсутствия из Москвы (с поездкой в Рыбинск) исполнял мои обязанности при Вас. Только в Рыбинске он отстал от нас, и мне удалось Вас оттуда вывести, не ожидая «капитана Рудого» с ответом по данному ему поручению.

Вспомните, как нас искали на всех путях и какими способами я вывез Вас. Не ясны ли теперь и эти причины, что наше рыбинское выступление не развилось в самом начале в более грандиозное, чем ярославское, со всеми теми запасами орудий и прочего оставленного в Рыбинске разоружившейся здесь 5-й армии Северного фронта германской войны? Рыбинская наша организация, как Вам известно, была сильнее ярославской, и именно Рыбинск должен был дать Ярославлю артиллерию и прочее оружие.

Из признаний «капитана Рудого» стало известно, что он, до падения Омска, все время находился там при ставке Верховного.

Весьма Вас прошу задуматься над тем, как и почему «капитан Рудой» очутился «в фаворе» Любови Ефимовны, и ее желание приблизить его к Вам, и интриги против меня, чтобы отстранить Вас. Случайность ли все это или сложный ход Троцкого? По признанию «капитана Рудого», он сносился только лично с Троцким без всяких по-средств. Подумайте над этим вопросом хорошенько и вспомните «азефовщину».

И раньше и теперь я не хочу вмешиваться в Вашу личную жизнь. Я только протестовал, что Любовь Ефимовна вмешивается в дела нашего штаба, и что ей были известны дела этого штаба. Протестовал и против того, что считал пребывание женщины неуместным там, где предназначалось быть сражениям и боям.

За много лет нашей дружбы единственный раз между нами произошел крупный разговор по этому вопросу, когда я резко и грубо оборвал Любовь Ефимовну за ее вмешательство в дела штаба в Рыбинске за несколько часов до начала нашего вооруженного выступления. Вспомните, что мною был поставлен вопрос: или — или. Вспомните о той драматической сцене, когда Вы поднялись по скрипучей лесенке ко мне в комнату того купеческого дома, где мы имели тайное пристанище, когда я уже собирался уезжать в Москву. Вы тогда просили не оставлять Вас, заявив, что никакого вмешательства в дела наши со стороны Любови Ефимовны в будущем не будет, и просили только об одном — не быть «грубым» с Любовью Ефимовной.

Впоследствии у меня, как Вам известно, уже в Казани, установились дружеские отношения с Любовью Ефимовной, после того, когда она перестала интриговать против меня с «отстранением» и когда, после моего тяжелого ранения по попустительствам ничему не научившимся Лебедевым и К° эсеров, при моем усмирении 2-го Казанского полка, отправляемого на позиции совместно с рабочими порохового завода, она первая узнала об этом и ворвалась в кабинет Командующего, отбросив в сторону часового, преградившего ей дорогу, с сообщением Вам о моем тяжелом ранении. А затем своим ночным дежурством напролет при моем пребывании в госпитале.

Но все же, несмотря и на все это и на то, что только благодаря ей и ее уходу Вы спаслись во время Вашей болезни тифом после Ярославского и Рыбинского восстаний в условиях самого труднейшего скрывания в большевицком районе, Вам все же следует не особенно доверяться и не говорить о наших планах и намерениях абсолютно никому, кого это непосредственно не касается. Я опять и опять прошу Вас не забывать Азефа и все его трюки, которые он проделывал с Вами.

Кстати, помните ли Вы «графиню Ланскую», которая так упорно добивалась свидания с Вами в Москве?.. Вы даже хотели этого свидания. Но я категорически отказался его устраивать, как бесцельное и, возможно, опасное. Я также протестовал против Вашего свидания с А.Ф. Керенским, но Вы пошли на это по уговорам Фабриканта, и я, по Вашему же впоследствии заявлению, оказался прав, что на это свидание не следовало идти. Кроме устроенного мною скандала и Вашей ссоры с Н.Д. Авксентьевым, ничего не получилось от этого свидания... Итак, японская разведка разоблачила «графиню Ланскую». Оказалась она и не графиня, и не Ланская, а еврейка Рыдник и бывший ветеринарный врач Купянского уездного земства. До германской войны и всю войну, революцию, гражданскую войну «графиня Ланская» была немецким тайным агентом и действовала по заданиям Генерального штаба, а также Советов. Помните, она была в Новочеркасске, когда создавалась Добровольческая армия, и весьма близка с Д. Кошеле-вым, который был вхож к генералу Алексееву и имел от него серьезные поручения...

...Мой тайный арест с попыткой отправить меня на советскую территорию, я убежден, был не без участия «графини Ланской», ибо она благодаря неосторожности журналиста А.И. Коробова почувствовала, что я о чем-то догадываюсь или своими московскими сведениями о ней могу быть опасным для нее. В Москве я «графиню Ланскую» встречал в квартире П.Б. Струве и в доме Свешникова, и, по-видимому, в последнем она и проживала, так как дружила с курсисткой Свешниковой, которая являлась подругой «Липочки» и по просьбе последней, мне известно, исполняла поручения нашей организации».

На этом я заканчиваю выписку из письма Флегонта Клепикова Б.В. Савинкову. Письмо длинное, около 30 страниц, напечатанных на машинке. Читал я его в фотокопии, которую получил на короткое время от госпожи Враги, и сделал из него несколько выписок.

Кто такой Флегонт Клепиков и почему он пишет резкие письма Б. Савинкову?

Когда я познакомился с Флегонтом, он назвался юнкером Павловского военного училища. И выправкой, и повадкой он очень походил на павловца. Он привел меня на свидание с Савинковым. Резкие письма Савинкову он имел право писать, и вот почему. В Бутырской тюрьме в 1919 году я слушал рассказ левого эсера Коренева о том, что их отряд (матросский, Попова) один раз так окружил многоэтажный дом, в котором, они достоверно знали, находился Савинков, что из него и «муха не могла улететь». Все в доме пересмотрели, перетрясли — Савинкова не оказалось.

В Варшаве, в 1920 году, я спросил Савинкова об этом эпизоде. Борис Викторович улыбнулся и рассказал следующее:

— В этом многоэтажном громадном доме мы сидели у знакомых, отдыхали и пили чай. Их квартира была то ли на втором, то ли на третьем этаже, точно не помню. Улица, как всегда, малолюдна. Грозы ничто не предвещало. И вдруг на лестнице крики, топот, тяжелые шаги, конечно, чекистов. Слава Богу, перед нашей дверью не задержались, а промчались в верхние этажи. Хозяева и мы насторожились: попали! Ведь из дома теперь не выйдешь. Чтобы не подводить хозяев, мы решили с Флегонтом хотя бы квартиру покинуть. Надели свои демисезонные пальто, на голову кожаные фуражки, в руки портфели — и готовы. Как незаметно выскользнуть из квартиры? Хозяйка в руки совок, щетку — и в коридор. Дверь не закрыла, метет, а сама шепчет: «На лестнице никого, орудуют наверху». «Пошли!» — сказал Флегонт, и мы вышли. Флегонт впереди, я за ним. По-деловому, торопливо миновали лестничные пролеты и с последнего увидели, что в большом холле два матроса сидят в креслах у каминного проема. Винтовки они держат между ног, и, кажется, наготове. Третий стоит посредине холла, закуривает.

Флегонт заспешил вниз, я не отстаю. Матросы заметили нас. Флегонт подошел к стоявшему: «Товарищ, дай прикурить!» И нетерпеливо потянулся к его папиросе. Матрос услужливо подставил папиросу для прикура и лениво спросил: «А скоро назад?» — «Через полчаса!» — торопливо прикурив, буркнул Флегонт. Мы деловым шагом к двери на улицу. При выходе тоже матросы. Смотрят на нас и молчат. Стояло такси. «На Лубянку!» — зычно рявкнул Флегонт. Мы сели в такси и уехали. Так вот и спаслись тогда.

Савинков помолчал, переложил на столе какую-то книгу и добавил:

— Не раз Флегонт спасал меня от верной гибели.

— Почему же теперь его нет с вами? — нерешительно спросил я.

— Так случилось. Да он скоро приедет. Я жду его. Встретитесь! Действительно, Флегонт Клепиков в 1923 году приехал во Францию. Он встречался с Савинковым, но вместе они не были... Я получил от него несколько писем. Интересные письма застряли у Д.В. Философова. Оставшиеся, лет семь назад, я переслал Л.Ф. Магеровскому.

Об участии в Ярославском восстании калужан я узнал летом 1921 года в Варшаве. Мы случайно встретились с А.А. Дикгоф-Деренталем в Саксонском саду, присели передохнуть и ушли в воспоминания о нашей борьбе с большевиками в 1918 году в Москве.

Александр Аркадьевич удивлялся, как это мы не встретились у Аксанина в Молочном переулке. Я помалкивал. Хвалиться мне было нечем. Какая там у меня была борьба? Пьянствовал по заданию доктора с дворником да занимался разными побегушками, поездками и, наконец, попал в тюрьму. У Деренталя дела было больше: связь с иностранцами и во время вооруженного восстания — контакт с отделами Союза в провинции.

Заговорил он о неудаче нашей в Казани, вздохнул. Много потерь понес Союз при переброске туда членов организации из Москвы. Ведь ехали люди самые надежные, уверенно шли в вернейшие явочные пункты и там попадали чекистам в руки — все казанские явочные адреса были захвачены на квартире поручика Аваева в Москве.

Большие потери понес СЗРиС! Пришлось казанскую операцию отменить. По настоянию англичан, как раз высадившихся в Архангельске, все силы направили на взятие Рыбинска и Ярославля, чтобы не допустить переброску красных частей на только что открытый Северный фронт.

