Сохранено 2586626 имен
Поддержать проект

За нами придут корабли: Список реабилитированных лиц, смертные приговоры в отношении которых приведены в исполнение на территории Магаданской области

За нами придут корабли

Около 8000 справок на реабилитированных лиц, смертные приговоры в отношении которых приведены в исполнение на территории Магаданской области. Содержание справки: фамилия, имя, отчество, год рождения, место рождения, место жительства, национальность, дата ареста, осуждающий орган, дата осуждения, статья, дата расстрела, дата реабилитации, архивный номер.

Общественный совет издания: Карпенко Н.Б., Абрамов С.В., Бирюков А.М., Блинда С.А., Ботвиник О.С., Даманская Л.В.
Ответственный редактор Абрамов С.В.
Научные консультанты Бирюков А.М. и Кузьмин И.М.
Автор вступительной статьи Бирюков А.М
Редактор Пугачева Н.В.

Мемориальное издание подготовлено группой сотрудников ИЦ УВД Магаданской области в составе Олейниковой Н.В., Гвоздиковой А.К., Данилиной Н.В., Земляк Л.А.,Науменко И.Д., Смолкиной Л.Г., Разумовой И.Б. под руководством Рогожина А.И. и Кеню И.В.

И вообще, для чего мы живем? Определенно мы живем не для того, чтобы разбогатеть, нашей целью не является философское просвещение или надежда на вечное спасение, нет и еще раз нет... Мы живем ради доказательств, сэр. Именно так. Мы готовы отдать все на свете, чтобы иметь на руках факты, документированные факты. Лавры, которые мы хотели бы стяжать, — это лавры Всеведущего.
Е.Л.Доктороу
Так писал один из колымских заключенных — юноша, ушедший «во льды», в побег, где и умер от обморожений на койке лагерной больницы:

За нами придут корабли
И встанут, гремя у причала...

В этих строках — надежда на восстановление справедливости, надежда на память, которая жила в душе многих.

В наше время незримые корабли памяти обступили берега Особого острова Архипелага ГУЛАГ — острова под названием Колыма. В их трюмах — тени тех, кому так и не пришлось дождаться освобождения, тех, кто умер на лагерных нарах, замерз «во льдах», погиб от пули охранника, тех, кто был расстрелян здесь по скоропалительному постановлению зловещей Тройки или приговору Военного трибунала... Тяжкая память 25-летней истории властвования на Крайнем Северо-Востоке Государственного треста «Дальстрой» и его правопреемников. Тяжкая память необоснованных репрессий 30-х, 40-х, 50-х годов, волны которых неизменно докатывались и до Колымы.

Сегодня с точностью до тонны, до килограмма известны (и уже обнародованы) результаты хозяйственной деятельности Дальстроя: сколько добыто золота, олова, вольфрама, угля... Но архивы сохранили и не менее точные цифры — или показатели? — деятельности здесь репрессивных органов ОГПУ-НКВД-МВД.

Сто тонн золотишка за год 
Дает криминальная трасса. 
А в год там пускают в расход 
Сто тонн человечьего мяса, —

малоизвестная строфа из знаменитой лагерной песни «Я помню тот Ванинский порт...».

Может быть, реальные пропорции этих двух показателей существования Гостреста и не были столь тождественны — сто на сто, но несомненно, что истребительный аспект деятельности Дальстроя был не менее важен для государственного режима, чем его производственные достижения. Колыма многие годы была необходима для того, чтобы упрятать подальше и побольше ненужных, а то и просто враждебных этому строю людей, задержать их здесь подольше, а то и навсегда «приморить»... Миф о Колыме как месте, откуда не возвращаются, входил в комплекс государственной идеологии, как бы сопровождая своим грозным звучанием не менее мифический государственный энтузиазм, оптимизм, интернационализм и что там было еще..., потому что если ты не поверишь добровольно в вышеперечисленные слагаемые, то и будет тебе Колыма.

Колыма была необходима стране по таким вот идейным основаниям, и можно предполагать, что случись невозможное и исчезни все ее природные богатства, многотысячный Севвостлаг продолжал бы столь же оправданно существовать на этой северной земле – изобретательные умельцы переключили бы его на производство лучшей в мире ваты из густых охотских туманов, бесконечной лестницы в небо из особо прочной лиственницы или еще на какую-нибудь не менее грандиозную задачу. Потому что Колыма была нужна сама по себе – вне зависимости от того, что и сколько она производила.

Видимо, осознание истребительной роли Колымы пришло не сразу. И в числе первых ее заключенных было немало тех, кто верил — по крайней мере, в тот момент, когда поднимался на «борт парохода угрюмый», что там – в тайге, на прииске – ему будет легче, лучше, чем в домзаке или политизоляторе. Широко разрекламированная школа «перековки», якобы осуществлявшейся на самых крупных предшествующих невольничьих стройках – Беломорканале, Вишхимзе, казалось, должна была продолжить свои чудесные занятия и на колымской земле. Почти так оно и было на первых порах, — и историки объясняют этот период не в последнюю очередь либерализмом или даже гуманизмом первого директора Дальстроя Э.П.Берзина, но... первые расстрельные залпы прозвучат уже в самые первые годы освоения Колымы.

Репрессии против заключенных сопровождают всю историю Севвостлага, поражая подчас несоответствием меры наказания и тяжести преступления. Так, еще в берзинские времена высшая мера социальной защиты могла быть назначена за незначительное хищение или упущение по службе, позднее — за невыход на работу. Подобные расправы могли быть и отдельными случаями, без которых репрессивная система, в силу своего злодейского характера, просто не могла обойтись, но были в истории Колымы периоды, когда расстрельная практика приобретала характер заранее спланированных, массовых кампаний.

Первой из них, видимо, следует считать расправу над большим этапом троцкистов, доставленных сюда летом 1936 года. Репрессии против сторонников одного из вождей революции начались еще восемью-девятью годами раньше. Поначалу это были ссылки, заключения в политизоляторы. Попавший на конвейер репрессий троцкист к 1936 году уже имел два-три наказания. 1937-й должен был стать роковым в его судьбе.

Осужденные постановлениями Особого совещания НКВД СССР за КРТД (контрреволюционную троцкистскую деятельность) — по самой страшной «литерной» статье тех лет — едва ли обольщались перспективой выжить в колымских или воркутинских лагерях. Тем яростнее было их сопротивление лагерному режиму, тем отчаяннее борьба за свои права политических заключенных, тем настойчивее требования сносных условий существования и посильной работы. Средствами борьбы заключенные-троцкисты избрали невыходы на работу и голодовки.

Свои способы борьбы с дерзким контингентом (а более стойких и организованных борцов с лагерным режимом Колыма не знала ни до, ни после 1936-37 годов) были у лагадминистрации и отделений НКВД: РУР (рота усиленного режима) и ШИЗО (штрафной изолятор) — за невыход на работу; искусственное кормление — против державших голодовку. «А когда не хватало предложенных мер...»

С начала 1937 года против наиболее активных групп троцкистов стали возбуждать уголовные дела. В тот захват репрессивной машины попадали и люди, хорошо знавшие Л.Д.Троцкого (в частности, Н.М.Сермукс, его постоянный, еще со времен гражданской войны, помощник, нелегально последовавший за опальным вождем и в ссылку в Алма-Ату; профессор Б.М.Эльцин[1], один из редакторов собрания сочинений Троцкого), его идейные сторонники, заплатившие за приверженность троцкизму несколькими сроками наказания, — таких были десятки и сотни.
Поражает невиданная жестокость, фантастическое несоответствие содеянного иными из них той мере наказания, которую назначала расстрельная Тройка. Так, Т.И.Мягкова, находившаяся в ШИЗО райотдела по СГПУ (Северному горнопромышленному управлению), была обвинена лишь за попытку перекинуться несколькими словами со своим знакомым В.М.Поляковым, проходившим по этапу куда-то на прииск, и дерзкие выкрики в адрес конвоя, который эту попытку пресек... — и за это расстрелять?..

Но на руках у чекистов был «меморандум», из которого явствовало, что Мягкова Т.И. является убежденной и последовательной сторонницей... первый раз была осуждена... второй раз была осуждена... третий раз была осуждена... Небезразличным для так называемого следствия было и то, что Поляков, с которым она пыталась общаться — через колючую проволоку, — имел не менее впечатляющий послужной список. Незначительное нарушение правил внутреннего распорядка тюремного учреждения было лишь поводом для расправы над человеком, давно уже взятым репрессивной машиной на прицел.

Главным действующим лицом от УНКВД по ДС в отношениях с троцкистами, находившимися в Севвост-лаге, был А.А.Мосевич. Он неизменно появлялся при разборах всех лагерных «волынок» (так на тогдашнем вохровско-блатном жаргоне именовались недовольства заключенных), ему — по крайней мере, в копиях — адресовали заключенные свои требования, от него, доведенные до отчаяния, они ждали помощи...

Мосевич был доставлен на Колыму вместе с другими ответственными сотрудниками Ленинградского УНКВД, осужденными уже в январе 1935 года в связи с убийством С.М.Кирова. Видимо, не без ведома наркомата, а то и по прямому распоряжению из Москвы, они заняли здесь должности, необычно высокие даже для Колымы, где иные осужденные попадали подчас в привилегированное положение: бывший начальник Ленинградского УНКВД Ф.Д.Медведь стал начальником ЮГПУ (Южного горно-промышленного управления), одного из двух, существовавших тогда в Дальстрое; И.В.Запорожец, его заместитель в Ленинграде, возглавил УДС (Управление дорожного строительства, одно из важнейших в то время); бывший начальник СПО (секретно-политического отдела) Ленинградского УНКВД А.С.Горин- Лундин стал исполнять в Магадане обязанности начальника сначала отдела, а потом и Управления НКВД. Мосевич, помощник Горина-Лундина по СПО в Ленинградском управлении, на первых порах получил некрупную лагерную должность (начальника культурно-воспитательной части) в Оротуканском промрайоне. Но уже в августе 1935 года (срок наказания по «кировскому делу» — 2 года лишения свободы — истекал у него в январе 1937 года) по распоряжению директора Дальстроя Берзина Мосевич был назначен начальником СПО в магаданском отделе НКВД и помощником начальника этого отдела, сменив в должности начальника СПО сержанта А.В.Мохова, о котором у нас еще будет случай вспомнить.

Через три месяца, к 7 ноября, Мосевич, в числе других сотрудников отдела, удостоится от Берзина первой награды — серебряных часов. За страх ли, за совесть трудился на новом для себя месте ленинградский чекист, но именно его подпись стоит первой как организатора этой акции на многих выписках из актов расстрелов. В ноябре 1936 года он был награжден одной из самых высоких дальстроевских наград — золотыми часами.
Отмечая особо крупный успех в борьбе с троцкистами, уполномоченный НКВД СССР по ДС (он же директор Дальстроя) Э.П.Берзин сообщал в своем приказе от 19 марта 1937 года:

«Секретно-политическим отделом УНКВД по ДС вскрыт и агентурно разработан к-р троцкистский центр на Колыме во главе с политической тройкой. Следствие по данному делу было проведено в сжатые сроки и с достаточной полнотой разоблачило активную к-р вредительскую и диверсионную работу троцкистов на Колыме.

При наличии опытного врага, при активном сопротивлении его на следствии с применением методов клеветы, провокации и других подлых приемов свойственным троцкистам в их к-р борьбе — работники, непосредственно ведущие следствие, проявили максимум выдержки и чекистской уверенности в работе, не давая врагу скрыть соучастников и следов своей к-р работы»[2].

В заключительной части приказа Э. П. Берзин указал, «что для чекиста основное начало работы — это бдительность, последовательная настойчивость, умение обеспечить до конца правильную классовую линию, не останавливаясь перед какими-то было трудностями».

И не останавливались. Спустя пятьдесят с лишним лет Виктор Сербский, бывший колымский узник — шестилетним он находился в 1937 году на подлапгункте прииска им. Берзина (да-да! имени здравствовавшего тогда первого директора Дальстроя) вместе с осужденными за КРТД матерью Е.Т.Захарьян и отцом С.Н.Сербским — в 1990 году В.С.Сербский писал:

Передо мною ДЕЛО.
Номер с дробью. 
Плод мастеров заплечного труда. 
Как подступиться к тощему надгробью 
Убитых в Магадане без суда? 
УСВИТЛ. Дальстрой. Я эти казематы
Прошел мальцом — отмерено судьбой. 
Там на костях косматые приматы
Устраивали танцы со стрельбой. 
Что под обложкой? 
Сердце болью сжалось, 
В глазах картины страшные вдали... 
Те, кто пытал, не знали слова «жалость». 
А вдруг они под пытками сдались? 
Вот протокол. Отец твердит упрямо, 
Что разделяет взгляды Ильича. 
А мама? Мама.., 
Что же скажет мама? 
А мама отказалась отвечать. 
Врачи, снимите мне кардиограмму. 
Зажму в горсти свою седую прядь... 
Отца под первым номером, а маму
Под номером десятым — расстрелять.

Постановление о расстреле Е.Т.Захарьян и С.Н.Сербского Тройка УНКВД по ДС приняла на втором своем заседании 7 сентября 1937 года. А первое заседание этого органа состоялось двумя днями раньше.