В середине июня Савинков поручил Дикгоф-Деренталю заняться переброской сил Союза из Калуги в Ярославль.

Снабженный денежными средствами и нужными документами, Деренталь отправился в Калугу. Там было все спокойно. Он разыскал председателя местной военной группы Союза — подполковника Леонтьева и после недолгих переговоров начал вербовать охотников, желающих ехать в Ярославль на боевую работу. Добровольцев собралась большая группа. Переброска их в Ярославль прошла без заминок. Записавшиеся ехали небольшими «своими» группами. Все это были офицеры военного времени и учащаяся молодежь. По дороге часть едущих «отсеялась» и застряла в Москве. Но человек 60—70 приехали в Ярославль и явились на указанные пункты.

В восстании калужане принимали деятельное участие. Затем, когда пламя восстания начало угасать, часть их покинула город благополучно, но несколько человек попали в руки чекистов.

На фото отряд ростовских коммунистов, направленных на подавление мятежа в Ярославль.

В «Красной книге ВЧК» приведено показание одного из калужан, Владимира Дмитриевича Морозова, 18 лет:

«Приблизительно в ноябре 1917 года зашел на квартиру к своему товарищу Виталию Шестову (юнкер, в октябре дрался против революционных войск в Москве), проживает по Татаринскому переулку, дом Тогилевского, который и предложил мне вступить в конспиративную организацию, причем сказал, что организация задается целью свержения большевизма; я изъявил согласие и был Шестовым записан. Во главе организации стоял Александр Александрович Кологривов; организация была разбита на пятерки, таким образом, каждый знал только пять человек; в нашем «пятке» состояли: Морозов, Плотицкий Иван, Васюнкин Алексей (семинарист), Несогижский Николай (юнкер) и командир Шестов. Занятия у нас происходили за рекой Окой, в сарае. Числа 3—4 июля в Калуге, на улице, я встретил Ивана Плотицкого, который предложил мне поехать в Ярославль, говоря, что на днях там должно быть восстание. Я согласился и получил от него же 750 рублей. Вечером того же дня отправился вместе с Иваном Плотицким в Ярославль. По приезде в Ярославль я встретил знакомых мне по Калуге офицеров — Геяровского, полковника Ивановского, Кошкарева (офицер), Афончикова (офицер), братьев Клонатских. Я и Геяровский остановились в гостинице на Власьевской улице и на следующий день пошли на бульвар. На бульваре Геяровский меня на некоторое время оставил одного, а по возвращении сообщил, что сегодня в ночь будет выступление, для чего нужно пойти на кладбище.

Ночью, придя на кладбище, мы застали там человек 30, где к нам подошел какой-то человек и сказал: «Подождите, сегодня, может быть, начнется». С кладбища мы скоро ушли на пристань и уехали на Колбу, в монастырь, где и пробыли до воскресенья; и когда приезжающие пассажиры нам сообщили, что в Ярославле переворот, я, Плотицкий и Геяровский поехали в Ярославль. В Ярославле я все время мятежа был в охране на пристани и ходил часто в штаб за продуктами.

Геяровский находился в карауле окружного суда. Какую должность занимал Плотицкий, мне неизвестно. Кто из находящихся в Коровниках принимал участие в мятеже, я не знаю»*.

Дававший эти показания Владимир Дмитриевич Морозов значится в списке расстрелянных, приведенном в «Красной книге». С горечью и тоской прочел вышеприведенный рассказ русского юноши, погибшего за освобождение России от большевицкого ярма. Это не великопостное исповедание грехов и не сердечная беседа с другом, а показания чекисту-следователю, от которого добра и сочувствия не жди. Однако от всего этого предсмертного повествования веет душевной чистотой и тяжелой, горькой правдой.

Автор: Клементьев Василий Фёдорович

Источник: Клементьев В. Ф. В большевицкой Москве: (1918-1920)

Хронология восстания

6 июля 1918 года. Первый день ярославского восстания.

После полуночи на Леонтьевском кладбище, у могилы почетного жителя города Николая Пастухова собралась большая группа людей одетых в военную форму. Их было чуть больше 100 человек. Это были члены боевой организации «Союз Родины и Свободы» и сейчас они должны были начать восстание против Советской власти в Ярославле. Проведя перекличку среди прибывших на место сбора, руководитель восстания, полковник Александр Перхуров понял, что сил слишком мало (на место сбора должны были прийти 300 членов организации), да и на сотню людей было всего 12 револьверов. Однако он решил действовать, ибо советские власти начали что то подозревать и в последние дни в Ярославле были усилены меры безопасности. Всем отрядом заговорщики двинулись в сторону артиллерийских складов находившихся недалеко от станции Всполье (ныне Ярославль-Главный). Охрана складов без всякого сопротивления сдалась, а некоторые из находившихся там красноармейцев примкнули к отряду Перхурова. Вооружившись, восставшие построились перед складами. Полковник Перхуров предложил им на выбор — идти и брать Ярославль или двинуться на Рыбинск. Ответ был один: «Брать Ярославль!».

После чего отряд разделился. Сам Перхуров с отрядом в 30 человек и двумя орудиями направился в сторону гимназии Корсунской (нынешний Главпочтамт), где было намечено место для Штаба. Другая часть мятежников направила свои силы чтобы захватить здания в которых располагались советские органы, почта и телеграф. Это было сделано практически без единого выстрела. Единственный очаг сопротивления был в гостинице Кокуева, где жила основная масса советских руководители. Но одного пушечного выстрела по зданию оказалось достаточно чтобы сопротивление прекратилось.

К 8 часам утра город был полностью под контролем «Ярославского отряда Северной Добровольческой армии». Уже с самого утра в Штабе стояла очередь из ярославцев желающих записаться в добровольцы.

В первый день восстания были расстреляны советские руководители Ярославля: председатель уездного исполкома Закгейм и председатель губисполкома Нахимсон.

6 июля в городе расклеиваются листовки такого содержания: «ГРАЖДАНЕ! Власть большевиков в Ярославской губ. свергнута. Те, кто несколько месяцев тому назад обманом захватили власть и затем путем неслыханных насилий и издевательства над здоровой волей народа держали ее в своих руках, те, кто привели народ к голоду и безработице, восстановили брата на брата, разделили по карманам народную казну, — теперь сидят в тюрьме и ждут возмездия. Люди, свергнувшие эту власть, имеют своей целью установление форм широкого государственного народоправства, Народное собрание, законно и в нормальных условиях избранное, должно создать основы государственного строя, установить политическую и гражданскую свободу и на точном основании закона закрепить за трудовым крестьянством всю землю в его полную собственность...Долгая война и владычество хулиганов истощили народные богатства, но и до сих пор у нас еще много хлеба и по Волге, и в Сибири. Чтобы получить этот хлеб, чтобы победить голод, нужен только порядок, спокойствие и трудовая дисциплина. Новая власть твердо будет требовать беспрекословного выполнения всех своих распоряжений и будет беспощадно преследовать всех нарушителей правильного хода работ во всех учреждениях и предприятиях.

То, что произошло в Ярославле, произошло в тот же день и час по всему Поволжью.

Мы действуем вместе с Сибирским и Самарским правительством и подчиняемся общему главнокомандующему — старому генералу Алексееву. Северной Армией командует старый революционер Борис Савинков. Москва окружена теперь тесным кольцом. Еще немного усилий — и предатели, засевшие в Кремле, разорившие страну и морящие народ голодом, будут сметены с лица русской земли. Все, кто способен носить оружие, пусть идет в добровольческую армию. Как триста лет тому назад наши предки в высоком патриотическом подъеме сумели залечить раны растерзанной родины, так и мы в дружном порыве спасем теперь нашу родину и наш народ от позора, рабства и голода.

Командующий вооруженными силами Ярославского района Северной добровольч. армии полковник ПEPXУPOВ»

7 июля 1918 года. Второй день ярославского восстания.

Утром второго дня ярославского мятежа была перехвачена радиотелеграмма из Рыбинска, которая сообщала, что в помощь восставшим наступает чешский отряд. И дабы его остановить рыбинский гарнизон просит броневик «Добрыня Никитич», который был в Ярославле. Это дало небольшую надежду на то, что все развивается по плану Савинкова. Однако уже к этому времени восставшие столкнулись с проблемой нехватки патронов к трехлинейным винтовкам. А так же стало очевидно, что Красная армия имеет тотальный перевес в артиллерии. В Ярославле было всего два орудия и порядка 500 снарядов к ним. А вот красные не испытывали недостатка в артиллерии. На второй день были развернуты батареи в районе Туговой горы. По воспоминаниям уездного военного комиссара, коменданта станции Всполье Александра Яковлевича Громова, «в окончательном подсчете Ярославль имел честь скушать 75.000 снарядов за 16 дней». Обстрел города со стороны красных был настолько сильным, что даже опытный артиллерист, руководитель восставших, полковник Перхуров на одном из допросов признавался: «Ту канонаду, которая была в Ярославле...не всегда можно было услышать и на фронте в германскую войну. Меня удивляло только то, что действие этих батарей было направлено не на живую силу, а на здания...Когда начались пожары, я не верил, как можно простым снарядом полевым произвести пожар. Я сам артиллерист и знаю, что полевым снарядом нельзя зажечь здание без соломенной крыши. Здесь же горели здания каменные и деревянные, во всяком случае с железными крышами. Потом я узнал, что стрельба производится зажигательными снарядами». Перхуров написал письмо в штаб красной армии, чтобы они прекратили стрелять по городу зажигательными снарядами ибо восставших это мало беспокоит, но вот мирному населению приносит громадный вред. Это письмо было переправлено в Закотрольсную часть вместе с выпущенным пленным советским работником. Ответом на него стало усиление обстрелов города.