Повсеместное создание Троек УНКВД (столь же чрезвычайные органы внесудебной расправы — хотя они к назывались «судебными» — действовали в бытность ГПУ ОГПУ и были ликвидированы после восстановления в правах в 1934 году Наркомата внутренних дел) напрямую связывается с тем, что впоследствии стали называть «ежовщиной», а выражаясь чекистским языком, было реализацией приказа Наркомвнудела № 00447 от 30 июля 1937 года. Согласно приказу подлежали репрессиям:

«1. Бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания и продолжающие вести активную антисоветс кую подрывную деятельность. 
2. Бывшие кулаки, бежавшие из лагерей и трудпо селков, а также кулаки, скрывавшиеся от раскулачива ния, которые ведут антисоветскую деятельность. 
3. Бывшие кулаки и социально опасные элементы, состоящие в повстанческих и бандитских формированиях, отбывшие наказание, скрывшиеся от репрессий или бежавшие из мест заключения и возобновившие свою антисоветскую практическую деятельность. 
4. Члены антисоветских партий (...), бывшие белые, жандармы, чиновники, каратели, бандиты, бандпособники, переправщики, реэмигранты... 
5. Изобличенные (...) агентурными материалами наиболее враждебные и активные участники ликвидируемых сейчас казачье-белогвардейских повстанческих организаций, фашистских, террористических и шпионско-диверсионных контрреволюционных формирований... 
6. Наиболее активные антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, бандитов, белых, сектантских активистов, церковников и прочих, которые содержатся сейчас в тюрьмах, лагерях, трудовых поселках ...»

Пункты 7 и 8 предусматривали репрессии против уголовников, как находящихся на свободе, так и уже заключенных в лагерь, ведущих преступную деятельность.

Все репрессируемые элементы подразделялись на две категории. К первой относились наиболее враждебные. Они подлежали немедленному аресту и после рассмотрения их дел на Тройках — расстрелу. Ко второй относились все остальные — они подлежали аресту и заключению в лагерь на срок от 8 до 10 лет.

Обращает на себя внимание своеобразный график начала операции для различных регионов страны (есть основания полагать, что на территории деятельности Дальстроя она началась не раньше, чем в ДВК). Видимо, он составлялся с учетом сроков окончания подготовительных работ, которые могли определяться как самим объемом этой работы, так и наличием сил оперативного состава в данных регионах. Одного из важнейших видов подготовки, осуществленной в тот период УНКВД по ДС, я коснусь ниже.

Приказ устанавливал лимиты на количество лиц, привлекаемых по первой и второй категориям, для каждого из республиканских, краевых, областных звеньев НКВД. «Какие бы то ни было самочинные увеличения цифр не допускаются, — сказано в приказе, — в случаях, когда обстановка будет требовать увеличения утвержденных цифр, наркомы республиканских НКВД и начальники краевых и областных управлений НКВД обязаны представить мне (т. е. Ежову. — А. Б.) соответствующие мотивированные ходатайства».

И вот что примечательно: «Уменьшение цифр, а равно перевод лиц, намеченных к репрессированию по первой категории — во вторую категорию и наоборот — разрешается». Региональные органы получали, таким образом, определенную свободу в своих действиях. Более того, они могли, стало быть, и в гуманизме отличиться, уменьшая число репрессируемых по обеим категориям. Только отличались ли? Едва ли.

Что касается объектов, жертв планировавшихся репрессий, то может вызвать удивление отсутствие прямого указания на троцкистов — излюбленную мишень сталинской мстительности 30-х годов. К тому моменту, к августу 1937 года, репрессии против троцкистов на Колыме приобретали самый широкий характер. Настоящий приказ, возможно, свидетельствовал о том, что, по мнению наркомата, данный процесс развивался нормально и не нуждался в дополнительном стимулировании. Но возможно, что по каким-то и неизвестным нам сегодня обстоятельствам антитроцкистскую направленность готовящейся операции было решено лишний раз не афишировать — а свои поймут.

Из перечисленных групп лиц, вовлекавшихся в операцию согласно приказу № 00447, только первые две — бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания, и бывшие кулаки, бежавшие из лагерей и трудпоселков, — не будут представлены в числе лиц, репрессированных на территории деятельности Дальстроя (коллективизация на Крайнем Северо-Востоке имела свою специфику). Все прочие группы в кровавой практике Троек УНКВД по ДС будут представлены сполна.

В целом приказ № 00447 был логичным продолжением и, может быть, завершением «очистительной» и устрашающей практики, проводившейся органами ОГПУ-НКВД с начала 30-х годов. Изгнание всякого инакомыслия, затаптывание всех его возможных истоков, подавление и искоренение любой возможности сопротивления — таков, видимо, был стратегический замысел политического руководства страны. И операция 1937-38 годов должна была достойно завершить претворение этого замысла. Самую демократическую в мире Сталинскую конституцию (1936 год) должно было получить общество, полностью очищенное от своих внутренних врагов.

Говоря об определенной традиции, присутствовавшей в самом характере приказа № 00447, следует особо оговорить и его «новаторский» характер, который проявлялся, прежде всего, в команде начать преследование по широкому спектру достаточно четко определенных «линий», т. е. направлений уголовного преследования, и, конечно, в объемах выделяемых лимитов.

Для Колымы началом подготовки к этим преследованиям (видимо, и здесь была дана соответствующая команда) стал приказ № 0036 УНКВД по ДС, принятый между 14 и 22 июля 1937 года (собственной даты приказ не имеет). Приказ устанавливал порядок взятия на учет и оформления дел-формуляров на, как тогда говорилось, «подучётный контингент». Этот контингент составляли лица, уже осужденные за контрреволюционные преступления и бандитизм и находившиеся в колымских лагерях, как, например, вышеупомянутый Мосевич [3].
Отчего отделам УГБ УНКВД по ДС понадобилось как бы дублировать документацию УРО (учетно-распре делительного отдела) Севвостлага, который с момента основания лагерной системы на Колыме вел всезнающую картотеку, хранил все личные дела заключенных а на ОЛПах (отдельных лагерных пунктах) — и рабочие формуляры на них? Ответ кроется, видимо, в системе подготовки будущих уголовных дел, сущность которой заключалась в том, что вопрос — возбуждать или не возбуждать дело на того или иного заключенного — решал ся в самом УНКВД по ДС в Магадане по принципу «статейности», независимо от того, где в данный момент находился сам заключенный, соответствующим отделом Управления, а райотделу (или отраслевому отделу) НКВД, в ведении которого находился лагпункт, оставалось лишь сфальсифицировать дело с помощью соответствующих средств.

Приказ № 0036 был подписан врид начальник: УНКВД по ДС старшим лейтенантом ГБ Веселковым. Он недолгое время управлял этим учреждением после отстранения Горина- Лундина. Вместе или вслед за Гори ным-Лундиным навсегда исчезнут и другие находившиеся на Колыме ленинградские чекисты, осужденные по «кировскому делу», — а к их числу, кроме уже названных, относились начальник прииска «Штурмовой» Губин и сотрудник УНКВД Лобов. Что с ними стало, где они нашли свою смерть, неизвестно до сих пор.

Веселков, в свою очередь, недолго просуществует в этой должности — до приезда Сперанского. Видимо, позже, уже в 1938 году, Веселков тоже будет репрессирован, так как деловой контакт с ним станет служить компроматом (как, скажем, и контакт с Э.П.Берзиным) для других сотрудников УНКВД по ДС уже в 1939 году.

Старший лейтенант ГБ В.М.Сперанский вступит в дело 3 декабря 1937 года. Именно этой датой помечено его указание начальнику внутренней тюрьмы УНКВД И.П.Кузьменкову: «На основании решений Тройки УНКВД по ДС (протоколы №№ 20 и 21), утвержденных Тройкой УНКВД по ДВК, приведите приговор в исполнение — расстреляйте нижеследующих осужденных». И вслед за тем — список на 128 фамилий.

Здесь следует отметить обстоятельство, еще до конца не изученное. Отдел НКВД по ДС с момента своей организации, т.е. с октября 1934-го или апреля 1935 года (в соответствующих приказах день его образования указывается по-разному), находился в подчинении УНКВД по Дальневосточному краю. Характер этого подчинения остается пока невыясненным, но известно, что какие-то вопросы магаданские чекисты решали в Хабаровске, какие-то — в Москве, какие-то — самостоятельно. Сказалась эта «подчиненность» и при выполнении приказа № 00447: постановления Тройки, появившейся в Магадане в сентябре 1937 года, подлежали утверждению Тройкой УНКВД по ДВК. Каких-либо документов, обнаруживающих это утверждение или, наоборот, говорящих об отказе в утверждении, найти пока не удалось. Сохранилась лишь формула, употреблявшаяся в 1937-38 годах в расстрельных актах и выписках из них, вкладывавшихся в уголовные дела: «...согласно постановлению Тройки УНКВД по ДС, утвержденному Тройкой УНКВД по ДВК...». Случавшаяся подчас моментальность приведения постановлений в исполнение наводит на мысль, что эта формула на самом деле не подкреплялась какими-либо действиями и подчиненность одной Тройки другой была пустой формальностью.

Первую Тройку УНКВД по ДС возглавил старший лейтенант ГБ А.Г.Кожевников. По некоторым архивным данным, которые я не могу в полной мере считать достоверными (но других пока нет), в состав этой Тройки входили также начальник Севвостлага капитан ГБ И.ГФилиппов и сотрудник УНКВД по ДС А.Ф.Малышев. Первое заседание Тройки состоялось, как я уже говорил, 5 сентября, через 20 дней после начала операции по выполнению приказа № 00447 на Дальнем Востоке.

Видимо, в указанном выше составе Тройка просуществовала до конца ноября. В архивных материала: имеется упоминание о 24 протоколах заседаний этой Тройки. Последнее из них датировано 21 ноября.

Сохранились семь документов о приведении в исполнение постановлений Тройки. Первый из них имеет следующий сопроводительный текст:

«Начальнику 3 отдела УНКВД по Д( лейтенанту гос. безопасности тов. Бондаренко

Согласно постановлению Тройки УНКВД по ДС утвержденному Тройкой УНКВД по ДВК, Вам предлагается (интересная — для органов НКВД — формулиров ка: «предлагается». — А.Б.) привести приговор в исполнение — расстрелять нижепоименованных (...)».

Названо 268 фамилий. Дата — 22 октября 1937 года.

«Об исполнении акта доложите мне. Сдано в архив актов 257».

«Не приведены, — собственноручная запись в конце списка Бондаренко (с его автографами я уже знаком. — А.Б.), — порядковые...» И указывается 11 номеров. Причины, по которым постановление в отношении эти лиц не было исполнено, не сообщаются.

П.С.Бондаренко руководил выполнением распоряжений председателя первой Тройки УНКВД по ДС Кожевникова весь трехмесячный (с 5 сентября по начало декабря) период ее существования.
В то время Бондаренко был весьма заметной фигурой в магаданском УНКВД; приказ о его назначении начальником ЭКО (экономического отдела) ОГПУ (еще одно подтверждение сумбура в наименованиях репрессивных органов на периферии в те годы) «Дальстроя» подписал в мае 1934 года весьма известный чекист Т.Д.Дерибас, руководивший Полномочным представительством ОГПУ в ДВК. Бондаренко (1903 г. р., член ВКП(б) с 1929 г.) имел уже около десяти лет стажа в органах Политического управления в Крыму.

В Магадане он пришелся явно ко двору. Стоит в этой связи отметить его высокую — для чекистского уровня тех лет — образованность: семь классов в 6-й советской трудовой школе им. Луначарского в Севастополе, бывшей 1-й мужской гимназии, где он прослушал, в числе прочих, курс по философской пропедевтике, а также французскому, немецкому и латинскому языкам — и это в 1920-21 годах! Позже заочно закончил первый курс факультета советского строительства МГУ-1.

В аттестации, подписанной в начале апреля 1936 года зам. начальника Отдела НКВД СССР по ДС Гориным (все тем же Гориным-Лундиным) и уполномоченным НКВД СССР по ДС Берзиным, говорится, что Бондаренко умело руководит своим аппаратом, хорошо ориентируется в обстановке, находчив, аккуратен и т. д. К работе относится весьма добросовестно, своей работой удовлетворен.

15 мая 1936 года аттестационный лист о присвоении Бондаренко П.С. специального звания «лейтенант Государственной Безопасности» был подписан тогдашним наркомом Ягодой (чуть позже, 4 июня, такой же лист — наркомовский, может быть, задержался в пути — собственноручно подписал Э.П.Берзин, — выходит, и он был вправе такие звания присваивать?).

Не менее успешно шла служба Бондаренко и при новом наркоме — Ежове, и уже после того, как были расстреляны два его главных «поручителя» — Горин-Лундин и Берзин. При новом начальнике УНКВД по ДС Сперанском Бондаренко сохранил не только свою голову, но и должность (но какой ценой?).
В октябре 1939 года следующий начальник УНКВД по Строительству на Дальнем Севере майор ГБ Окунев, отвечая на запрос наркомата, писал о Бондаренко:

«По своим оперативно-чекистским знаниям может занимать должность Начальника Отдела УНКВД. В связи с тем, что за время работы в УНКВД по Строительству на Дальнем Севере скомпрометировал себя, как чекист и член ВКП(б) проходил по показаниям арестованных по делу антисоветской организации на Колыме, продолжительное время (с 1934 по 1939 г.) работал и был в близких связях с бывшим руководителем Треста «Дальстрой» — Берзиным и УНКВД — Гориным-Лундиным, Лобовым, Мосевичем, Веселковым, которые в данное время арестованы и частично осуждены — был отстранен от должности Помощника Начальника УНКВД и Начальника 3-го Отдела УГБ и направлен работать в распоряжение Начальника Севвостлага, где работает Начальником 2-го отдела Управления».