В полдень красные отряды начали атаку на линии фронта по улице Углической (сейчас участок ул.Свободы в районе Горвал-ул.Володарского) но были встречены обороной восставших которых поддерживали два пулемета один из которых был установлен на здании в районе Сенной площади другой на колокольне Владимирской церкви на Божедомке. В рядах красных началась паника и потеряв довольно много людей они отступили на станцию Всполье.

Не смотря на выше перечисленные трудности в штабе восстания был некоторый оптимизм. С самого утра целые толпы горожан пришли записываться в добровольцы, мятежники ожидали прибытие на фронт порядка 800 рабочих ярославских фабрик, была серьезная надежда на то, что у большевиков будут проблемы с подтягиванием резервов к Ярославлю. Однако уже вечером 7 июля стало очевидно то, что рабочих отрядов не будет, так как даже те 80 человек, которые прибыли в расположение штаба Перхурова, просто разошлись по домам. Хотя, тогда же, вечером восставшие получили неожиданную поддержку от крестьян. К штабу пришла делегация от крестьян двух Заволжских волостей просить оружие для принятия участия в перевороте. Как писал потом Гопеер «Эта весть нас сильно обрадовала. Условились, что крестьяне соберутся в селе Яковлевском — в верстах 3—4 за Волгой, а оружие будет привезено для них в Тверицу — Заволжскую часть города».

Ярославский губернский комиссара финансов Григорий Иванович Петровичев находился на Московском шоссе недалеко от Туговой горы и вспоминал о вечере второго дня так: «Московское шоссе освещалось заревом пожаров, горевших Спасского монастыря, дома Сочина (угол Московского шоссе и Малой Пролетарской) и справа Лицей...На Туговой горе ухало орудие, посылавшее в город снаряды. Ночь была тихая, отсутствие паровозных свистков и суетливой толкотни на шоссе и у вокзала придавало еще больше тишины. Эхо от выстрелов орудий, ничем не заглушаемое, разносилось далеко по окрестности».

8 июля 1918 года. Третий день ярославского восстания.

Утро того дня было солнечным и теплым. В Штаб белых была подкинута записка, ответ на письмо Перхурова в котором он просил прекратить обстрелы города. Во время суда Перхуров так вспоминал этот эпизод: «На третий день было подброшено письмо, написанное на пишущей машинке, не в очень-то корректной форме. В письме предлагалось сдать оружие, иначе в 2 часа по городу будет открыт ураганный огонь и будет снесен весь город. Это произвело на меня удручающее впечатление: я не боялся за себя, а главное за город. С той стороны попадали снаряды шестидюймовые и даже восьмидюймовые». Но обстрел начался раньше двух часов. Уже к полудню практически по всем фронтам начались атаки со стороны Красной Армии. Так вспоминал о происходившем тогда один из жителей Ярославля: «...стрельба возобновилась с новой силой, а стреляли зажигательными снарядами в тот район, где я проживал в Козьей Слободке (сейчас район между проспектом Толбухина и ул.Лицицына). Вот один за другим влетают снаряды в двухэтажный дер[евянный] дом, моментально вспыхивает в нем пожар...Через несколько минут огонь перекинулся на соседние дома и строения, и пламя моментально перекидывалось с одного дома на другой, и все кварталы Никитской, а затем Пошехонской Козьей Слободки были в огне...в несколько часов сгорела большая часть города в районе Мышкинской, Пошехонской, Никитской, Сенной, Владимирской, Рождественской, Петровской и др. ул., где проживали рабочие слои населения».

С этого дня в городе стала работать городская управа собранная по дореволюционному принципу. Управа отвечала за работу городского хозяйства, так же в ней был отдел который занимался массовыми захоронениями убитых в ходе боев. Что интересно за продовольственное снабжение Ярославля взялась актриса Интимного театра Барковская.

Поскольку обстрелы города стали усиливаться, было принято решение перевести Штаб восстания из гимназии Кокуевой, который оказался фактически на линии фронта, в здание Государственного банка (сейчас здание по адресу ул.Трефолева д.9). Восставшие встретили сопротивление со стороны работников Госбанка, которые даже в это время не покинули своей службы. Однако служащие и заговорщики смогли договорится о паритетном использовании помещений.

С этого дня начала «работу» «плавучая тюрьма», баржа с дровами куда были посажены советские работники была вывезена на середину Волги.

Красная Армия начала получать поддержку из близлежащих городов. В Ярославль стали прибывать отряды из Костромы, Тутаева, Ростова Великого. Город все плотнее оказывался в кольце блокады.

9 июля 1918 года. Четвертый день ярославского восстания.

В ночь на 9 июля красным удалось погасить пулеметную точку на колокольне церкви Воскресенья на Божедомке. Не смотря на то, что колокольня была обстреляна из пушки пулемет не умолкал и лишь в темноте красноармейцы смогли окружить ее. По свидетельству начальника Новгородского отряда Полякова, от туда «был снят поп». Его расстреляли тут же у стены храма. Тот же Поляков так вспоминает этот день: «...ко мне явились парламентеры от белых с воззванием. Содержание воззвания было... таково: «Командиру красных войск, действующих против г. Ярославля, предлагаем именем верховного вождя генер. Алексеева завтра в 12 или в 1 час. дня сдаться». Указаны были пункты, где я должен был сдаваться, в случае же несдачи вся вина за последствия ляжет на меня....мы ответили: «Предлагаем завтра в 8—9 час. город очистить и сдаться. Пункты сдачи указали, если сдачи не будет, то в 10 час. город будет обстрелян, зажжен и от такового не останется камня на камне и что вся ответственность ляжет на руководителей восстания». Конечно, сдачи белыми не было, и я приказал открыть беглый артиллерийский огонь и зажег таковой».

Иван Севастьянович Цехонский управляющий Ярославского Отделения Государственного Банка находился в самой гуще восстания. Штаб восставших переехал в здание Банка. Им было занято операционное отделение. К нему в квартиру приехала делегация от руководителя восстания с требованием открыть кладовую. «Тогда в кладовой было денег свыше 100 миллионов (в последствии была названа сумма в 158 миллионов). Это была по тому времени значительная сумма. Тогда я сообразил, что действительно получается что-то неладное: если попадут в кладовую так, то вся денежная сумма подвергнется расхищению....Я попросил разрешения переговорить со своими сотрудниками по охране денежной кладовой, и мы решили деньги эти выдать, для того чтобы спасти все остальное...Деньги два с половиной миллиона в присутствии их взяли и выдали расписку».

Туда же в новый Штаб после полудня к полковнику Перхурову приходят два французских офицера-летчика. Как впоследствии вспоминал сам Перхуров они заявили, что прибыли в Ярославль для того что бы найти квартиры для французских войск, которые должны высадится в Архангельске. «Они показали несколько телеграмм за подписью Нуланса (французский посол один из организаторов мятежа) и Лаверепа. Из телеграмм ничего определенного вынести было нельзя, а на словах офицеры объяснили, что десант будет высажен непременно и нужно ждать прибытия его главных частей со дня на день».

Восставшие выпускают несколько листовок в которых говорится о том, что по всей Ярославской губернии поднимаются крестьянские восстания и крестьянские отряды массово движутся в Ярославле. Так же упоминается, что восстание в Рыбинске развивается весьма успешно. И то и другое было сознательной ложью. В одной из листовок говорилось о продолжении набора в добровольцы.

«Впредь до выработки общих окладов жалованья сообразно с условиями содержания для г. Ярославля и его района установлены следующие оклады при готовом помещении и одежде:

Командир полка- 600 руб.

Командир батальона (артил. Батареи)- 500 руб.

Ротный, эскадронный командиры- 400 руб.

и старший офицер (артиллерии батареи)- 375 руб.

Взводный командир- 350 руб.

Отделенный командир- 300 руб.

Рядовой боец (подготовленный)- 275 руб.»

Красные получают из Москвы бронепоезд, броневик и сто человек пехоты.

Каланча пожарной части на Сенной площади до и после восстания

10 июля 1918 г. Пятый день ярославского восстания.

Французские летчики появившиеся в штабе Перхурова накануне просят дать им пропуска через Заволжский участок фронта, чтобы они могли продвинуться навстречу частям десанта и поторопить их прибытие. Им был дан пропуск и выделен автомобиль на котором они уехали в сторону Данилова. Впоследствии Карл Гоппер говорил, что скорее всего это были ни какие не французы, а разведчики работавшие в пользу красной армии. В любом случае больше информации от них не было. Перхуров в штабе проводит совещание. Понимая оперативную обстановку и то, что кольцо окружения вокруг города сжимается все плотнее он требует начала эвакуации гарнизона. В этом его поддерживает и Карл Гоппер: «На совещании с достаточной ясностью обрисовыва­лась необходимость эвакуироваться из города, пока не поздно, хотя были и голоса против. Эти последние все еще возлагали надежду на Рыбинск и на обещанную помощь десанта союзников из Архангельска. На десант лично я никаких надежд не возлагал, так как помощь эта фактически не выполнима вследствие громадной отдаленности... Решение было принято не окончательное. С одной стороны, решено было сделать все подготови­тельные распоряжения для эвакуации, а с другой, усилить деятельность по созданию крестьянских отрядов». Против эвакуации выступили те кто находился на фронтах, и к вечеру этого дня к Перхурову пришли делегаты от солдат. Они высказали готовность сражаться до конца.