В конце 1939 года Бондаренко в возрасте 36 лет был уволен из органов НКВД — в запас. Таким, по крайней мере, был приказ наркомата.

Но вернемся в год 1937-й. О ходе операции УНКВД по ДС регулярно отчитывалось перед наркоматом. Так, 25 октября 1937 года начальнику ГУЛАГа Плинеру и начальнику 8-го отдела Цесарскому из Магадана было сообщено:

«Всего поставлено на рассмотрение Тройки — 2348 человек. Приговорено к расстрелу — 1950 человек, из них: а) отбывали наказание в лагере: за к-р троцкистскую деятельность — 628 человек, к-р деятельность — 433, террор — 69, повстанчество — 48, шпионаж — 74, бандитизм — 219, диверсию — 10, побеги — 102, СОЭ — 84, грабежи, кражи и хищения — 138, вредительство — 14, измену родине — 18, разбой — 24, нелегальный переход границы — 7, убийство — 8, хулиганство — 13, НЗП (нарушение закона о паспортах. — А. Б.) — 6, прочие преступления — 55».

Контрреволюционные составы, включая СОЭ, в этом перечне составляют подавляющее большинство — 1378 из 1950.
Через две недели, 10 ноября 1937 года, в связи с продолжением операции Управление докладывало в Москву: за первую декаду ноября поставлено на рассмотрение Тройки 118 человек, приговорены к расстрелу 100 человек.

Еще через десять дней: за вторую декаду ноября на рассмотрение Тройки представлено 270 человек, приговорен к расстрелу 241 человек.

В архивное дело подшит и рукописный текст, выполненный, предположительно, рукой главного хранителя многих тайн магаданского УНКВД, а официально —оперуполномоченного 8 -го отдела и жены вышеупомянутого П.С.Бондаренко М.С.Черенковой (в органах ОГПУ-НКВД с 1922 года, с 17 лет; первый муж, Рабинович Б. А., сотрудник центрального аппарата О ГПУ, расстрелян в 1930 году за троцкистскую деятельность):

«На 20/XI — включительно: троцкистов — 1017, вредителей — 36, террористов — 140, повстанцев — 150, пораженцев — 92, сектантов — 79, шпионов — 160, бандитов — 534, монархистов — 17, фашистов — 28, диверсантов — 21, рецидив — 92, сионистов — 2».

Здесь, несомненно, указываются прежние составы преступлений, за которые данные лица уже отбывали срок наказания, что свидетельствует, прежде всего, об умышленном уничтожении людей по определенным в приказе № 00447 «линиям», ну а то, что эти «линии» некоторым образом корректируются, объясняется тем, что магаданские энкавэдэшники не могли не учитывать особые местные условия — например, большое количество привезенных сюда троцкистов.

И, наконец, четвертый с начала операции рапорт УНКВД по ДС от 1 декабря 1937 года: за третью декаду ноября на рассмотрение Тройки представлено 137 человек, приговорено к расстрелу 137. Далее приводится «статейность».

Из своей домашней картотеки, составленной за годы (теперь уже годы — с 89-го, когда открылся хоть какой-то доступ к архивным материалам) изучения нашей трагической истории, достаю — без особого отбора — карточки, стоящие в разделе «БВ» — берзинские времена.
Шенкман Абрам Михайлович, 1903 г. р., уроженец г. Витебска, Левин Моисей Меерович, 1908 г. р., уроженец г. Кривой Рог, Белевич Михаил Григорьевич, 1905 г. р., уроженец г. Витебска, Кузьмичев Василий Константинович, 1908 г. р., уроженец г. Днепропетровска, — все з/к с 1936 года, находились на лагпункте «13 дистанция» (УДС). Тройка УНКВД по ДС рассмотрела их дело на своем первом заседании 05.09.37 и постановила: за участие в контрреволюционной террористической группе троцкистов — расстрелять. Через пять дней, 10.09.37, постановление было исполнено.

Фролов Александр Степанович, 1896 г. р., уроженец Западной области, бывший член ВКП(б) с 1917 г., з/к по судимости 1936 г. лагпункта «Торопливый». Дело было представлено на рассмотрение Тройки 07.09.37. Постановили: за контрреволюционную троцкистскую агитацию — расстрелять. Расстрелян 13.10.37.

Рысенберг Григорий Осипович, 1903 г. р., уроженец Белоруссии, бывший член ВКП(б) с 1923 г., з/к Сев-востлага по судимости 1936 г. Дело рассматривалось Тройкой 00.09.37. Постановили: за организацию массовых демонстраций троцкистов — расстрелять. Расстрелян на другой день, 10.09.37.

Жукова Ольга Степановна, 1890 г. р., уроженка Челябинской области, з/к по судимости 1936 г. командировки № 3, пос. Оротукан. Осуждена 11.10.37 как член троцкистской группы за троцкистскую агитацию к ВМН (высшей мере наказания). Расстреляна 26.10.37.

Сишаев Нух Матушевич, 1887 г. р., уроженец Кабардино-Балкарии, з/к по судимости еще 1928 г. штрафной командировки «Нерега» ОЛП ЮГПУ. Обвинялся в насаждении в лагере террористических настроений и осуществлении нелегальной связи между троцкистами. Дело было поставлено на рассмотрение Тройки 14.11.37 — ВМН. Расстрелян 27.11.37.

Острогорский Николай Иванович, 1905 г. р., уроженец Тверской губернии, з/к прииска им. Водопьянова. Обвинялся в контрреволюционной агитации и связи в прошлом с лидерами троцкизма. Дело было поставлено на рассмотрение Тройки 20.11.37 — ВМН. Расстрелян 27.11.37.

Крыжаловский Александр Михайлович, 1884 г. р., уроженец г. Варшавы, бывший член РСДРП (!), з/к по судимости 1936 г. командировки «Сангородок» в Магадане. Обвинялся как организатор троцкистской группы и в проведении троцкистской агитации. Дело было поставлено на рассмотрение Тройки 01.12.37 — ВМН.

Внимательный читатель найдет эти фамилии — среди нескольких тысяч других — в книге «За нами придут корабли...» (Магадан, 1999). Отчего я выписал здесь именно эти (как мог бы выписать и еще несколько десятков)? Оттого что здесь, в статье, есть возможность чуть подробнее сообщить некоторые анкетные данные, в более подробном виде — формулу обвинения, а главное, акцентировать ваше внимание, читатель, на времени действия расстрельной Тройки: сентябрь — начало декабря 1937 года, еще берзинские времена.

«Ежовщина», на Колыме ее назовут «гаранинщина», покатится по территории Дальстроя, когда никакого Гаранина здесь еще не будет, — при начальнике Севвостлага Филиппове, начальнике ВОХР Кабисском, врид начальника УНКВД Веселкове, прокуроре Саулепе, директоре Дальстроя Берзине. Пройдет еще месяц-два, и каждый из них — каждый! — сам попадет в захват репрессивной машины.

Изменится ль он в лице,
Коротая на казнях ночку? —

вопрошала Виктория Гольдовская в стихотворении «Старый радист». Он — это Берзин. Да разве только Берзин! 16 декабря 1937 года — Берзин был уже на пути к Москве, на пути к своему аресту и пыткам в Лефортовской тюрьме — отряд В ОХР вместе с уполномоченными УНКВД по ДС (руководили операцией Веселков и Кабисский) окружил маленькую рыбпромовскую командировку в низовьях Колымы (ее списочный состав, включая вольнонаемных и колонистов, составлял 72 человека). Тремя неделями раньше, в ночь на 23 ноября, заключенные , опасаясь эксцессов со стороны совершенно непредсказуемого начальника командировки, встревоженные слухами о начале войны, захвате японцами Дальнего Востока и падении власти в Москве («Остался один Ворошилов!»), стремясь не допустить расправы над собой, без единого выстрела разоружили охрану (она состояла из трех человек, только один из них, начальник, был вольнонаемным) и взяли власть в свои руки.

Они ждали приезда начальства — своего, из Эльгена, где располагалось тогда Колымское управление сельского и промыслового хозяйства (КУСиПХ) Дальстроя, которое обеспечило бы им безопасность, объяснило бы, что происходит в Магадане и Москве. Начальство — не свое, энкавэдэшное — добиралось долго: от Магадана до командировки более полутора тысяч километров. А добравшись и получив — опять-таки без единого выстрела, хотя на руках у восставших было несколько десятков ружей! — власть над командировкой, начало следствие.

28 декабря 1937 года по постановлению Тройки УНКВД по ДС (уже в новом составе) были расстреляны трое руководителей восстания, а 15 января 1938 года — еще 46 его участников. А всего — 49. Из них (это уже подсчет не М.С.Черенковой, а мой) 22 ранее осужденных по «политическим» статьям, остальные — «бытовики».

И вот ведь парадокс — или железная закономерность? — совершенно в духе того времени. События на командировке «Зеленый мыс» — назовем ли их по-жаргонному «волынкой» или, как в следственных документах того времени, «восстанием», — начавшись при Берзине, в то время, когда Берзин еще находился в Магадане, и доставлявшие ему, вероятно, немало беспокойств, вскоре, еще в том же году, когда стало раскручиваться гигантское дело- монстр № 17777 о контрреволюционной, шпионской, террористической, вредительской, повстанческой организации, во главе которой якобы стоял сам Э. П. Берзин, дело, которое накрыло, как зловещее облако, в первой половине 1938 года всю Колыму, — те события ноября-декабря 1937 года на забытой богом командировке будут рассматриваться новым следствием как первый шаг, как пробный шар, пущенный преступной берзинской шайкой перед тем, как поднять антисоветское восстание на всей территории Дальстроя и всю ее, эту территорию, преподнести на голубом блюдечке Охотского моря с золотой каемочкой колымских приисков алчно ощерившейся Японии.

Потому что — по легенде того следствия — во главе преступной организации рядом с Берзиным стоял (теперь уже сидел в «доме Васькова») его помощник по планово-финансовой части Л.М.Эпштейн. Эпштейн завербовал в эту организацию, в частности, И.С.Ткачука, начальника КУСиПХа. По его, Эпштейна, настоянию Ткачук назначил начальником командировки «Зеленый мыс» М.Ф.Пупышева («С моей точки зрения, все-таки он псих, — скажет потом на следствии Ткачук о Пупыше-ве, — но раз у Эпштейна он свой человек...»), а также завербовал в ту же организацию своего заместителя по лагерю Л.А.Фоминых, который распорядился о доставке на преступную командировку большого количества оружия и боеприпасов (предполагалось развивать здесь охотничий промысел, но такие «прозаические» мотивы поведения задействованных в организацию лиц следствие, естественно, не интересовали) и, в свою очередь, завербовал...

— А кому вприпрыжку побежал докладывать главарь восставших Лоншаков? — аргумент следствия 1938 года. — Кому он в Эльген радиодонесение отправил? Ткачуку, Фоминых. Ткачук кому о восстании доложил? Вот она, обратная связь, — от «Зеленого мыса» до Берзина!

49 заключенных командировки «Зеленый мыс» (точнее — 48, потому что один из участников этих событий свой срок наказания уже отбыл и считался вольнонаемным), 48 з/к плюс 1 в/н лягут в колымскую мерзлоту в декабре 1937-го — январе 1938 г.

Начальник командировки Пупышев умрет, находясь под следствием, в октябре 1938 г. Начальник КУСиПХа Ткачук, также находившийся под следствием, умрет в магаданской больнице в сентябре того же года. Естественными обе эти смерти, конечно, не назовешь.
Помощник директора Дальстроя Эпштейн погибнет в начале 1940 года. «В ноябре месяце этого года, — покажет он на допросе у нового начальника УНКВД по ДС Сперанского, — Берзин решил провести опыт на одной из отдаленных командировок под Нижне-Колымском. Там для рыбной ловли была организована командировка в количестве 70 человек заключенных и 7 стрелков ВОХРа. Старшему стрелковой охраны и одному из заключенных, фамилии я их сейчас не помню, было дано задание через Кабисского поднять восстание. Восстание было поднято 23/XI — о чем нам немедленно стало известно. Результатов я не знаю, т. к.был арестован».

Э.П.Берзин погиб раньше многих его сподвижников — он был расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР 1 августа 1938 года.

А Сталин в его конце 
Уже уготовил точку, —

завершение цитаты из Гольдовской.

Как счастливое исключение — судьба сорвавшегося с этого смертельного конвейера лагерного работника Фоминых. Он был арестован в марте 1938 года, осужден в феврале 1941-го на пять лет лишения свободы, отбывал их здесь, на Колыме, освободился — с пересидкой в четыре с лишним года — лишь летом 1947 года. Нищего, едва ли не полубезумного, его пристроили на два месяца на автобазу, чтобы заработал на билет на пароход. Вот как описывал Виктор Вяткин одного из своих героев, вышедшего из заключения Сергея Фомина, прообразом которого, на мой взгляд, и является Леонид Фоминых в романе «Человек рождается дважды»: «Он был сед и грязен. Давно не мытые и не чесанные космы волос скатались на шее. Воспаленные глаза убого щурились. Беззубым ртом он держал иголку, разглаживая заплату, отчего лицо казалось злым. Рядом лежал костыль. Пальцы рук тряслись так, что он никак не мог подвернуть край заплатки».

Через 15 лет, в 1962 году, — ох и живуч русский человек! — в заявлении, поданном на реабилитацию, Л.А.Фоминых, заканчивая свое жизнеописание, помянет добрым словом приютившего его в 1947 году на магаданской автобазе А.И.Геренштейна, кстати чудом избежавшего расстрела в 1938 году, и добавит:

«Начальник УСВИТЛ т. Бондаренко Павел Степанович и его работники дали мне визу садиться с вольнонаемным составом, едущим в отпуск, и мне удалось благополучно добраться до б. Находка».

Так уже встретившийся в нашем повествовании чекист, продливший в марте 1939 года, то есть уже после того, как «гаранинщина» прокатилась по Колыме, срок следствия по делу того же Фоминых, Бондаренко — пом. начальникаУНКВД Сперанского, — являвшийся тогда и начальником следственной группы и продливший, таким образом, мучения подследственного, приведшие его к осуждению, к сроку наказания за несовершенное преступление, — все тот же чекист десять лет спустя оказался его благодетелем — пустил на пароход, а мог бы и не пустить...[4]

А ведь реальный, невыдуманный Фоминых — демобилизованный боец Особой Дальневосточной армии Блюхера Леонид Агеевич Фоминых — прибыл сюда, на Колыму, еще в августе 1932-го. И вот таким теперь возвращался. Чуден мир твой, Господи!..

В нашем распоряжении нет сегодня достоверных сведений о том, по какой именно причине в конце 1937 года произошла смена руководства Дальстроя и сопутствовавших ему репрессивных учреждений.

Весьма сомнительно, что арест Э. П. Берзина был последствием мести ему со стороны английских шпионов Рейли и Локкарта, обыгранных стойким латышским стрелком в сюжете, известном под названием «заговор послов» (версия исследователя-первопроходца нашей колымской истории писателя Н.В. Козлова, изложенная в его романе «Хранить вечно»).

Не кажется убедительным, что Берзин пострадал из-за деловой и личной дружбы с видным государственным деятелем тех лет Я.Э.Рудзутаком в процессе реализации органами НКВД «латышской линии» (предположение, высказанное журналистами-историками Г.Г.Волковым и Т.П.Смолиной).

Весьма сомнительно, что Берзин был наказан за крамольное свободомыслие, проявленное в объяснительной записке к перспективному плану развития Дальстроя, составлявшемуся как раз в конце 1937 года перед отъездом директора Дальстроя в отпуск: к 1948 году на Колыме не должно остаться заключенных (версия бывшего сотрудника СВКНИИ К.Б.Николаева).

Каждый из перечисленных исследователей искал исток грядущих трагических событий в личной судьбе Э.П.Берзина, в его поступках, но думается, что такая постановка вопроса неверна в принципе. Отнюдь не личность первого директора Дальстроя спровоцировала события, развернувшиеся на Колыме в 1937-38 годах, — они целиком определялись логикой «кадровой революции», затеянной Сталиным во всесоюзном масштабе. А особая специфика существования Дальстроя позволила сотворить здесь весьма своеобразную легенду о контрреволюционной организации, во главе которой стояли все — без исключения! — тогдашние колымские руководители. Обвинить, скажем, руководителей Украины в том, что они планировали отделение своей республики от СССР и переход ее под протекторат соседней Польши, было бы, вероятно, несколько труднее.

В архиве магаданского писателя Н.В.Козлова сохранились воспоминания бывшей машинистки УНКВД по ДС А.Г.Максимовой, которую Горин-Лундин в первой половине 1937 года якобы посадил печатать совершенно секретный материал, изобличающий Берзина и его соратников в контрреволюционной деятельности.

По словам машинистки, диктовал ей этот материал объемом 400-500 страниц больше месяца заключенный, который рассказал о себе, что до ареста он был доктором исторических наук, писал труды, по которым учились в вузах, а теперь пишет другой труд — клеветнического характера. «Человек этот был небольшого роста, очень худой, бородка козлиная, был такой, как бы сказать — вертлявый, диктовал, а сам бегал из угла в угол, а комнатка была крохотная, быстро уставал. Помню, даже сказал, что остается ему жить столько, как кончим печатать (...), он сказал мне свою фамилию, я точно сейчас не помню, то ли Семенов, то ли Степанов, фамилия от русского имени».

Никаких документальных подтверждений это сообщение, естественно, не имеет и тоже может восприниматься как легенда. Но вспомним, что А.С.Горин-Лундин исчезнет — из Магадана и навсегда — гораздо раньше своих коллег-ленинградцев. Свой последний приказ в качестве и. о. начальника УНКВД по ДС он подписал в конце июня, а тот же А.А.Мосевич подписывал расстрельные акты еще и в октябре. Не основательно ли будет предположить, что летом 1937 года ставленник наркома Ежова «Горин» отправился в Москву — докладывать Москвой же инициированный материал против руководства Дальстроя?

Полураздавленный страшной репрессивной машиной Л. А. Фоминых все обрушившиеся на Колыму несчастья объяснял преступной деятельностью «девятки», группы, состоявшей из девяти человек. Свои обвинения он формулировал в 1962 году, то есть много лет спустя после описываемых событий. Оттого, вероятно, представляя членов этой группы, он делает несколько ошибок: неверно называет одну из фамилий (прокурора Севвостлага), перечисляет лишь восемь фамилий... Эти ошибки легко исправить, не в них суть. Суть в том, что Фоминых связывает трагические события на Колыме с деятельностью единой, четко определенной — в своей численности — команды, в которую кроме уже известных магаданским историкам лиц включает и человека, чья роль в этих событиях ранее не представлялась значительной.
Вот он, состав «девятки».

Павлов Карп Александрович, 1895 пр., старший майор государственной безопасности, кадровый чекист, до Магадана работал в Сибири и на Северном Кавказе. Именно на него Э.П. Берзин в своем последнем приказе № 392 от 3 декабря 1937 года временно — так в тексте приказа — возложит исполнение обязанностей директора Дальстроя. Павлов станет первым начальником Дальстроя (имевший высокое, но интендантское звание Берзин был лишь директором этой организации).

Павлов войдет в историю крылатой фразой: «На Колыме невиновных нет. И я здесь тоже на подозрении» (сам придумал или таким образом нарком Ежов его напутствовал?), невероятной жестокостью в обращении с людьми и нечеловеческой работоспособностью.

Обратимся еще раз к свидетельству писателя Виктора Вяткина, работавшего в ту пору начальником механического городка ЮГПУ (из него вырастет со временем Оротуканский завод горного оборудования):

«Любая встреча с ним не сулила ничего хорошего. Появление черного «паккарда» вызывало растерянность и страх. Павлов никогда не повышал голоса, но его слова заставляли бледнеть и теряться. Каждое его распоряжение воспринималось как закон и немедленно выполнялось. Трудно сказать, решался ли кто-нибудь возражать или высказывать свое мнение. Павлов дни и ночи мотался по трассе. Не доверяя никому, он не скрывал своих подозрений. Было непонятным, что таится под этим грубым и жестоким лицом. Убежденность ли в принадлежности большинства дальстроевцев к изменникам родины, или ненависть к врагам, а потому такая подозрительность, или что-нибудь другое? Единственное, что располагало в его пользу, это беспредельная безжалостность и к себе».

Павлов возглавит Тройку УНКВД по ДС. Впрочем, то ли из-за недостатка времени, то ли из-за неприязни к пустым бюрократическим процедурам он, как станет известно позднее, не слишком баловал вниманием этот коллективный карательный орган, но исправно подписывал его протоколы — после того, как решения уже были вынесены.

К.А.Павлов недолго задержался в Дальстрое — меньше двух лет: осенью 1939 года он покинул Колыму. Легенда связывает отъезд Павлова с серьезной простудой, которую он получил, вышагивая в промокшей одежде более суток по Колымскому мосту, когда ему грозил бешеный паводок.

А исторически осень 39-го — это подведение итогов бериевской «оттепели». Это 127 дел — фрагментов полностью сфальсифицированного свода уголовного преследования № 17777, возвращенных нерассмотренными из наркомата в Магадан еще год назад и теперь большей частью прекращенных за недоказанностью вины обвиняемых (не могла же сталинская юстиция — и уже при новом наркоме — высечь самою себя и заявить, что этих преступлений не было вообще!). Это несколько сот арестованных, выпущенных (с подпиской о неразглашении того, что им пришлось пережить за год с лишним в этих стенах) только из внутренней тюрьмы УНКВД по ДС, знаменитого «дома Васькова». Это был спланированный свыше, на уровне Политбюро ЦК ВКП(б), — но ведь и начиналась операция по приказу № 00447 с благословения этого органа, так что круг замкнулся, — пусть только временный, но очевидный откат репрессивной волны в целом по стране и на Колыме в частности.

Тем же пароходом «Николай Ежов» — ну а каким же еще должны были воспользоваться чрезвычайные посланники тогдашнего наркома? — что и будущий преемник Берзина, прибыл в Магадан новый начальник УНКВД по ДС старший лейтенант государственной безопасности В.М.Сперанский (ровесник Павлова — 1896 г. р., стаж работы в правоохранительных, как сейчас бы сказали, органах — ЧК, ГПХ прокуратуре, НКВД — более пятнадцати лет). Это случилось 1 декабря, а уже 3 декабря последует распоряжение Сперанского начальнику внутренней тюрьмы о расстреле осужденных по постановлениям предыдущей Тройки. Не пройдет и двух недель, и 16 декабря новая Тройка, под председательством начальника Дальстроя Павлова, примет уже свои расстрельные постановления.

Третьим членом новой Тройки (кроме Павлова и Сперанского) станет еще один пассажир парохода «Николай Ежов», новый прокурор Дальстроя и Севвостлага Л.П.Метелев (1899 г.р., стаж работы в тех же органах — ЧК, милиции, прокуратуре — также более пятнадцати лет, до направления на Колыму — пом. прокурора г. Москвы).

Сегодня с трудом поддающееся расшифровке, но, несомненно, что-то очень многозначительное почудилось (или сам сочинил?) репрессированному поэту Валентину Португалову (а он, вражина, к тому времени был уже здесь, на Колыме, «шустрил» на кирпичном заводе у Черного озера) во фразе «“Николай Ежов” идет проливом Терпения». И он взял ее эпиграфом к своему, может быть, самому хлесткому стихотворению, сочиненному тогда же, в 37-м или 38-м году:

В смысле, так сказать, имажинизма, 
Мы доплыли до социализма. <…>
Иосиф Сталин ловко и умело 
Опохабил ленинское дело.

(Привожу это стихотворение в той редакции, в какой оно появится в новом следственном деле, возбужденном против поэта).

Непосредственный свидетель колымских ужасов совершенно точно укажет на главного подрядчика творимых преступлений:

Долго будут помнить все о зверствах 
Вашего лихого министерства. 
Вам же только этого и надо — 
Николай Иваныч Тарквемада. 
Сколько зла стране вы причинили? 
Сколько крови русской вы пролили? 
Что ж у вас таится на душе, 
Николай Иванович Фуше? 
Помните, собачая порода, 
Велико терпение народа,
(вот оно, может быть, ключевое словечко этого стихотворения — Терпение. Терпение обрушившихся на него мук — несчастье или достоинство населения великой страны. Тогда и слова эпиграфа приобретают моральную, а не географическую значимость. — А.Б.)

Только и ему придет конец, 
Николай Иванович Подлец. 
Нет спасенья шайке сумасбродов, — 
Первым делом кокнут 
Вошь народов. 
Ну и вас пристукнут заодно, 
Николай Иванович Говно!

Н.И.Ежов будет расстрелян — совсем за другие вменявшиеся ему в вину преступления — 4 февраля 1940 года. Прогноз судьбы Вождя народов оказался у Португалова неудачным, что и явится главной причиной того, что в 1946 году он будет повторно осужден за антисоветскую агитацию.

Для полноты картины назову еще одну фамилию — Ю.Гаупштейн, он станет начальником Политуправления Дальстроя и по совместительству секретарем новой Тройки УНКВД по ДС. Есть, несомненно, нечто весьма символическое в том, что идейный руководитель и организатор дальстроевских коммунистов получит роль лишь пособника — «шестерки» по- лагерному — при трех облеченных всей полнотой власти главных колымских вершителях судеб.

Итак, четверо.

Вторую четверку составили члены «московской бригады»: капитан госбезопасности М. П. Кононович, старший лейтенант ГБ М.Э.Кацеленбоген (Боген), лейтенанты ГБ Л.В.Винницкий и СМ.Бронштейн. Все они были сотрудниками аппарата Наркомата внутренних дел (отсюда и название — «московская бригада»), специально и на долгий срок командированными в Магадан для проведения все той же операции по приказу № 00447. Они окажутся здесь несколько дней спустя после приезда первой четверки. Каждый из них получил постоянную и руководящую должность в УНКВД по ДС, а старший по званию в «московской бригаде» М.П.Кононович стал заместителем начальника Управления (он же замещал Сперанского на заседаниях Тройки, когда тот по какой-либо причине отсутствовал).