Бронепоезд прибывший на помощь Красной армии вступает в бой. Командир бронепоезда сообщает, что от интенсивной стрельбы выходят из строя 2 из 6 орудий. Своими активными действиями бронепоезд окончательно отбивает железнодорожный мост. Он полностью переходит под контроль красных. В городе так же ведутся активные бои. На Сенной площади (сейчас пл.Труда) красные замечают движение белых в районе пожарной каланчи. Действующие на том участке фронта красные командиры видят в бинокль, что на ней устанавливается пулемет. Туда направляется бронепоезд с дальнобойными морскими орудиями. Нескольких выстрелов хватило для того, чтобы почти полностью разрушить каланчу. Эти локальные успехи красных не внушают оптимизма солдатам. В районе станции Всполье (сейчас Ярославль-Главный) среди красных отрядов наблюдается паника, о чем с мест сообщают красные командиры.

На Заволжском участке фронта идут ожесточенные бои. Командующий этим участком фронта полковник П.Злуницин вспоминал, что красные несколько раз ходили в показательные атаки «В 3 часа дня около полуторы тысячи красных повели наступление на нас. Здесь были и китайцы и матросы. Шли они без рубах, полуобнаженные, через их грудь были надеты красные ленты. Шли и пели Интернационал». Но подобные методы не смутили опытных офицеров, воевавших на стороне белых и раз за разом эти атаки заканчивались ничем. «Бой кипел долго. Наша артиллерия пристрелялась по большевистской цепи, и они терпели большой урон. Не выдержав огня, красные стали отходить, мы же преследовали их и заняли свои окопчики. Бой длился 8 часов...Потерь у нас было много...До вечера мы убирали трупы и сносили их в реку. Насчитали полтораста трупов».

Жара, которая стояла в Ярославле в первые дни восстания, сменилась грозами и дождями.

11 июля 1918 года. Шестой день ярославского восстания.

Дождь начавшийся накануне не прекращаясь идет и сегодня. В 8 часов утра батареи красных начинают сильный артобстрел центральной части города. После массированной артподготовки пехота пытается пойти в атаку. Однако оборона белогвардейцев встречает красных организованным огнем. К двум часам дня бой в центре прекратился. Во время артобстрела красными был разрушен городской водовод. Городская управа выпускает обращение к горожанам:

«Мстя за изгнание из города, большевики в жестоком безумии разрушения города не пощадили и городского водопровода, в котором снарядами разбили котел.

Для подачи воды в сеть водопровода Городским Самоуправлением приняты самые энергичные меры, которые в ближайшие дни должны привести к возобновлению водоснабжения.

Временно вода будет подаваться насосами в чаны у Некрасовского бульвара, против дома Огнянова, в фонтане на Казанском бульваре (в саду) и во Власьевском сквере — откуда население и может брать воду.

11 июля н. с. 1918 года. г. Ярославль».

Перхуров пишет еще одно обращение к командирам Красной армии, в нем в частности говорится, что за каждый случай пожара будут расстреляны 10 пленных коммунистов. Как во время допроса говорил сам Перхуров это была лишь угроза, которую в действие никто приводить не собирался. Но в последствии в суде это будет преподнесено как одно из зверств восставших.

В этот день всем красным частям окружающим Ярославль приходит телеграмма из Москвы. «Командующим Ярославским районом назначается Геккер, кому подчинены Ярославский и Костромской штабы. Одиннадцатого июля. Номер 02004. Нарком воен. Троцкий».

И уже вечером Геккер отправляет первую оперативную сводку в Москву.

«Оперативная сводка за 11 июля [в] Ярославском Северном районе

Наступлением 11 июля разведки заняли станцию Филино, дошли до левого берега Волги, заняв территорию от железнодорожного моста до ст. Тверицы4. Белогвардейцы, собрав силы, начали наступление и рисковали быть отрезаны от Вологды. Состав банд — разный сброд. Сильный дождь мешал оперативным действиям. Люди промокли и лежали [в] грязи, боеспособность, [за] исключением латышских стрелков, потерялась. 12 июля отряд отдыхает и приводит себя порядок. Потери наши: один убит, восемь ранено. Показаниями перебежчиков установлено, [что] штаб противника расположен [во] Всполье, председатель штаба Дмитровский.

Командующий Ярославским Северным районом

Окркомвоен Беломорского [округа] ГЕККЕР»

Анатолий Ильич Геккер Участник Первой мировой войны. После Октябрьской революции избран Солдатским съездом начальником штаба 33-го корпуса, а затем с января 1918 — командующий 8-й Российской армией Румынского фронта в чине штабс-капитана. Один из организаторов частей Красной Армии.

Начальник штаба Войск внутренней службы Республики.

Начальник Военной академии РККА.

Военный атташе в Китае и Турции.

Начальник oтдела внешних сношений Разведывательного управления РККА.

На следствии по «делу антисоветской троцкистской военной организации» показания против Геккера дал Тухачевский. Расстрелян 1 июля 1937 года. Реабилитирован в 1956 году.

12 июля 1918 года. Седьмой день ярославского восстания.

Самые активные бои в этот день происходили на Заволжском участке фронта. Там отряды белых атаковали пулеметчики 1-го Латышского Стрелкового полка при поддержке отряда коммунистов г.Дани­лова. До этого они уже дважды пытались смять оборону восставших. Заняли станцию Филино и напали на крестьян села Яковлевское, после чего отошли на свои позиции. Туда была направлена группа латышских офицеров и в районе станции Филино был образован новый участок фронта. Третью атаку на Тверицы красные произвели большими силами. Они вытеснили белогвардейскую заставу из станции Филино и заняли станцию Урочь почти у самого берега Волги. Для окруженных в городе белогвардейцев Тверицы оставались единственным местом через которое они могли в случае отступления уйти из города и разгром заволжского отряда мог лишить их этой возможности. Узнав о тяжелом положении дел за Волгой Перхуров поставил под ружье практически весь штаб включая писарей и телефонистов. Переброску резерва в помощь заволжскому фронту была поручена Карлу Гопперу. Как только корабли с подкреплением причалили к берегу красные перешли в наступление. 4000 человек пытались в очередной раз скинуть оборонительные порядки белых в Волгу. Бой был длительный и ожесточенный. Подкрепление, прибывшее из города, засело в деревушке и боялось двинуться вперед. Командовавший этим участком фронта полковник Злуницин был вынужден лично вести новобранцев в бой. Появление резерва подняло дух обороняющихся, и они, перейдя в атаку, опрокинули красных. Отдельно стоит сказать о артиллерии белых и пулеметчиках. Это были ветераны Первой мировой, которые не смотря на превосходящую силу противника действовали крайне хладнокровно и своей точной стрельбой вносили панику в ряды наступавших. Но и артиллерия противника не простаивала без дела. Как только пехота отступила тут же начали бить пушки Латышкого полка. Белые контратаковали, их атаку остановили пулеметы неприятеля. Такой бой продолжался до самого вечера. По воспоминаниям полковника Злунина в этот день «у нас было около 30 человек убитых и около 50 человек раненых».

В городе положение дел было такое. Фронт тянулся от устья Которосли (Стрелки) по берегу. В районе Сенной площади (пл.Труда) он поворачивал к ней, пересекал ее и шел к губернской земской больнице (Больница им.Соловьева). Сама больница находилась между фронтами. К слову, в ее стенах оказывали помощь раненым как с одной так и с другой стороны. От больницы линия фронта тянулась в сторону железнодорожного моста и заканчивалась в районе центральной водопроводной станции (сейчас Водоканал в самом начале пр.Ленина). Карл Гоппер в своей книге «Четыре катастрофы» так описывал ситуацию в Ярослвле на 12 июля: «Кварталы по­близости водопровода были сплошь сожжены артиллерийским огнем. Все лучшие дома в городе начиная с Демидовского лицея и фабричные дома были также разрушены либо сожжены артиллерией красных. Несмотря на сильное разрушение кругом, защитники города чувствовали себя доволь­но бодро и уверенно. На каждом из наших четырех боевых участков было в среднем около 6 пулеметов. В вин­товках недостатка не было, но начинал ощущаться недостаток в патронах...оставшиеся же к этому времени ружейные патроны остав­лялись исключительно для пулеметов. Общим резервом для всех участков служил единственный броневой автомобиль, который всегда появлялся там, где положение стало крити­ческим и... своими действиями всегда восста­навливал положение».

В конце дня командир красных отрядов А.И Геккер телеграфирует в Москву Троцкому: «Наши части заняли позиции около деревни Филино. Связь между отрядами налаживается. Силы противника малочисленны, но хорошо вооружены, ими занимаются здания, служащие им надежным прикрытием. При приближении советских частей крестьяне бросают оружие и уходят в деревни. Белогвардейцы насильственно мобилизуют местных жителей. Настроение противника вялое, активных действий с его стороны не предпринимается. Настроение наших частей бодрое».

Командующий обороной Ярославля полковник Перхуров на суде, вспоминая события этого дня говорил, что именно тогда у него впервые появились сомнения в удачном исходе восстания.

13 июля 1918 года. Восьмой день ярславского восстания.

Ночь на 13 июля прошла спокойно. И только с рассветом части красных начали артиллерийский обстрел города. На завожском участке фронта красные предприняли атаку на станцию Филино. К этому времени белые смогли привести в порядок оборонительные позиции. Они разобрали на расстояние пушечного выстрела железнодорожные пути перед станцией. Но силы наступающих и обороняющихся были неравны. И уже после полудня Филино и Урочь оказались под контролем красных. Командир отряда коммунистов из г.Данилов Комиссаров докладывает в штаб Геккеру: « Сейчас в наших руках местность, начиная от жел[езно]дорожной насыпи, мост через Волгу и кончая левым флангом местечко Тверицы, большая часть которой находится еще в руках противника. Весь отряд лежит в цепи, занимая по протяжению около трех верст. Резерва почти никакого, необходима немедленная же поддержка. За день пока обнаружено с нашей стороны два убитых и одиннадцать раненых». О необходимости введения в бой резервов телеграфирует в Москву и военный комиссар Ярославского округа Аркадьев: «Сначала имели успех, затем ввиду утомления и упадка духа сила удара стала ослабевать, местами отошли на прежние позиции. Бои идут 7 дней. Части не сменялись. Шлите отряд 1000 штыков, желательно латышей, для штурма».