Пройдет еще два года, и коварная змея репрессивных органов снова сбросит свою кожу, как она уже сделала это — на наших глазах — осенью 1937 года. Некоторые из самых ответственных и самых рьяных сотрудников УНКВД по ДС окажутся на скамье подсудимых, а их недавние подчиненные, спасая собственные шкуры, — но и не без подсказки свыше, конечно — дружно кинутся писать в руководящие инстанции разоблачительные письма, давать такие же разоблачительные свидетельские показания...

Вдруг выяснится (на магаданском уровне), что чудовищную жестокость, полное попрание всякой законности принесли в УНКВД по ДС вот эти самые московские выродки, а до их приезда магаданские чекисты ни о чем подобном даже не слыхивали, и сами они, свидетели-заявители образца 1939 года, насколько могли, жестокости своего начальства ранее противостояли.

Занятно, что такими разоблачителями стали в тот период сотрудники УНКВД по ДС Н.С.Абрамович, на совести которого сфальсифицированное одно из самых громких дел еще в берзинские времена — о вредительстве на строительстве Колымского моста; активный участник «разработки» троцкистов на приисках СГПУ М.К.Горский; один из заядлых расстрельщиков, начальник АХЧ (административно-хозяйственной части) УНКВД по ДС А.В.Галушка.

Чудовищная жестокость, творившаяся в застенках Управления, его территориальных и отраслевых отделах — в Зырянке и Оротукане, на Хатыннахе и Мяките, на Палатке, Атке, Спорном, где также появились свои «изоляторы», на приисках и спецкомандировках (а едва ли найдется на Колыме тех лет хоть одно предприятие, на котором не возникло бы дело о контрреволюционной, троцкистской, повстанческой, шпионской, вредительской, саботажнической, членовредительской или какой-нибудь еще группировке), — отнюдь не была местной инициативой или самоуправством высоких гостей. Все это было разрешено и даже продиктовано свыше; со второй половины 1937 года пытки стали применяться повсеместно.

(И как плата за эту жестокость или стремление противостоять ей — психические расстройства, алкоголизм, столь распространенные в чекистской среде, а то и самоубийства: С.Федорова и Н.Должкова, обласканного еще самим Берзиным за разоблачение троцкистского центра в конце 30-х, Никитина, которому досталось нелегкое «дело коммунистов и комсомольцев», возникшее на Утинке уже после начала войны).

Итак, значит, восемь: четыре плюс четыре. Девятым в этой компании нужно назвать начальника УСВИТЛа полковника С.Н.Гаранина (1898 г. р., в Красной Армии с 1918-го, до назначения в Магадан — кадровый пограничник), сменившего здесь подлежавшего аресту за участие в повстанческой организации капитана И.Г.Филиппова.

Из показаний арестованного Филиппова:

«Мы считали заключенных на Колыме своими людьми и старались всемерно улучшить их материально-бытовое положение.

Контрреволюционные кадры из осужденных троцкистов, шпионов, вредителей нами расставлялись на всех ответственных участках Дальстроя. Организация поставила дело так, что почти всем производством Дальстроя на Колыме фактически вершили осужденные контрреволюционеры.

Мы добились такого положения, что лагерники находились в гораздо лучших материально-бытовых условиях, чем вольнонаемные (...).

Наша вредительская работа по лагерям сводилась к сохранению контрреволюционных кадров с тем, чтобы использовать их и в дальнейшем для активной борьбы с Советской властью».

Не мог в «своих» показаниях Филиппов не коснуться отношений с находившимися в колымских лагерях троцкистами:
«Когда стали прибывать на Колыму большими партиями осужденные троцкисты, то мы создали им здесь такие условия, в результате которых троцкистами объявлялись групповые голодовки...

Мы считали, что весть об этих голодовках дойдет до сведения иностранных государств и возбудит против Советского Союза “общественное мнение”.

По договоренности с Берзиным и мною участник организации “чекист” (обратим внимание на кавычки. — А.Б.) Мосевич приказывал кормить их “искусственно” какао, яйцами, маслом и молоком. Неудивительно, что многие из троцкистов “голодали” по 200-300 дней.

Когда же Мосевичу удавалось таким путем уговорить некоторых осужденных бросить “голодовку”, то он “для восстановления здоровья” давал указание кормить их усиленными обедами, причем порции были такими, что одним обедом можно было накормить двух, а то и трех человек. “Голодовка” была ликвидирована лишь применением самочинных решительных мероприятий со стороны низовой лагерной администрации, сократившей постепенно до минимума такое питание “голодающих”, а в большинстве случаев считавшей начинающих голодовку отказчиками от работ и направлявшей их в связи с этим в изолятор».

Протокол допроса подписали Сперанский и Кононович. Начальник Управления постоянно ставил свою подпись под протоколами, содержавшими признательные показания наиболее заметных арестованных по делу № 17777, напоминая тем самым и о личных заслугах в разоблачении матерых каэров. Эти заслуги, как и вполне успешное, с точки зрения Наркомата, руководство всей деятельностью Управления, будут незамедлительно отмечены: в 1938 году Сперанский получит свое очередное и последнее «специальное звание» капитана.

Нет нужды особо доказывать, что реальная политика УНКВД по ДС и Севвостлага по отношению к заключенным каэрам выглядела совершенно иначе, чем об этом показал Филиппов. Ни о каком покровительстве, ни о каком сохранении здоровья заключенных для будущих антисоветских подвигов речь, разумеется, не шла. И тот же начальник УСВИТЛа Филиппов, вслед за зам. начальника УНКВД по ДС Веселковым, подпишет 27 августа 1937 года справки об антисоветской подрывной деятельности за время пребывания в Севвостлаге на 14 заключенных-троцкистов с прииска «Партизан», и справки эти достойно выполнят роль обвинительного заключения, тем более что его в этом деле и не было, — все обвиняемые будут расстреляны. Такое вот какао.

Совершенно очевидно, что показания арестованного Филиппова, как и показания тысяч других жертв тогдашнего НКВД, могли быть добыты только в результате истязаний. Они, эти истязания, были здесь неприхотливыми, примитивными даже — избиения: руками, ногами, линейкой по голове, головой об стену; перекидывали — кулаками! — арестованного из одного угла в другой (чтобы искал «пятый угол»); ломали ребра, носы, пальцы рук (один из палачей, зам. начальника отделения Пацевич, кстати, секретарь парторганизации Управления, так расстарался в этих забавах, что сломал себе кисть руки — потом две недели ходил на службу с рукой на перевязи); запихивали в «смирительную рубашку» и стягивали рукава так, что арестованный едва мог дышать; ставили в «стойку» на неделю- две-три (рекорд около 40 суток) под присмотр «колунов» (от слов «колоть», «раскалывать» на следствии — «до ж... расколем, дальше сам развалишься» — ведомственный юмор) из морпогранотряда — опер ведь тоже человек, он не может 24 часа при своем подследственном сидеть; помещали в холодный карцер, ставили без одежды на морозе...

Из моральных унижений широко практиковались плевки в лицо.

Один из бывших арестованных П.А.Сулемко позднее свидетельствовал:

«...на третьи сутки моей стоянки, когда я уже начал галлюцинировать, ко мне поставили еще двух человек (...), но фамилии их я не помню. И вот на моих глазах уполномоченный Потапов стал бить одного из них сапогом по опухшим ногам, а затем подходил ко мне и подносил к носу кулак и говорил: “Не будешь писать и тебе то же самое”. В течение всего времени стоянки мне предлагали кушать принесенную из тюрьмы селедку и соленую рыбу, но я не ел, потому что пить воду не давали, а когда станешь просить воды, то заявляет тот, кто занимается “допросом”: “Пиши то, что тебе говорят, тогда получишь воды”. И вот когда я дошел до изнеможения, без сна, воды, с распухшими ногами и после того, когда меня 23 июня под утро связали в смирительную рубашку, практикант 5 отдела Шелестов и второй пограничник (фамилию его я не знаю), я почувствовал, что теряю силы, у меня открылась невероятная боль поясницы и живота, я в полубессознательном состоянии провел еще до 31 июля (возможно, что речь идет все-таки об июне. — Л. Б.), а утром 31 июля под диктовку Потапова я стал писать, что я якобы завербован в повстанческую организацию...».

Жуткая, но обыденная по тем временам история, творимая самыми что ни на есть рядовыми сотрудниками НКВД. Впрочем, были среди тех палачей и любители разнообразия: о/у (оперуполномоченный) Горский арестованную Булыгину избивал, предварительно раздев догола, он же плевки свои целил исключительно в рот арестованному. Изобретателями «барабана» — одновременного удара двумя ладонями по ушам жертвы — в Управлении считали сразу трех сотрудников: Баранова, Бибикова и Мохова. Этих к числу рядовых не отнесешь.

Последняя фамилия нам уже встречалась — в 1936 году Мохов недолго, всего лишь месяц, был на должности начальника СПО, а потом передал ее более опытному Мосевичу. А первый раз эта фамилия встретилась мне в коротеньком колымском деле поэта Владимира Нарбута. Представлял ли себе 27-летний сержант ГБ (тоже «специальное звание»), с кем на несколько дней 38-го года свела его судьба и кем он, сержант, войдет в историю?

Мохов Александр Васильевич родился в 1909 году в крестьянской семье. Отец погиб в гражданскую войну. В 1925 году вступил в комсомол. В 1930-м закончил техникум, получив специальность технолога кожевенного производства. Осенью 1931 года был призван в армию. Служил как «одногодичник» в артиллерийской части в Благовещенске. После демобилизации в сентябре 1932 года стал сотрудником ОГПУ — пом. уполномоченного особого отдела Особой Дальневосточной. Автобиографию, составлявшуюся, видимо, при зачислении в ОГПХ закончил весьма нестандартной, трогательной фразой:

«Воспитанием и образованием обязан моей матери». Не отцу, погибшему на колчаковском фронте, не комсомолу — матери. Ведь что-то было в этом парне, а?

Не прошло и года службы в особом отделе, как Мохов — выстрелом из пистолета в грудь — пытался покончить жизнь самоубийством. В записке, оставленной другу, писал: «Аркаша, сообщи осторожно моей матери, что ее сына не стало...». Но выжил. Из рапорта начальнику отдела кадров ПП (Полномочного представительства) ОГПУ ДВК: «При предварительном расследовании Мо-хов заявил, что он покушался на самоубийство по причине плохой служебной обстановки и нежелания служить в органах».

Ну так не желаешь — и не служи (потому что кто знает, что там была за «служебная обстановка» и что заставляли делать 24-летнего парня), но и двух месяцев после этого случая не прошло, как Шура (так записку подписал) Мохов оказывается в Магадане и назначается на должность пом. уполномоченного по Ольскому району. Не силой же его в пароход затолкали! Или заработком поманили? Он ведь и до попытки самоубийства начальству жаловался, что ему жить не на что: он матери должен ежемесячно 250 рублей посылать — с ней еще младшие брат и сестра остались, — а он всего 205 рублей получает. Тогда рапорт оставили без внимания, а теперь, может, обнадежили: поедешь на Колыму — будешь деньги лопатой грести?..

Через год последовала первая награда — 28 сентября 1934 года Берзин подписал следующий приказ:

«Пом. Уполномоченного отдела ГБ (так в тексте. -А. Б.) Дальстроя т. Моховым проведена большая оперативная работа в тайге по выявлению хищников имущества Дальстроя (хищники, естественно, имелись в виду двуногие: кражи в Дальстрое — что в Магадане, что в тайге — были и впрямь фантастические. — А.Б.), — в итоге мое оперативное приказание т. Моховым выполнено полностью. Отмечая это, приказываю тов. Мохова наградить металлическими (то есть не золотыми и не серебряными. — А.Б.) часами с надписью “За борьбу с хищниками социалистической собственности” и выдать грамоту».

Еще через полгода в аттестации, которую подпишет будущий председатель первой магаданской Тройки, а тогда непосредственный начальник Мохова Кожевников, о самом Александре Васильевиче будет сказано немало положительного: в разрешении чекистских задач находчив и умело ориентируется в обстановке, инициативен... лично им вскрыта и ликвидирована кулацкая группа в Тасканском промхозе и Оротукском сельсовете... работает над собой много, находится постоянно в курсе всех политических событий. В общественной работе принимает активное участие, являясь членом Тасканского РИКа... в личном быту скромен, сомнительных связей не имеет, вращается только среди сотрудников Отдела НКВД и работников организации Тасканского РИКа...

Но там же, в той же аттестации: болен неврастенией в острой форме — и это в 26 лет (к слову, у Бондаренко П.С., о котором шла речь выше, неврастения средней степени была установлена в 23 года, к тому времени он уже 3 года служил в органах ГПУ).

В скором времени Мохов стал считаться специалистом по «местному коренному населению». Работал в Тауйске, в Балаганном, мог говорить с якутами на родном языке. «Мохов прекрасно знает край и коренное население, что делает его очень полезным, нужным работником в этих условиях» — из другой характеристики, также подписанной Кожевниковым. В ноябре — вероятно, к празднику — 1935 года Берзин еще раз наградил Мохова часами и грамотой.

В мае 1937 года Мохова переводят на должность оперуполномоченного в аппарат Управления, с декабря 1937 года он — о/у 4-го отдела ГБ УНКВ Д (это значит — в подчинении у члена «московской бригады» Богена), в ноябре 1938 года стал секретарем комсомольской организации Управления — после всех своих следовательских подвигов пользовался доверием начальства и уважением товарищей.

Новое, после Сперанского, руководство Управления предполагало выдвинуть Мохова на должность начальника ЭКО, ту самую, что раньше занимал Бондаренко, и готовило его аттестацию на звание лейтенанта. Перед молодым, тридцатилетним, но уже опытным, инициативным работником НКВД открывались новые перспективы: в конце 1939 года он был откомандирован в распоряжение отдела кадров Наркомата — по семейным, как было указано в приказе, обстоятельствам.

Порядок ведения уголовного преследования в тот период на территории Дальстроя отличался рядом характерных черт. Если говорить о самом аппарате УНКВД по ДС, то роль «московской бригады» в его деятельности уже подчеркивалась. Однако четырех прикомандированных было явно недостаточно для того, чтобы в полной мере руководить всей репрессивной деятельностью этой организации, в которой по линии УГБ насчитывалось около десяти отделов. Оттого «четверке» в своей работе постоянно приходилось опираться на таких проверенных магаданских сотрудников, как Бондаренко, Ребров, Бабинов, Заботин, Смертин, Баранов и другие.

Похоже, что дело, получившее номер 17777, и впрямь имело «генеральный сценарий», и арестовывавшиеся под это чисто мифическое действо должны были лишь «авторизовать» заранее написанные для них тексты. Оттого показания, выбитые у арестованных описанным выше образом, следовали на «корректировку» к одному из нач. или пом. нач. отделов. Тот вносил в них то, что полагал нужным, в соответствии с общим замыслом сценария: обстоятельства (подчас совершенно фантастического свойства), дополнительные фамилии (а, скажем, пяти или десяти сообщников, уже названных арестованным, считалось недостаточно — начальство своей рукой вписывало еще десять-двадцать фамилий, а то и более). «Скорректированные» таким образом показания еще раз предъявлялись арестованному, он или сразу принимал их, или требовались дополнительные «процедуры». Повторно «авторизованные» показания перепечатывались на машинке (копии требовались в дела тех, кого назвал арестованный как своих сообщников, иногда копий нужно было так много, что окончательно «скорректированный» текст размножался на ротапринте), снова просматривались начальством и только тогда уже давались на подпись арестованному: с моих слов записано верно и мною прочитано, в чем и расписываюсь...

На периферии, где сил меньше (хотя Управление и гоняло весь свой аппарат неустанно, чтобы помочь местным товарищам) и квалификация не та, а главное, нет необходимости каждого каэра вплетать многочисленными связями в паутину повстанческой организации (достаточно указать, что он тут, на прииске, по указанию из Хатыннаха вредил или шпионил), там, конечно, такую бюрократию не разводили, но работы все равно хватало.

Фрагмент такой работы на самой отдаленной тогда дальстроевской территории, в Колымском речном управлении, запечатлел один из документов 1939 года. Речь идет о предыдущем годе:

«(...) в конце июля или начале августа во время отсутствия Винницкого (члена «московской бригады». — А.Б.), который улетел в Амбарчик, Федоров (возможно, В.Федоров, который впоследствии станет о/у в РО по СГПХ его колоритную фигуру В.Шаламов представит в рассказе «Мой процесс», он возникнет в штрафной зоне «Джелгала» в годы войны. — А.Б.), Козичев (старый колымский опер, личность весьма неоднозначная, работал большей частью по линии уголовного розыска, но в данный момент был о/у одного из отделов УГБ; по семейной легенде, именно он вел дело моего отца, хотя документально это и не подтверждается; позднее, возможно, Козичев командовал лагерной командировкой на Мылге. — А Б.) и Мохов (ну а это знакомый нам Александр Васильевич. — А.Б.) дважды устраивали попойки, причем последние продолжались по 3-4 дня (...). Окна квартиры Федорова круглые сутки были открыты, все время играл патефон, иногда были слышны и песни вышеуказанных лиц. Не помню, в какие числа, Козичев и Федоров появлялись в нетрезвом виде в поселке и на пароходах (...).

Сразу же после прихода парохода “Леонгард” с верху, на котором был привезен арестованный Гамзаев, в поселке появился усиленный разговор, что ночью, проходя мимо Райотдела, многие слышали крики Гамзаева: “Что вы делаете, караул!”. Из этого люди делали выводы, что Гамзаева и других избивают. Капитан парохода “Леонгард” т. Ильинский М.И. говорил: “Как только был уведен с судна Гамзаев, я проходил мимо Райотдела и сам слышал оглушительные крики, голос был как будто Гамзаева”.

(...) Будучи в нетрезвом виде, на квартире Рудоме-това (о/у РО по КРУДС, Колымскому речному управлению Дальстроя, один из следователей по факту восстания на командировке «Зеленый мыс». — А. Б.) в присутствии посторонних лиц Федоров говорил: “План по выкорчевыванию врагов народа по району перевыполнен, мой район идет всех впереди”. И дальше: “Все арестованные подписались”.

В доказательство этого Федоров сходил и принес протокол допроса Грибова и начал читать. Дальше Федоров говорил, что на днях он вылетает в Магадан для получения ордеров на арест других лиц».

Летал в Магадан Федоров, видимо, все-таки не за этим — ордер на арест он мог выписать и сам, а в Управление он собирался, скорее всего, за списком тех, кого ему надлежит арестовать.

Составление таких списков в отделах УНКВД — одна из характернейших черт репрессивной практики тех лет: отделы Управления, располагая своим «учетным контингентом», давали указания местным РО, кого и по какой категории (первой или второй) привлекать к уголовной ответственности.

В нынешних архивах сохранилось не так много документов текущего делопроизводства территориальных и отраслевых отделов УНКВД тех лет. Они, видимо, не подлежали «вечному» хранению, но кое-что все-таки осталось — то ли по небрежности тех, кому надлежало уничтожать отслужившие свое документы, то ли (и эта версия представляется мне вполне вероятной) как сознательно допущенная утечка информации для тех, кто будет изучать трагическую колымскую историю через много-много лет. Разные люди работали в этой организации даже в самое страшное время, думаю, что кое-кто из них мог пойти на немалый риск для того, чтобы сберечь крупицы правды для будущих поколений.

Словом, сохранилась переписка, которую вело РО НКВД по Управлению дорожного строительства в январе-сентябре 1938 года со своим Управлением в Магадане и соседом в Хатыннахе — РО НКВД по СГПУ а иногда и напрямую с ИЗО «Серпантинная». В Магадан начальник РО НКВД по УДС Золотарев сообщал списки лиц, в отношении которых закончены дела по первой и второй категориям, а затем и высылал законченные дела (при этом создается впечатление, что этого списка Тройке было вполне достаточно, чтобы «рассмотреть» то или иное дело — само дело отправлялось как бы в досыл к уже принятому Тройкой постановлению), а в Хатыннах начальнику РО Мельникову (или на «Серпантинную», начальнику командировки Максимову) следовали списки осужденных — вместе с этапом, разумеется. Такой вот получался пасьянс:

29.01.38. Начальник РО НКВД по УДС направляет в Магадан Сперанскому 30 оформленных дел, «утвержденных» (в дальнейшем это слово встретится еще и еще) Тройкой УНКВД по ДС в пос. Оротукан (выходит что-то вроде выездной сессии) 27.01.38 (то есть высылает уже после рассмотрения). Далее следует список на 30 фамилий (одна вычеркнута), направленный Мельникову, и расписка Максимова в получении 29 заключенных.

08.02.38. Начальник РО НКВД по УДС Золотарев — Сперанскому:

«При этом направляю оформленные дела в количестве 15 человек на бандгруппу саботажников для предоставления на Тройку УНКВД по ДС согласно списка» (что это за список, пока еще не совсем ясно. — А. Б.). 20.02.38. О/у 8 отд. УНКВД Черенковой: «При этом направляем Вам 70 следственных дел на з/к, которые прошли через Тройку и получившие высшую меру наказания. Все арестованные направлены в Хатынах. Пом. нач. РО НКВД по УДС Малишевский».

Составленное сержантом ГБ донесение опять-таки подтверждает высказанное выше предположение: подчас (не буду утверждать, что всегда, но похоже, что иначе этот орган и не мог бы справиться с таким объемом кровавой работы) свои постановления Тройка УНКВД по ДС выносила, даже не имея дел перед глазами.

Здесь стоит заметить, что дела, «оформляемые» на рассмотрение Тройки по ДС (точнее — Троек, потому что данный орган существовал в разные периоды в разных составах), были неодинаковыми по объему. Иные составляли увесистые тома, иногда и несколько томов — например, дело 59 троцкистов, в числе которых были и весьма заметные фигуры оппозиции, рассмотрено 14.09.37. Были дела средние по объему — 40-50 листов. Характерно, что по мере того как операция, то бишь расправа, санкционированная приказом № 00447, набирала ход, конкретные уголовные дела становились все тоньше и тоньше — 15- 20 листов, 12-15...

По сохранившимся описям отправки дел (а они, по неразгаданной пока логике, путешествовали из Магадана в Хабаровск и Москву, возвращались, иные затем следовали в Омск) можно обнаружить и вовсе тоненькие — 9-10 листов. Если исключить из этого объема листы, так сказать, обязательные (ордер на арест, протокол обыска и ареста, обвинительное заключение или хотя бы справку об антисоветской деятельности, выписку из протокола заседания Тройки, выписку из акта расстрела в делах, «оформленных» по первой категории), то сколько там остается на «доказательные» материалы? Листов пять, не больше. В том числе и протокол допроса обвиняемого (обычно на двух листах). При этом он может категорически отказываться от всех предъявленных ему обвинений или покорно соглашаться с ними — судьба его от этого не изменится.

Есть основания предполагать, что тогдашние чекисты и не ставили задачу обязательно «сломать» каждого из арестованных — возможно, что у них на это не хватало времени и сил (да и не всякий, наверное, был способен на такую жестокую «работу»), возможно, что в отношении к тем фигурам, которые не считались важными, центральными, что ли, в завязывавшемся деле, эти самые следователи могли и попросту махнуть рукой: все равно никуда не денешься, у нас свидетельские показания имеются...

Это выглядит как фарс, но так, видимо, требовали самые высокие инстанции: совершенно надуманные обвинения тщательно обставлялись свидетельскими показаниями, да и не одним каким-нибудь, а двумя-тремя, словно колымские юристы заповедям ископаемого римского права следовали: один свидетель — не свидетель.

(Правда, в массе рассмотренных дел нашел я одно исключение из этого правила: дела, подготовленные на рассмотрение Тройки военнослужащими морпогранотряда, в них со свидетельскими показаниями негусто или их нет вообще. И чем это объяснить — то ли квалификацией пограничников, все-таки не следователи, то ли предмет доказывания был слишком труден — самым распространенным обвинением в этих делах было обвинение в шпионаже в пользу Японии.)

Были штатные свидетели: начальники лагерных пунктов и командировок, их помощники, старосты, дневальные, инспекторы КВЧ (культурно-воспитательной части). А они в большинстве и в 1937 году были все еще из числа заключенных-бытовиков, — вся эта «администрация», вся «придурня» готова была обычно свидетельствовать.о ком и о чем угодно. Но и их нельзя было все время подставлять, поэтому приходилось в большинстве дел выискивать и «опорных» обвиняемых, называвших по двадцать-тридцать, а то и больше неразоружившихся «врагов народа»... Возможно, что к этим лицам следователи и применяли все меры психического и физического воздействия — от заманчивых обещаний до избиений. Однако (и это просматривается по множеству дел) судьба и таких «расколовшихся» обвиняемых оказывалась трагической.

Вот лишь одна иллюстрация. 20 апреля 1938 года пом. нач. 4-го отдела УГБ УНКВД по ДС мл. лейтенант ГБ Заботин и нач. РО НКВД по КУСиПХу Скоробогатченко допросят з/к подлагпункта «Эльген» Кобленца Симона Самойловича, 1887 г. р., уроженца Латвии, бывшего меньшевика и бывшего члена ВКП(б) с 1919 г. (исключен в 1936 г. как троцкист), осужден в 1936 г. О/с за КРТД на пять лет л/с. Кобленц показал, что в антисоветскую организацию на Колыме его завербовал уже известный нам Фоминых Л. А. в последних числах декабря 1937 г. По заданию Фоминых Кобленц якобы завербовал в ту же организацию з/к Некрасова А.А., который завербовал (следуют семь фамилий), и з/к Князева И.П., который завербовал (еще четыре фамилии)...

Протокол допроса Фоминых датирован 22 мая. Его допрашивал начальник отдела УНКВД капитан Ребров. Фоминых якобы показал, что он завербовал в повстанческую организацию 30 з/к, и первым назвал Кобленца С. С. К тому дню Тройка УНКВД по ДС уже «рассмотрела» дело Кобленца (5 мая 1938 г.), месяц спустя он был расстрелян. Судьба самого Фоминых нам уже известна. Но вернемся к сохранившейся части переписки РО НКВД по УДС — с той же целью: прояснить происхождение упоминавшихся ранее в этой переписке «списков». 2705.38. Пом. начальника РО сержант ГБ Малишевский (Золотарев к тому времени пойдет на повышение, еще через год, в звании старшего лейтенанта ГБ, он станет пом. начальника Управления, а еще позднее возглавит здесь парторганизацию) отпишет в Управление лейтенанту Бронштейну:

«При этом направляю Вам дела, согласно присланных (подчеркнуто мною. — А.Б.) списков по первой и второй категории, для рассмотрения на Тройке УНКВД в количестве 32...».