На улице Железная (сейчас Кооперативная) после артобстрела загораются склады с провизией, это главный продуктовый резерв восставших. Так же обстрелян штаб восстания, но без особенных последствий. В Ярославль прибывает один из самых молодых командиров Красной Армии, на момент восстания ему было всего 21 год, Константин Августович Нейман, который берет в руки общее руководство всеми фронтами. Он так описывает ситуацию в городе: «Войска, базирующиеся против белогвардейцев, переутомлены, поэтому впредь до получения подкреплений броневых автомобилей, аэропланов предпринять ничего не могут. Прежним командованием до моего прибытия фронт был устроен неправильно, части не имели связи между собою, резервов совершенно не было. Люди, действующие на фронте, перевернуты сразу и расходуются там безмерно восьмые сутки».

Перхуров вызывает к себе командира Завожского фронта полковника Залуницина и честно признается «...мы окружены — положение безвыходное. Многие из восставших пали духом и стараются улизнуть в села и там укрыться от мести большевиков. Армия начинает испытывать недостаток в еде, т.к. припасы на исходе. Бои, продолжающиеся каждый день, стали в тягость населению. Света нет, воды нет. За ведром воды приходится бежать к Волге или к Которосли, рискуя жизнью, т.к. большевики обстреливают эти места. Кроме того, вода в реке заражена трупами. Река служит общим кладбищем для нас и для большевиков. Кроме того, откуда-то из верховьев Волги плывут разложившиеся трупы. Где и что делается — неизвестно. С каждым днем большевики подвозят все новые и новые силы... Из-под Архангельска на днях прилетал аэроплан. Английский летчик привез мне бумагу, в которой англичане приглашают пробиваться на север к Архангельску. Обещают снаряжение, обмундирование и питание...». Про аэроплан из Архангельска, конечно, было очередное вранье, а вот все остальное чистая правда. Это в своих воспоминаниях подтверждает и Карл Гоппер, который в этот день покинул центральную часть Ярославля и больше не смог туда вернуться: «Уже с самого начала этого периода боя я видел бесполезность такой обороны, если не будут приняты другие меры. Сносясь по телефону с полковником Перхуровым, я настаивал, чтобы весь отряд был переброшен в Тверицу, и, освободив путь на Данилов, отходил в этом направлении, с целью соединиться с французским десантом, двигающимся из Архангель­ска...Мой отряд таял прямо-таки по часам, много выбы­вало ранеными; многие оставляли свои места самовольно, видя безнадеж­ность положения и чувствуя страшную усталость. В конце второго дня у меня осталось не более 80 человек бойцов. Тогда Перхуров обещал мне по­мочь «с другой стороны» своими силами, как он выразился по телефону. Из туманных пояснений я понял, что он намерен выехать ночью на паро­ходе с отрядом вверх по Волге и, пополнив свои ряды крестьянами, на­пасть на тыл красных в Тверице».

Начались самые тяжелые дни осажденного Ярославля.

14 июля 1918 года. Девятый день ярославского восстания.

Один из самых «спокойных» дней двухнедельной эпопеи. Штаб красных из Всполья посылает оперативную сводку в Москву: «За истекшие сутки на Ярославском фронте крупных перемен не произошло, белогвардейцы активных [действий] не предпринимали. Склады продовольствия белых на Железной улице подожжены артиллерийским огнем. Штаб белых тоже был обстрелян артиллер[ией]. На всем фронте редко ружейная, пулеметная и артиллерийская стрельба. Артиллерия белых не отвечала».

На заволжском участке фронта белые восстанавливают линию оборону, которая была нарушена днем ранее. По непонятным причинам 1-ый Латышский полк оставляет занятые позиции на станции Филино и отступает за железнодорожную насыпь. Туда полковник Гоппер возвращает людей из резерва. Он ставит заставы, по одному отделению с пулеметом в замаскированных окопах. А сам с отрядом в 20 человек выдвигается на станцию Урочь. Однако к вечеру один из командиров, без его ведома, решает снять эти заставы и присоединить их к широкому фронту в лесу перед Филино.

В городе ухудшалась ситуация с водой. Дожди прекратились и вновь в Ярославле установилась жаркая погода. Водозабор был разбит артиллерией красных и воды не хватало ни для бытовых нужд ни для тушения пожаров. И если в городе загорались дома, то пожарные команды, которые работали все дни мятежа, в лучшем случае могли растащить горящий дом баграми на бревна. Тушить пожары было нечем. Гражданское население так же очень сильно страдало от отсутствия воды. В городе действовал запрет на использование воды для стирки белья и других нужд. Горожане могли использовать воду лишь для питья. Самые отчаянные ходили за водой к Волге или Которосли. Вот так вспоминает те дни один из жителей Ярославля «Интересную картину представлял Семеновский спуск к Волге. Под аркой лежало несколько человек офицеров в полной форме, с георгиевскими крестами, убитых, а рядом старуха с пустыми ведрами, уткнувшись лицом вниз...только этим путем можно было получить воду. На другое утро офицеры были раздеты мародерами. Этих хищников развелось тоже порядочно, бывали случаи специального поджога брошенных жителями домов с целью воспользоваться имуществом, или же впоследствии малоценные вещи в земле оказывались нетронутыми, а лучшие оказывались вырытыми».

15 июля 1918 года. Десятый день ярославского восстания.

Утро началось боем на заволжском участке фронта. Красные неожиданно ударили мощными силами по узкой цепи обороняющих этот участок. Их встретили организованным огнем, но напор был настолько сильным, что белым пришлось отступить в сторону Твериц. И лишь там, путем привлечения на фронт небольшого резерва, это отступление удалось остановить. Бой на окраине Твериц, начавшись утром этого дня, продолжался потом еще четверо суток.

С началом дня бои развернулись и по линии Сенная площадь-Земская больница-Городской водозабор. Красные своей артиллерией не давали поднять головы обороняющимся. По сообщения красных командиров в этот день им удалось занять Интендантские и Артиллерийские склады. «Некоторое имущество при первом занятии белогвардейцами было растащено, но не в значительном количестве. Денежные знаки, находившиеся в Государственном Банке, по всем данным, как видно, взяты белогвардейцами, из того, что у некоторых пленных белогвардейцев было отобрано даже золотые и серебряные монеты, и, по рассказам пленных, они уплачивали войскам по 300 рублей в день каждому». От артобстрелов очень страдают мирные жители, которые прячутся в подвалах зданий. Городская управа может выделить жителям осажденного города лишь по небольшому куску черного хлеба. Его режут на несколько частей, дабы растянуть эту еду на весь день.

В штабе восстания начинается военный совет. Заседание совета открыл Перхуров, как командующий армией сделал доклад о положении на фронте и, сказав, что дальше нельзя бездействовать, предложил членам совета высказаться по этому поводу. После Перхурова стал говорить генерал Карпов. Он предлагал сидеть в Ярославле и защищаться до последнего. Он был уверен что скоро вслед за Ярославлем поднимется все Поволжье. А этими силами можно будет двинуться на Москву. Так же Карпов предложил сформировать еще 4 полка пехоты из жителей города. Он обратил внимание на то, что главную роль в восстании сыграли приезжие, а ярославцы пока отсиживались по домам.

Перхуров выступил с противоположным предложением. Снять со всех участков фронта людей, переправится через Волгу и прорвав оборону красных идти в Архангельск. Большинство присутствующих было на стороне генерала Карпова. И тогда кто-то из присутствовавших предложил Перхурову сдать командование армией генералу Карпову, а самому войти в состав правительства, сформированного из представителей местной общественности и профессуры Демидовского лицея. Перхуров отверг это предложение и совет закончился не приняв ни какого решения.

Пока шел совет положение на фронте ухудшалось. Со всех участков требовали пополнений и пищи. Все городские больницы и общественные здания были наполнены ранеными. Все врачи города Ярославля добровольно оказывали помощь раненым. Аптеки безвозмездно предоставили перевязочные средства.

Уже по окончании совета Перхуров принимает решение о передаче командования генералу Карпову. Он решается переправится на другой берег Волги, набрать в отряд крестьян из окрестных деревень и ударить в тыл красным. С другой стороны его должен поддерживать заволжский фронт Гоппера. После прорыва фронта все войска во главе с Карповым должны устремится в этот прорыв и уйти в Архангельск. Для прорыва приготовили 10 пароходов общества «Самолет». Желающих идти на прорыв вместе с Перхуровым оказалось достаточно много, но генерал Карпов потребовал оставить людей на позициях. В это время фронт местами оголился, многие повстанцы уже окончательно пали духом и старались спастись бегством из города. Чтобы не допустить выхода из осажденного города тех кто поддерживает белых, именно в этот день большевики издают указ о запрете въезда и выезда из Ярославля в связи с белогвардейским восстанием. На пароход с собой Перхуров берет всего 50 человек.

В ночь с 15-го на 16-е июля генерал-лейтенант Петр Петрович Карпов принимает командование всей армией.

В этот же день в Ярославль со своим штабом переезжает командующий Южным Ярославским фронтом Юрий Станиславович Гузарский, который руководит действиями красных в центральной части Ярославля.

В Москву летят весьма оптимистичные телеграммы: « Утром получено три броневых автомобиля, которыми около 4 час. дня нами был предпринят удачный и смелый налет против цепи белых. Нами был захвачен 1 пулемет, потери противников значительны. Установлена связь телефона через мост с войском Геккера, действующим на левом берегу Волги. В настоящее время белые открыли стрельбу из пулеметов, по всему фронту идет сильная ружейная и пулеметная стрельба. Белые доживают последние часы» Военкомокр НЕЙМАН.

«Положение благоприятное...Замыкаем <противника> в мешок. Есть надежда дня через полтора или сутки совершенно уничтожить мятеж. Противника человек шестьсот...наши соединились в кольцо почти, <противнику> из него не уйти» ЩЕТКИН Заведующий оперативным Отделом военного комиссара Гузарского.

Юрий Станиславович Гузарский офицер царской армии перешедший на сторону большевиков. После расстрела заговорщиков лично спас от расстрела актрису Валентину Барковскую, которая была вхожа в Штаб белых и отвечала за обеспечение продовольствием Ярославля. 14 января 1919, будучи командиром 15-й стрелковой дивизии, был осуждён военным трибуналом и расстрелян «за невыполнение приказов командования, своевременную неявку в штаб и дискредитацию политработников».

16 июля 1918 года. Одиннадцатый день ярославского восстания.

Рано утром, лишь только рассвело, пароход общества «Самолет» отчалил от берега и пошел вверх по Волге. На этом судне находился экс-руководитель Ярославского восстания полковник Александр Петрович Перхуров. С ним было 50 человек. Удивительно то, что выход этого парохода красные оставили вообще без какого либо внимания. По воспоминаниям Перхурова по ним не стреляли ни пушки, которые за 10 дней отлично пристреляли Волгу в районе моста, ни пулеметы красных, которые были установлены там. Пароход спокойно дошел до Толгского монастыря, где вся команда покинула его.

В 8 утра в небо над Ярославлем поднимается самолет «Voisin» на своем борту он несет 16,5 кг. бомб, которые он должен сбросить на пристань у Семеновского спуска (сейчас Красный съезд), и здание бывшего училища духовного ведомства (сейчас здание управления СЖД). А так же произвести воздушную разведку. Белые открыли огонь из пулеметов по самолету, но исполнению задачи это не помешало. Летчик произвел бомбометание, но при посадке аппарат перевернулся. Таким образом этот вылет для «Voisin» стал первым и последним.

В 9 утра начинается артподготовка красных, город обстреливается из разных калибров. После чего красные поднимаются в атаку. В районе станции Всполье и Сенной площади красная пехота смогла продвинуться вперед на весьма приличное расстояние. Белые отступив под первым ударом смогли прийти в себя и уже к 15 часам восстановили линию обороны. При этом один из броневиков красных, который поддерживал наступление отряда Громова был подбит артиллерией восставших.

Видя то, что красные отряды не могут решить поставленных задач Гузарский телеграфирует в Москву: «Блестяще начатое наступление привело к весьма скромным результатам, так как сказались скудность технического материала и малая выдержка пехоты, которая много забрала, но не удержала, так как неспособна укреплять занятое... Мне нужно пятьсот человек стойкой пехоты. Десять вагонов снарядов, среди них химические и зажигательные». Впервые красные говорят о возможности использовать химическое оружие.

В свою очередь штаб Добровольческой армии выпускает листовку в которой сообщалось, что «войска бодры и уверенно глядят на будущее, которое должно окончательно обрисоваться в ближайшие дни...Граждане мужественно и стойко переносят поражающие их несчастья». На деле граждане подсчитывают убытки от постоянных обстрелов и бомбежек. Председателя квартального Комитета № 20 по самообороне подает в Штаб рапорт следующего содержания: «Доношу, что во вверенном мне квартале № 20 не все обстояло благополучно за сутки. Дом № 9 Иконникова по Пробойной ул (сейчас ул.Советская). уже вторично попал под обстрел из орудий со стороны красной армии. Двумя снарядами с западной и северной стороны пробита насквозь деревянная стена кухни в квартире г. Каратыгина. Начался пожар, прекращенный домашними средствами. Кухня носит следы сильного опустошения. Все жильцы дома выехали, оставив все имущество в квартире на попечение дворника. В доме № 22 Успенского по Екатерининской ул.(сейчас ул.Андропова), в нижнем этаже, в квартире, занимаемой чайной лавкой, снарядом с с.-зап. стороны пробита насквозь каменная стена. Вся чайная посуда торгового заведения оказалась разбитой. Снарядом, брошенным с аэроплана на площадку перед Казанским монастырем, разбиты все уцелевшие до сего времени стекла в окнах. Пролетевшим над головой А. Я. Тарасовой в сгоревшей квартире ее снарядом г. Тарасова оказалась сильно контуженной в голову».

И все же красные заканчивают этот день на мажорной ноте. Гузарский, которого официально утверждают общим командиром над всеми Ярославскими фронтами, обещает Троцкому закончит восстание в течении 2 суток. «В течение 48 час. все можно будет ликвидировать. Я кончил. ГУЗАРСКИЙ».

17 июля 1918 года. Двенадцатый день ярославского восстания.

Ночью этого дня латышские отряды под командованием Геккера смогли окончательно сузить Заволжский фронт до размеров Твериц. В этом бою в плен к красным попали 50 человек. В качестве трофеев им достался один грузовой автомобиль, пушка и много другого имущества. Гузарский сообщает в Москву о том, что «белые показали за последние дни замешательство, командный состав старается спастись бегством по Волге отдельными группами, баржи и лодки нашей артиллерией потопляются». Однако это была не совсем правда ибо Заволжский фронт под командованием полковника Гоппера продолжал организованное сопротивление.

Рано утром этого дня в воздух вновь поднялся самолет с красными звездами на фюзеляже. Морской летчик Илья Сатунин получил приказ Гузарского «...сбросить бомбы над прилегающим к Волге кварталом, в частности, над губернаторским домом, что возле Ильинского собора, а также на собор. Полёт закончите не позже 8 часов утра, время, когда наши части должны перейти в наступление. Если возможно, совершите 2 или 3 полёта». Самолет «Фарман-30» дважды принимал на свой борт по 6 пудов динамитных бомб и летчик исполнил приказ командования. С высоты полтора километра эти бомбы были сброшены на город. После второго полета пилот сообщил, что «большая часть бомб попала в район расположения штаба противника (около бывшего губернаторского дома)».

Летчики заметили сильные повреждения зданий и возникшие пожары. Обнаружили пулеметные гнезда. Оттуда аэроплан несколько раз был обстрелян. Несмотря на то, что самолет летел на высоте 1200 метров около него был слышен свист пуль и уже на земле было обнаружено одно попадание в аэроплан.

Помощник командира Южного фронта НЕЙМАН в сводке сообщает «Ввиду упорства противника решено было усилить бомбардировку, применяя для этой цели наиболее разрушительной силы бомбы...кольцо наших войск вокруг Ярославля тесно сомкнулось. Такова была первая боевая задача, успешное выполнение которой уже позволяло перейти к наступательным действиям, каковые нами и были вслед за тем предприняты».

Надо отметить, что «наступательные действия» красных шли с переменным успехом. В этот день при атаке красных в районе ул.Цыганской (сейчас Гор.Вал) были подбиты два броневика. Причем машины были подбиты «дружественным огнем». Бронеплощадка стоявшая на станции Всполье заметила движение броневиков в этом районе и думая, что это белые обстреляла его из пушек. Команда обслуги броневиков из 11 человек погибла, машины попали в руки мятежников.

Весь день с самого раннего утра в районе «11-ой версты» (сейчас станция «Приволжье» около Шинного завода) идет ожесточенный бой. Красные пытаются смять оборону белых, а те в свою очередь пытаются прорваться к железнодорожному мосту. Военный комендант станции Всполье Горомов получает оттуда сообщение: «Давайте помощь, или мы отступим, и 11-ть вагонов под раненых». Белые давят и есть опасность того, что они отобьют выход на железнодорожный мост. Левый фланг красных дрогнул и отступил. Но в это время на подмогу кинишемскому отряду приходит бронепоезд, который огнем артиллерийских орудий и пулеметов восстанавливает линию фронта в этом месте. Бой прекращается лишь с наступлением темноты.

18 июля 1918 года. Тринадцатый день ярославского восстания.

В Ярославле опять поменялась погода. С самого утра шквальный ветер и сильный дождь. Еще ночью артиллерия красных с закоторольсной части города начался обстрел белогвардейских укреплений в районе улицы Рождественская (Б.Октябрьская) и мельницы Вахромеева (Мукомольный завод). Мельница и ее постройки загорелись.

Гарнизон Заволжского участка фронта сосредоточился в Тверицах. Командир гарнизона полковник Гоппер накануне вечером говорил по телефону с начальником штаба генералом Карповым. Тот попросил его продержаться еще сутки на случай если полковник Перхуров все же выйдет в тыл красным со своим отрядом. Если же этого не случится генерал приказал Гопперу переправить оставшихся бойцов и оружие через Волгу. Гоппер попытался возражать, но Карпов заметил что приказы старшего по званию не обсуждаются и объявил ему, что Ярославский отряд переходит на инженерную оборону.

В городской управе проходит последнее за время мятежа заседание. Некоторые члены управы хотят пойти в штаб восстания и категорически требовать сдать город красным. Но комиссар Временного правительства в Ярославле Борис Дюшен был резко против этого и настаивал на продолжении борьбы.

Днем на станции Урочь красные собирают совещание командиров штабов. Туда вместе со своим штабом на бронепоезде едет Гузарский.