02.06.38. Малишевский — Бронштейну:
«При этом направляем Вам оформленные дела, согласно присланных (подчеркнуто мною. — А.Б.) списков, для рассмотрения на Тройке в количестве 58 дел».

В этих служебных посланиях сержант указывает на то, на что его старший товарищ — сознательно или случайно — не обращает внимания: списки-то присланные... Но кем?

Но вот еще один июньский документ. Снова Малишевский — Бронштейну:

«При этом направляем Вам оформленные дела на Тройку по второй категории, согласно присланных Вами (выделено мною.- А.Б.) списков и выявленных вновь заключенных, которые проводят к-р агитацию, освобождающиеся в 1938-39 г.г. Приложение: 11 дел».

Ну вот секрет и открывается, откуда в РО НКВД поступают списки: из Управления, от тов. Бронштейна. Это раз. А во-вторых, данная сопроводиловка фиксирует и активность работников райотдела: они не только по спискам работали, но и от себя кое-что добавили. В-третьих, важно — и Малишевский это тоже подчеркивает, — что данные заключенные могут освободиться уже в этом или следующем году, а потому самое время их подзадержать. В- четвертых, обратите внимание, что всех дел — списочных и инициативных — «оформленных» по второй категории, только одиннадцать. Немного. Но вторая категория сильно уступала первой (расстрельной) в масштабах деятельности и всего Управления. Здесь только фрагмент этой пропорции фиксируется.

Впрочем, известно, что ко второй половине 1938 года размах репрессий начинает стихать, мягчает характер директив Управления и решений, которые принимаются на местах, — потому и дел, идущих по второй категории, становится относительно больше.

09.07.38. Малишевский — Бронштейну: «При этом направляю Вам оформленные дела на Тройку по второй категории, согласно присланных Вами списков и выявленных вновь заключенных, которые проводят агитацию, освобождающиеся в 1938-39 гг. Приложение: 25 дел».
Пройдет еще месяц-два, и в стенах могущественного УНКВД по ДС (а мало кто из магаданцев помнит это длинное и невзрачное деревянное здание, стоявшее чуть ниже нынешнего Муниципального центра культуры) начнется пока еще тихая паника: что происходит?., целый год работали, в рот пароход, как скажет позднее один магаданский поэт, — а результат?.. Многочисленные фрагменты (тогда было принято — вероятно, для удобства рассмотрения: уголовные дела, а они были, как правило, групповыми, разбивать на части, по числу обвиняемых), фрагменты дела-красавца № 17777 еще в начале июня ушли в Наркомат для решения вопроса по существу — и глухо, как в воду канули... Это что же происходит?

И хотя жизнь, как казалось, шла своим чередом: арестованные, чьи дела были отправлены на рассмотрение, сидели-припухали поблизости, в «доме Васькова», а в Магадане и в других местах выписывались новые ордера. Тройка заседала-постановляла, постановления исполнялись, но все это уже без прежнего пыла, с какой-то затаенной тоской — а дальше-то что? И впрямь было по чему тосковать — все так лихо начиналось.

Под № 1 в делопроизводстве УНКВД по ДС, после того как его принял новый начальник, член «девятки» Сперанский, значится дело заключенной Кузовлевой Татьяны Нестеровны.

Крестьянка-единоличница, 1883 г.р., уроженка деревни Рублевая Гаринского района Свердловской области, вдова с пятью детьми на руках, была арестована в январе 1937-го и осуждена в июне спецколлегией Свердловского областного суда как участница контрреволюционной организации, названной в приговоре религиозной сектой «арсентьевцы» (история русской православной церкви знает «арсеньевщину» — раскольничий, поповщицский толк, впрочем, у чекистов в сектантскую попадала сплошь и рядом и вполне традиционная религиозная деятельность). В приговоре облсуда указано, что Кузовлева проводила к-р пропаганду, в 1934 и 1935 годах ходила по деревням и, используя религиозные предрассудки отсталой части населения, вела контрреволюционную пропаганду по вопросам коллективизации, распространяла контрреволюционные листовки, вербовала новых членов в контрреволюционную группу. Она была осуждена по ст. 58-10 ч. 2 и 58-11 УК РСФСР на шесть лет лишения свободы.

На Колыму Кузовлева была доставлена в конце сентября 1937 года и помещена на командировку «Новый Магадан» (она же ЖенОЛП Маглага).

Командировка, по свидетельству старожилов, помещалась на месте нынешнего ряда домов по Якутской улице — от здания областной библиотеки и вниз, до Пролетарской, справа граничила с бывшей швейной фабрикой. Начальником командировки была А.С.Зайцева, ее упоминает в повести «Деталь монумента» Зинаида Лихачева, которая тогда же, в 1937 году, окажется на этой командировке в качестве заключенной: «... когда Зайчиха гневалась, ее широкое лицо приобретало свекольный оттенок, а в углах толстых добрых губ накипали белые пузыри».

Здесь против Кузовлевой 9 декабря будет возбуждено новое уголовное преследование. 14 декабря по ордеру, подписанному Сперанским, она будет арестована, 15 -го Боген, все тот же Боген, но раз дело шло по его отделу, и он должен был руку приложить — подписал обвинительное заключение, а на следующий день оно было поставлено на рассмотрение Тройки — такая вот стремительность.

Вел дело о/у 4-го отдела Цепляев. Первой он допросил А.Л.Андрееву, з/к той же командировки (осуждена О/с НКВД СССР за к-р агитацию на 5 лет лишения свободы). Свидетельница показала, что в бараке № 4, в котором она с 25 ноября стала старостой (то есть всего за две недели до допроса),

«... есть к-р церковная группа, в состав которой входят з/к женщины:

Кузовлева Т.Н., Чернышева М.И., Антонова А., Овешкова Ф.Н., Бреславец М.А.,Табурчак Н.Г. Руководителями к-р церковной группы являются сестры Кузовлева и Овешкова (...) К-р церковная пропаганда заключается в организации пения церковных псалмов, в призыве не ходить на работу в праздники».
9-10 декабря Цепляев допросил и шестерых участниц «к-р группы» — все они в прошлом крестьянки из разных областей России и Украины в возрасте от 46 до 56 лет, малограмотные или неграмотные вовсе, в конце протокола ставили вместо подписи один, два или три креста, все ранее осуждены за КРА. Они в выражениях, которым позавидовал бы и сам Боген (так, например, выглядят показания Бреславец М.А. с «нисшим» образованием: «С 1929 года я состояла в к-р повстанческой организации, в составе которой активно боролась с советской властью до моего ареста и разгрома к-р организации. Борьбу свою я не прекращаю и на сегодняшний день»), подтвердили показания старосты барака, добавив от себя еще и некоторые подробности (Овешкова, например, рассказала об оставшихся в родном селе неразоблаченными «арсентьевцах»), словно не желая ни в чем оправдываться перед сатанинской властью и вполне справедливо полагая себя невиновными перед властью другой, высшей.

Цепляеву, однако, потребовались еще и «объективные» свидетельства. Так в деле появился акт, подписанный начальницей командировки Зайцевой, зав. учетно- распределительным бюро (УРБ) Денисовым, лагерной старостой Казаковой, а также завхозом и врачом лагерного пункта, в котором говорилось, что все шестеро арестованных «... по прибытии в Магадан и за последний квартал отказываются от всех видов работы, одеты, сыты, здоровы». А в характеристике на з/к Кузовлеву Т.Н. указано, что она вообще не работает: за полтора месяца пропустила 41 рабочий день и является «дезорганизатором рабочей массы».

Характеристику Кузовлевой, кроме начальника командировки Зайцевой, подписали ст. воспитатель Миль-хов, зав. УРБ Денисов и та же лагерная староста Казакова. Вот эти трое и принадлежали к упомянутой выше категории «штатных свидетелей». Те же самые з/к, но «бытовики», осужденные за хищения, — «социально близкие» власти, попав в ранг привилегированной «придурни», готовы были свидетельствовать о чем угодно, лишь бы удержаться на своих теплых местах. Данное качество именно этих людей известно мне и по другим делам, возбужденным в то страшное время на командировке «Новый Магадан». Какая же им может быть вера?

Да и посудите сами: реально ли, чтобы труженица-крестьянка, пусть даже попав в сатанинские лагерные условия, прогуляла за полтора месяца 41 день? Такому показателю и завзятый «блатной» позавидовал бы.

Кузовлева, как и ее поделыцицы, как и тысячи верующих, находившиеся в лагерях, просили администрацию об одном: не заставлять их работать в праздники (ибо это — большой грех) — «Уважьте! А уж мы этот день вдвойне, втройне отработаем!»

Вранье администрации следствию, в общем-то, не очень и пригодилось: нет упоминания о таком количестве пропущенных рабочих дней в протоколе допроса Кузовлевой, нет обвинения в этих прогулах, равно как и в контрреволюционном саботаже, в формуле, которая была представлена Тройке УНКВД по ДС. Но постановление последней тем не менее было безжалостным — расстрелять. Расстреляны были и пять других названных выше «участниц к-р группы», в том числе и родная сестра Кузовлевой Овешкова Ф.Н.

(В одном из документов мне снова встретилась эта фамилия: Овешков Степан Михайлович, 1913 г.р., уроженец с. Рублево Гаринского района Свердловской области — у Кузовлевой и Овешковой деревня Рублевая того же района. Кто же он тогда сестрам — только односельчанин? Или, может быть, это сын Фомаиды Нестеровны? По возрасту, может быть, и сын.

Овешков был арестован 27 июня 1938 года. Он обвинялся в отказах от работы в лагере и побеге. Тройка рассматривала его дело 6 августа. 7 августа он был расстрелян.) .

Через 23 года после описываемых событий сын Кузовлевой Герой Советского Союза Мирон Ефимович Кузовлев, проживавший в Саратове, обратился к председателю Свердловского областного суда с просьбой об отмене приговора, вынесенного его матери в 1937 году.
«Я знаю, что моя мать осуждена по вышеуказанной статье незаконно, т.к. она совершенно неграмотная и никакой религиозной пропаганды вести не могла. Одновременно прошу Вас установить, что с ней произошло с момента осуждения, так как никаких известий нет до настоящего времени».

Письмо М.Е.Кузовлева пропутешествовало в Свердловске из облсуда в прокуратуру, из прокуратуры — в УВД. Последнее, зная о постановлении дальстроевской Тройки, тем не менее переадресовало это письмо в УВД Магаданской области — ваше дело, мол, вы и отвечайте...

Майор Кучма — теперь уже личность совершенно легендарная, работники правоохранительных органов говорили о нем, что он знал ВСЕ (М.СЧеренкова ушла из УНКВД в УСВИТЛ еще в начале 40-х), — своим точным знанием с заявителем делиться не стал, а поступил в соответствии с письмом КГБ СССР № 108сс (совершенно секретным — в то время) от 24.08.55 г. — составил фальшивое заключение о смерти Кузовлевой Т.Н. в период отбытия наказания в лагере 10.08.41 г. от цирроза печени, подписал его у своих начальников-полковников и направил в Саратов с просьбой ознакомить с этим заключением заявителя, что и было сделано 06.12.60 г.

Одновременно УВД Магаданской области направило заявление М.Е.Кузовлева в областную прокуратуру, приложив к нему архивно-следственное дело — то самое, «троечное».

Здесь стоит напомнить, что в 60-е годы реабилитация осуществлялась лишь по заявлению бывшего заключенного или его родственников, а не по инициативе правоохранительных органов, как ныне. И хотя М.Е.Кузовлев в своем заявлении вопрос о реабилитации его матери по «троечному» постановлению не ставил, в областной прокуратуре этому делу дали ход, рассудив, что знай заявитель о таком постановлении, он непременно просил бы отменить и его.

В декабре I960 года прокурор Магаданской области Ф.Л. Кравцов внес по делу Кузовлевой протест (в порядке надзора — такое вот занятное юридическое обоснование ) в президиум Магаданского областного суда, который не мешкая этот протест удовлетворил: постановление Тройки УНКВД по ДС от 16.12.37 в отношении Кузовлевой Т.Н. было отменено — «за отсутствием состава преступления». Но и извещая сына Кузовлевой об отмене этого постановления и реабилитации его матери, Магаданский областной суд так и не сообщил заявителю, что это было за постановление и какова была настоящая причина смерти Т.Н.Кузовлевой.

Судя по документам этого архивно-следственного дела, нынешние правоохранительные органы больше к нему не возвращались, а это означает, что родственники Т.Н.Кузовлевой и по сей день не знают о существе драмы, случившейся в декабре 1937 года в Магадане.

То, что под первым и пятью следующими номерами в новом, после приезда «девятки», делопроизводстве УНКВД по ДС оказались дела, как тогда говорили, «церковников», является до известной степени случайным. С не меньшей вероятностью под № 1 могло идти дело по обвинению в троцкистской деятельности, вредительстве, принадлежности к повстанческой организации... Однако и закономерность в том, что дела «церковников» оказались на первых местах, имеется немалая: и в предшествующие, берзинские времена верующие были одним из излюбленных объектов уголовного преследования.

Несколько примеров из той же домашней картотеки.

22.08.37. Тройка рассмотрела дела двенадцати магаданских заключенных (в их числе Бершадская Ф.Л., Лозовая М.А., Сопильняк М.С), обвинявшихся в сектантской деятельности. Постановили — расстрелять.