Уже вечером штаб заволжского отряда принимает решение закончить оборону. Отряд отходит к более спокойному участку фронта к селу Савино (напротив Нижнего острова). За отрядом с того берега высылается пароход. Над Тверицами поднимается красный флаг.

Увидев его арестанты, которые находились на «барже смерти», решились на побег. Они отвязали чалку, которая держала баржу на середине реки и она движимая течением дошла до Коровников, где ее встретили красные. По воспоминаниям одного из арестованных эти несколько сотен метров пути были для некоторых арестантов смертельными: «Баржа понеслась со скоростью «Самолета». В нас стреляли белые и красные. Дровяные баррикады нас защищали, и лишь немногие погибли....После этого выглянул <в окно>. Баржа около Лицея плывет, и в нас стали стрелять орудия из Коровницкой тюрьмы красных...Вся баржа, начиная с самого сильного и кончая умирающими, гудела: «Товарищи, мы свои». Эту радостную, живую картину равнодушно было смотреть невозможно».

Совещание красных штабов на станции Урочь заканчивается ночью. Гузарский со штабом едет на другой берег и попадает в железнодорожную катастрофу. Уже переехав мост бронепоезд сталкивается на путях с бронеплатформой. Оба поезда падают с насыпи. Гузарский и члены его штаба получают разной степени тяжести травмы, но погибших в аварии нет.

В Савино начинается эвакуация заволжского отряда. Порядка 50-60 человек грузятся на корабль, который под огнем красных отходит от берега. Гоппер с адъютантом в этот момент снимают последние посты и не успевают на него. «Мы остались 16 человек в беспо­мощном положении на берегу, остальные, с постов, более близких к берегу, успели сесть на пароход...Мы стояли на месте, не зная, что предпринять. Более спокойная часть нашего участка была к югу, со стороны деревни Савино, откуда сегодня, почти весь день, не было стрельбы. Мы направились берегом в ту сторону...нам удалось благополучно достичь громадного леса. Тут мы почувствовали себя временно спасенными... Еще в тече­ние 2-х дней после этого мы старались установить связь с Перхуровым, но когда и это не удалось, то пришли к необходимому выводу — распрощаться с Ярославлем». Организованная оборона заволжского фронта закончена.

После совещания в штабе красные пытаются более предметно решать вопрос о использовании в Ярославле химического оружия. Вот разговор штаба красных на ст.Всполье с начальником оперативного отдела наркомата по военным делам Сергеем Владимировичем Чикколини: «Сколько у вас химических снарядов?- Снарядов вовсе нет, имеются в Иванове-Вознесенске - Если у вас баллоны с удушливыми газами? - Баллонов с газами здесь нет, также нет масок. Маски имеются в очень незначительном количестве».

Положение красных на всех фронтах становится стабильным. Начальник чрезвычайного штаба Дмитровский телеграфирует в Москву Троцкому.

«Белые замкнуты в кольцо. Костромичи подошли и установили связь с Северным и Южным отрядом, противник пытается делать вылазку, но отражается огнем и идет подготовка. Прибыли с нашими пленными из Ярославля бежавшие путем снятия с якоря. Помощь понемногу прибывает. Большой недостаток в пулеметчиках и артиллерист. и инструкторах, а также нет прислуги для тяжелых орудий, которые получали».

19 июля 1918 года. Четырнадцатый день ярославского восстания.

Артиллерия красных всю ночь без перерыва обстреливает город. В уцелевших каменных зданиях в центральной части города укрываются руководители белогвардейцев. По всему фронту в окопах остаются те, кто решил сражаться до конца. Один из отрядов белых под покровом ночи пытается пойти в прорыв через «американский мост». Но с другого берега красные открывают прицельный огонь и белые вынуждены отступить в окопы в районе Спасо-Преображенского монастыря.

Несмотря на то, что на заволжском участке белые прекратили организованное сопротивление днем была артиллерийская перестрелка. Красные обстреляли здания в которых ранее находились отряды полковника Гоппера и оттуда был открыт ответный огонь из пушек. В районе станции Урочь было повреждено одно орудие, командир и прислуга получили ранения.

С пять часов утра батареи красных начинают артиллерийскую подготовку по всему фронту. После нее костромской и ивановский отряды поднимаются в атаку и им удается продвинуться вперед на своем участке фронта. Северная часть Ярославля (примерно по нынешней ул.Победы) занята Красной Армией. Освобождены из плена 30 советских работников. Командующий Ярославским фронтом Геккер сообщает в Москву, что «у белых голод». Красные получают из Москвы 6-ти и 8-ми дюймовые орудия. Штаб красных принимает решение начать обстрел из этих орудий центра города со станции Всполье.

Штаб Ярославского отряда Северной добровольческой армии выпускает последнюю. За время восстания, листовку.

«Доблестные воины!

Вы показали в эти дни борьбы живым своим примером, что преданность общему делу освобождения России, честность и мужество, противопоставленные даже лучше вооруженному противнику, — побеждают. Как ни старается враг, — не сломить ему нашей воли к победе. Победа не там, где больше пушек, а там, где больше веры в правоту своего дела. Наемникам не сразить сынов России. История и современники оценят по достоинству Ваш подвиг. Недолго уже осталось сражаться, противник заметно слабеет, и силы его падают. Штаб армии решил держаться до победы. Никакого отступления не будет. Штаб останется на своем месте до тех пор, пока будут бойцы на позициях. Если потребуется, каждый из нас от рядового воина до Главнокомандующего возьмет ружье и станет в окопах. Граждане воины, дело, которое вы делаете, святое дело! Да здравствует Северная Добровольческая Армия! Да здравствует Учредительное собрание! Да здравствует Великая Свободная Россия!»

Эти победные лозунги на деле целиком расходились с тем, что в это время происходило в Штабе восстания. Ближе к вечеру там собрались офицеры. Вариант продолжать героическую борьбу не обсуждался вовсе. Обсуждали два сценария дальнейшего развития событий. Идти на прорыв, как ранее предлагал полковник Перхуров, или сдаться в плен Германии. Для осуществления второго варианта в Штаб был вызван начальник «Германской комиссии военнопленных № 4» лейтенант Балк. Как вспоминала потом Валентина Барковская «...он дал честное слово германского офицера, что он действует от имени императора Вильгельма и что все сдавшиеся в плен будут отправлены в германскую миссию в Москву, откуда их, по всей вероятности, отправят или в Берлин, или в оккупированные местности. Вообще гарантировал им полную безопасность, но требовал немедленного вооружения содержащихся в городском театре 1400 человек военнопленных...». Однако большинство собравшихся были настроены прорываться из города. Командиры участков обороны должны были дать свои соображения о возможностях прорыва линии фронта. Через несколько часов белогвардейские командиры своими донесениями окончательно разрушили вариант возможного прорыва и выхода из города, штаб восстания решил сдаться Германии. Уже ночью лейтенант Балк получил оружие для своих подчиненных и обратился к тем, кто пришел к городскому театру (ныне Театр Волкова). Балк вышел к собравшимся в офицерской парадной форме, хотя до этого ходил в гражданском костюме. С восставшими он говорил по-русски и еще раз гарантировал сдавшимся полную безопасность. Обращаясь к своим солдатам он обещал, что их в скором времени отправят домой, но надо немного подождать. Так же он отметил, что в данных обстоятельствах возможно открытие военных действий. После этого все те, кто пришел сдаваться Германии вошли в фойе театра и оставались там до утра.

20 июля 1918 года. Пятнадцатый день ярославского восстания.

Рано утром на одном из участков южного фронта (со стороны р.Которосль) белые предприняли последнюю попытку прорваться через окружение. Но попытка оказалась неудачная.

С восходом солнца на площади перед городским театром состоялась странная церемония, которой командовал начальник «Германской комиссии военнопленных № 4» лейтенант Балк. Перед театром было построено карэ из вооруженных германских военнопленных. В него по очереди входили офицеры белогвардейского штаба, они бросали личное оружие под ноги лейтенанта Балка – и тем самым подтверждали то, что они сдавались в плен Германии. Власть в Ярославле официально переходит в руки Германии.

Тяжелые орудия прибывшие в Ярославль накануне, красные разворачивают в районе станции Всполье (Ярославль главный). Задержка с их развертыванием вызвана тем, что для их установки нужны большие деревянные кряжи, за которыми пришлось ехать на Которосльную линию. Орудия наконец то занимают исходные позиции. В городе распространяется листовка штаба Красной армии следующего содержания: «Чрезвычайный Штаб Ярославского фронта объявляет населению города Ярославля. Всем, кому дорога жизнь, предлагается в течение 24 часов со дня объявления сего оставить город и выйти к американскому мосту. Оставшиеся после указанного срока в городе будут считаться участниками мятежников. По истечении 24 часов пощады никому не будет, по городу будет открыт самый беспощадный ураганный артиллерийский огонь из тяжелых орудий, а также ХИМИЧЕСКИМИ снарядами. Все оставшиеся погибнут под развалинами города, вместе с мятежниками, предателями и врагами революции, рабочих и беднейших крестьян».

Но не дожидаясь истечения означенного в листовке срока тяжелая артиллерия красных начинает свою работу. Свой главный удар они наносят по тем районам города где по сведениям разведки остались очаги сопротивления белогвардейцев. В ответ белогвардейцы отвечают несколькими артиллерийскими выстрелами.

Наступление красных идет по всем фронтам. Белые фактически зажаты в трех городских кварталах вокруг бывшего дома губернатора (здание Художественного музея). В наркомат по военным делам шесть вечера этого дня отправляется телеграмма: «...наступление успешно. Вопрос суток или полуторых, когда противник будет раздавлен, могли бы химическими снарядами задушить всех в течение нескольких часов, но ввиду мирных жителей [к] этому пока не прибегаем, и потому придется затратить около суток или полуторых. Деревянные постройки перед фронтом почти все сожжены, большая часть каменных разрушена нашей артиллерией».

В штабе «Германской комиссии военнопленных №4» решают, что делать дальше. Тактическое, военное разоружение и пленение противника после тщательного обсуждения было возложено на лейтенанта Мюллера. По окончании всех военных приготовлений штабу восставших было заявлено, что немецкая комиссия принимает факт сложения оружия.

21 июля 1918 года. Шестнадцатый день ярославского восстания.

Всю ночь артиллерия красных обстреливала ту часть города, в которой находились белогвардейцы. Несколько городских кварталов были буквально «перепаханы» обстрелом батарей разного калибра. Белые отвечали лишь пулеметным огнем. В 8 часов красная кавалерия ворвалась в центр. Всадники с красными бантами на рукавах рубах и в гривах лошадей промчались по бульвару (сейчас Ул.Первомайская) и уже через несколько минут на пожарном депо 1-й части был выкинут красный флаг.

На театральную площадь перед передовыми частями Красной Армии вышел лейтенант Балк и зачитал командирам документ, текст которого был уже расклеен на стенах оставшихся домов: «Допущенная на основании Брестского договора правительством Российской Федеративной Республики и уполномоченная тем же правительством германская комиссия № 4 в Ярославле имеет честь оповестить следующее: штаб Ярославского отряда Северной добровольческой армии объявил 8-го сего июля германской комиссии № 4, что Добровольческая армия находится с Германской империей в состоянии войны. Так как военные операции не привели к желательным результатам и дабы избегнуть дальнейших разрушений города и избавить жителей от неисчислимых бедствий, Ярославский отряд Северной добровольческой армии 21 июля 1918 г. предложил германской комиссии № 4 сдаться ей и выдать все оружие. Германская комиссия № 4 приняла предложение... Германская комиссия № 4 располагает сильной боевой частью, образованной из вооруженных военнопленных, и займет для поддержания спокойствия в городе Ярославле до получения решения из Москвы положение вооруженного нейтралитета. Для соблюдения порядка и восстановления нормального течения жизни комиссия окажет по возможности мирному населению должную поддержку. Да займутся обыватели многострадального города вновь своими делами и заживут с полной надеждой на лучшее будущее».

Через два часа после того, как красные поняли, что штаб мятежников в почти полном составе находится под защитой немцев Константин Нейман требует разъяснения ситуации у наркомата обороны, «Дайте немедленно указание, как поступить в дальнейшем».

Узнав о происходящем в театре туда, для переговоров с лейтенантом Балком, прибывает командующий фронтом Гузарский: «Я был у Председателя комиссии № 4 и объявил ему, что власть в городе принадлежит Советск. Властям в моем лице и что все белогвардейцы как государственные преступники должны перейти в мое ведение. Он ответил мне, что не знает, как быть, и желает выехать вместе со мною в Москву для разрешения вопроса о белогвардейцах и признании их нашей добычей или Германск. Центр. Властью и Германским послом. Речь идет, конечно, лишь о тех белогвардейцах, которые сдались комиссии, это главари». Геккер встретившийся с Гузарским так же настаивает на немедленной передаче пленных белых в руки красной армии. Балк как мог сопротивлялся напору красных командиров, однако видя своей главной задачей сохранение жизни вверенных ему немецких солдат он начал передачу военнопленных красным.

Занявшие город красные части не особенно церемонились с Ярославлем. В середине дня помощник командующего южным Ярославским фронтом К.А. Нейман телеграфирует в Москву о разграблении Ярославля вошедшими в город красноармейцами: «Положение несколько ухудшается тем, что наши красноармейцы страшно и доблестно грабят город, не удерживаемы своими начальниками...Сейчас отправляюсь лично в город для восстановления революционного порядка».

После падения восставших Ярославль представляет из себя грустную картину. По некоторым улицам невозможно было пройти, потому что перерезанная телеграфная проволока вилась целыми клубами. На бульваре деревья стояли частью опаленные, частью поломанные снарядами. На некоторых улицах были сделаны баррикады. Редкий каменный дом остался без отверстия от разорвавшегося снаряда. Начиная с Мологской улицы (ул.Победы) и к Всполью начиналось сплошное поле выгоревших улиц с торчащими трубами, среди которых бродили погорельцы.

До последнего в своей резиденции, в губернаторском доме, оставался комиссар Временного правительства Борис Дюшен. Лишь только после того как в городе появились первые красные части он покинул здание и лишь по счастливой случайности он не разделил судьбу руководителей восстания.

В 12.20 Гузарский посылает Троцкому лаконичную телеграмму.

«Ярославль взят, белогвардейцы арестовываются».

В этот же день Гузарский получает приказ от начальника оперативного отдела наркомата по военным делам Сергея Чикколини: «Не присылайте пленных в Москву, так как это загромождает путь, расстреливайте всех на месте, не разбираясь, кто он: в плен берите только для того, чтобы узнать об их силах и организациях».

Ярославское восстание подавлено.

22 июля 1918 года Ярославское восстание подавлено.

Вот таким Ярославль предстал очевидцам после 16 дней боевых действий. «Белого, красивого Ярославля более нет. Нельзя сказать: нет Ильинской (сейчас Советская) улицы или погибла в огне Владимирская (сейчас Рыбинская) улица. Нужно сказать: погибло все, кроме куска центра и вокзальной части города... Торчат одинокие трубы домов, куски кирпичных закопченных стен, остовы обгорелых деревьев. Валяются куски железа, кирпичи, обожженные чугуны и горшки и прочая домашняя утварь… Пожарная вышка разрушена. На Сенной (пл.Труда) площади все лари сгорели. Телеграфные столбы свалены и обгорели. В уцелевших домах выбиты все стекла. Цирк изрешечен снарядом...»

«Проезжая по Октябрьской ул., видим, пожаром освобождена громадная площадь от деревянных строений, а стояли каменные дома, без рам, стекол, даже крыш. Провода все порваны, столбы где выворочены, где стоят покривившись, во многих местах мостовая перекопана канавами. Рельсы трамвая изогнуты. На пути то и дело попадается оборванная и смятая проволока, которая зацепляется за автомобиль и, затянувшись, останавливает его или вырывает из него какую-либо часть. На Любимской (сейчас ул.Чайковского) улице, разрушенной меньше, на тротуаре лежат несколько трупов в серых шинелях, некоторые уже почернели. Едем далее. Провода оборваны по всему городу, стекла выбиты, стены домов где со следами пуль и снарядов, где разрушены или полуразрушены....Далее едем в Дом Народа (Художественный музей)...В Доме Народа все было перевернуто вверх дном. Кассы все взломаны. В 3-м этаже по направлению к лицею зияла громадная дыра, да и в других местах были шрамы. В саду несколько могил. Недалеко от Дома Народа по набережной под деревьями лежали два трупа в серых шинелях с георгиевскими лентами в петлицах.

По набережной Волги к Которосли везде окопы. У Лицея в саду стояло орудие. Оружие всех родов, особенно винтовки и пулеметы, патроны и снаряды валялись по всему городу, особенно было много ближе к театру»

Начинается подсчет потерь сторон. Потери Красной Армии были весьма внушительными. Во время суда над полковником Перхуровым один из свидетелей со стороны Красной армии показал, что «...мы отправили <в Ярославль> 11 поездов не менее 38 вагонов каждый. Мы понесли 75% <потерь>, а китайцы 90%».

По официальным данным в боях белые потеряли около 600 человек убитыми, но в первый же день после подавления восстания начались расстрелы. О точном числе расстрелянных сложно сказать. 22 июля были расстреляны 57 человек - членов штаба, затем 350 задержанных на улицах офицеров, затем многочисленные Чрезвычайные Комиссии стреляли задержанных по своему усмотрению. Согласно архивным данным с декабря 1918 года по февраль 1922 года было выявлено и предано в руки правосудия 339 активных участников мятежа.

В 1922 году на Генуэзской конференции делегация Советской России представила документ-претензию к зарубежным государствам. В разделе «Разрушение Ярославля» отмечено: «Из общего числа жилых строений 7618 сгорело 2147 строений, остальные жилые строения почти все имеют большие или меньшие повреждения от пуль и снарядов и требуют ремонта... Из 75 фабрик и заводов ... сгорело 20 фабрик и заводов... Из чистого, уютного, красивейшего города Ярославль превратился в грязный, наполовину уничтоженный город с громадными площадями-кладбищами, покрытыми развалинами и остатками пожарищ».

Нельзя не сказать о воинских частях участвовавших в подавлении ярославского восстания.

6-й Тукумский Латышский стрелковый полк под командованием Вациетиса И.И., 8-й Вольмарский Латышский стрелковый полк под командованием Поне Я.Р., 2-й минный китайский батальон под командованием Ли Цинхэ, 1-й Тверской полк Красной армии, 1-й Костромской Советский полк, Ярославская рота Интернационалистов, Батальон 1-го Варшавского полка, 1-ый Ярославский Советский полк, соединения венгров и австрийцев, лево-эссеровская дружина «Красный Перекоп», ярославский коммунистический отряд «Красный Перекоп», Ростовский, Иваново-Вознесенский, Рыбинский, Шуйский, Кинешемский и Даниловский отряды.

Вечером 22 июня Гузарский посылает последнюю телеграмму из Ярославля в Москву Троцкому.

«Сведения <на> 21 час. в Ярославле все спокойно, расстреляно 41 чел., штаб белогвардейцев... Опустошения произведены в городе средние».

Хронологию восстановил Климушкин Андрей, ведущий «Эхо Москвы - Ярославль»