07.09.37. Тройка рассмотрела дела шестнадцати заключенных, находившихся на командировке ЛЗУ (лесозаготовительный участок) № 2 (в их числе Егоров В.П., Жимайлов М.Т., Ковалев Ф.В.), обвинявшихся в той же сектантской деятельности. Постановили — расстрелять.

12.09.37. Тройка рассмотрела дело пяти служителей культа (в их числе Трофименко В.Г,. Зенков С.С., Ильин И.И.), находившихся на п/лп «Базовые склады Морт-рана» и обвинявшихся в КРД. Постановили — расстрелять.
01.11.37. Тройка рассмотрела дело Бороздина П. А. и Лавринова Д.М., заключенных штрафной командировки «Нерега», обвинявшихся в отказе от работы по религиозным соображениям. Постановили — расстрелять.

14.11.37. Тройка рассмотрела дело членов религиозной группы Пенькова А.А. и Колодова П.С, обвинявшихся в контрреволюционной агитации и дискредитации Сталина. Постановили — расстрелять.

Этот список можно длить и к началу деятельности Дальстроя. И, может быть, о самом первом (во всяком случае — одном из самых первых) случае расстрела колымских заключенных, связанного с их религиозными убеждениями, рассказал на страницах газеты «Вечерний Магадан» (№ 35, 2 мая 1992 г.) депутат Магаданского горсовета И.А.Абрамов. В его статье «Мера социальной защиты — расстрелять» приводится следующий документ:

«Постановление о предъявлении обвинения и избрании меры пресечения.

1933 год, июня 20 дня. Поселок Магадан. Уполномоченный УСВИТЛ ОГПУ Мелешкевич сего числа рассмотрел имеющийся в производстве материал по делу № 359 по обвинению з/к секты Федоровского толка -Шульги Филиппа Алексеевича, Кравцова Михаила Кузьмича и Свиридова Трофима Степановича в преступлении, предусмотренном ст. ст. 58-11 и 58-14 УК.

Перечисленные выше сектанты (...) Федоровского толка достаточно изобличаются в том, что, находясь в лагерях ОГПУ систематически отказывались от работы. Свой отказ мотивируют религиозными убеждениями. Кроме того, Шульга, Кравцов и Свиридов добровольно вступили в контрреволюционную группировку Федоровского толка и, находясь в резервном лагпункте Севвостлага ОГПУ, организовали группу в числе 13 человек, которая ставила своей задачей путем систематической контрреволюционной агитации, распространения провокационных слухов о неизбежности войны, падении Соввласти, агитировать основную массу заключенных на систематические отказы от работы, от приема пищи. Путем злостного саботажа направить свои силы на срыв социалистического строительства Колымского края и разложение всей массы заключенных лагеря. Перечисленные сектанты совершили преступление, предусмотренное ст. ст. 58-11 и 58-14 УК РСФСР (...)».

В этой развернутой формуле читатель без труда найдет элементы, которые встретятся ему затем в основной массе обвинительных заключений, составлявшихся через какие-то четыре-пять лет, — «ежовщина», конечно, пришла не вдруг и не на пустое место.

А тогда, в 33-м, всех троих обвиняемых расстреляли по постановлению ПП (Полномочного представительства) ОГПУ по ДВК.

В наши дни на страницах исторических и публицистических работ, в художественной литературе (роман А.Рыбакова «Страх») часто встречается термин «кадровая революция». Именно в ней авторы находят исток инспирированных Сталиным главных политических процессов 1935-38 годов. Их естественным продолжением были репрессии, обращенные против партийных функционеров среднего и низшего звена, против рядовых членов партии и главным образом против тех из них, чей партийный стаж был наибольшим, потому что именно в этих людях сторонники Сталина видели главных своих противников.

Из разных республик и областей страны злая судьба гнала их под «созвездья Магадана», и здесь местные чекисты, усиленные столичными «специалистами», завершали этот неизбежный процесс истребления.

Николай Алексеевич Назаров, 1879 г.р., уроженец г. Баку, русский, образование низшее, член РСДРП с 1902 г., по профессии токарь и слесарь, с 1933 г. по день ареста — зав. цехом завода «Октябрьская революция» в г. Баку, оказался на Владивостокской пересылке в марте 1937 г.

Он был осужден двумя месяцами раньше спец. коллегией Верховного суда Азербайджанской ССР, обвинялся в том, «что состоя членом КП(б) Азербайджана и являясь скрытым троцкистом, стал среди рабочих завода заниматься к/р агитацией, направленной против проведении мероприятии партии и правительства. При этом утверждал о неизбежности якобы 2-й революции (имеется в виду один из известных лозунгов Троцкого. — А. Б.), пытался доказать о плохом якобы материальном положении рабочих в СССР, высказывал злостную похабную к-р клевету против вождя партии, при этом восхвалял контрреволюционеров Троцкого и Зиновьева».

Спец. коллегия отнеслась к старому большевику тем не менее с определенным и неожиданным пиететом — «(...) а потому приговорила: Назарова Николая Алексеевича признать виновным по ст. 72 ч. 1 УК АССР, но принимая во внимание его болезненное состояние, первую судимость, подвергнуть лишению свободы сроком на три года без поражения прав...».

С Владивостокской пересылки он попал на прииск «Юбилейный» ЮГПУ («Особые приметы: рост выше среднего, худой, седой, глаза карие, нос прямой, прочих примет нет»). Единственная рабочая характеристика в деле: «Работает сборщиком касситерита, отношение к труду и поведение неудовлетворительные. За малым пребыванием в лагере ничем себя не проявил. Адмвзысканий и поощрений нет».

Назаров пробыл на Колыме всего лишь год. 31 марта 1938 года он был арестован, но уже будучи в Магадане на карантинно-пересыльном пункте № 2. На следующий день о/у 4 отд. УГБ сержант 1Ърский, ссылаясь на показания ранее арестованных заключенных Баскина и Арбузова, предъявил Назарову обвинение в принадлежности к повстанческой организации.

Из показаний обвиняемого Баскина Герцеля Лейвиковича, 1904 г.р., уроженца г. Мозырь БССР, еврея, грамотного, бывшего члена ВКП(б) с 1926 г., осужденного спец. коллегией Верховного суда за КРТД на пять лет лишения свободы:

«Я признаюсь, что являюсь участником антисоветской повстанческой организации на Колыме, в которую завербован бывшим участником эсеровской монархической (читатель, хотя бы в самой поверхностной форме знакомый с программой российских социал-революционеров, по достоинству оценит этот изыск дальстроевского УНКВД. — А.Б.) к-р повстанческой организации — Шевченко Григорием Карповичем в начале мая 1937 года на прииске «Юбилейный» ЮГПУ (...).

На мой заданный ему вопрос о том, как мы будем организовывать террористические акты с Колымы, Шевченко ответил, что возможностями для направления террористов в центры СССР организация располагает (весьма распространенный мотив в уличающих показаниях того периода, несомненно содержащийся в основном сценарии всего дела № 17777. — А.Б.), так как в этой повстанческой колымской организации принимают участие кое-кто из руководителей Дальстроя (...). Одновременно с вопросом о терроре Шевченко передо мной поставил задачу — принять меры и агитировать за массовые побеги из лагеря к весне 1938 года, за организацию из беглецов банды налетов на поселки, базы. Банды должны были при налетах совершать убийства коммунистов, комсомольцев, лучших производственников, разрушать, расхищать и поджигать тайгу с тем, чтобы отвлекать в разгар промывки песков рабочую силу от основной работы по выполнению плана приисковых работ на тушение пожаров».

Для реализации этих преступных намерений Гepцель Баскин якобы завербовал 24 террориста. Вторым в списке он называет С.С.Арбузова. От Шевченко Баскйн знает о том, что в организации, в которую он вступил, состоят 11 троцкистов, в том числе и Назаров.

Из показаний обвиняемого Арбузова Степана Семеновича, 1863 г.р., русского, грамотного, из кулаков, бывшего станичного атамана, осужден в 1937 г. спец. коллегией Верховного суда Узб.ССР по ст. 66 ч. 1 к семи годам лишения свободы:

«(…) признаю, что являлся участником антисоветской организации на Колыме прииска «Юбилейный», в которую был завербован з/к троцкистом-террористом Баскиным Герцелем в августе 1937 года (...) мы сразу сошлись с ним по своим к-р убеждениям и взглядам — он как троцкист, я как бывший станичный атаман, плюс к тому же кулак (ну как тут не умилиться единству взглядов партийца-еврея и бывшего казачьего вахмистра! — А.Б.). (...) имея от роду 75 лет, и в силу своей физической слабости, я не мог скоро завербовать в организацию много людей, а завербовал лишь 10 человек из числа осужденных за контрреволюционную деятельность».

В списке будущих террористов шестеро обозначены как троцкисты, а также один шпион из Бурятии, один православный священник и один кулак.

Далее, якобы со слов своего наставника ГБаскина, С.Арбузов называет еще 34 известных ему члена антисоветской организации и в их числе Назарова.

На первом допросе (1.04) Назаров виновным себя не признал, но скоро (очень скоро, потому что уже через три дня старший лейтенант ГБ Боген утвердит по его делу обвинительное заключение) в деле появятся «дополнительные показания» Назарова о его активном участии в антисоветской организации, в которой он по заданию все того же Баскина проводил антисоветскую деятельность. Напоследок обвиняемый будто бы откажется и от своего «большевизма»: «Вообще я по моим убеждениям несмотря на то, что состою (то есть состоял, был исключен еще в 1936 году. —А.Б.) членом ВКП(б) был — меньшевиком и никогда не был согласен с линией партии».

Стремительность, с которой развивалось дело Назарова, можно объяснить и высоким палаческим «профессионализмом» следователя — а им был уже названный мною выше Горский, и состоянием здоровья обвиняемых — почти все они, числом более сорока, имели уже преклонный возраст, а те, кто мог еще считаться молодым (как бурятский «шпион» Жадан Будаев), были актированы по медицинским показаниям. Не случайно, что и дело это разворачивалось в Магадане, на карперпункте № 2, куда были свезены заключенные с разных приисков, в том числе и «Юбилейного». На этот карперпункт мы еще вернемся.

Дело Назарова попало на рассмотрение Тройки 07.04.38, через неделю после его ареста. «Обвиняется: являлся активным членом к-р террористической, повстанческой группы на прииске «Юбилейный». По заданию группы призывал заключенных к организованному к-р саботажу. Постановили: расстрелять».

Выписку из акта о расстреле, произведенном 11 апреля 1938 года, заверил секретарь Тройки Гаупштейн.

Еще несколько примеров таких же злодейских расправ — по данным домашней картотеки:

Ашимов Маллы Ашим-Заде, 1880 пр., родился в Иране, член ВКП(б) с 1904 по 1926 г., з/к по судимости 1936 г., карперпункт № 1, Магадан. Арестован 02.04.38, осужден 07.04.38 как участник к-р троцкистской организации, занимался к-р агитацией и саботажем, к ВМН. Расстрелян 11.04.38 в Магадане (в тот же день, что и Назаров).

Белоцерковский Яков Давыдович, 1894 г.р., уроженец м. Ходоровка Киевской губернии, член ВКП(б) с 1915 по 1934 г., з/к по судимости 1936 г., прииск «Штурмовой». Арестован 06.08.38, осужден 11.08.38 как организатор троцкистской группы саботажников к ВМН. Расстрелян 15.09.38.

Досов Михаил Степанович, 1886 г.р., уроженец д. Царевщина Куйбышевской области, член ВКП(б) с 1910 по 1928 г., з/к по судимости 1936 г., карперпункт, Магадан. Арестован 01.04.38, осужден 07.04.38 как участник троцкистской группы и саботажник к ВМН. Расстрелян 11.04.38 (и снова это число!) в Магадане.

Журавлев Владимир Александрович, 1894 г.р., уроженец г. Ленинграда, член ВКП(б) с 1917 по 1935 г., з/к прииска «Скрытный». Арестован 12.08.37, осужден 10.09.38 за подрывную троцкистскую деятельность к ВМН. Расстрелян 01.10.38.

Зайцев Гавриил Егорович, 1880 г.р.,уроженец д. Игнатьевка Калужской губернии, член ВКП(б) с 1903 по 1927 г., з/к пос.Атка. Арестован 11.08.37, осужден 05.09.37 за к -р агитацию к ВМН. Расстрелян 22.09.37.

Иванов Александр Константинович, 1890 г.р., уроженец Кронштадта, член ВКП(б) с 1917 по 1927 г., з/к по судимости 1937 г., прииск «Журба». Арестован 16.12.37, осужден 26.01.38 за КРТД к ВМН. Расстрелян 01.02.38 в Магадане.

Какабидзе Николай Максимович, 1901 г.р., уроженец г. Самтреди Гр.ССР, член ВКП (б) с 1918 по 1935 г., з/к по судимости 1936 г., ОЛП Управления комендатуры, Магадан. Арестован 15.12.37, осужден 0705.38 за КРТД к ВМН. Расстрелян 22.05.38 в Магадане.

Садовская Бронислава Людвиговна, 1898 пр., уроженка с. Милешево Виленской губернии, член ВКП(б) с 1917 по 1935 г., з/к по судимости 1935 г., пос. Эльген. Арестована 24.04.38, осуждена 11.05.38 за причастность к антисоветской троцкистской организации к ВМН. Расстреляна 10.06.38.

Украинцев Алексей Николаевич, 1897 г.р., уроженец г. Подольска Московской области, член ВКП(б) с 1917 по 1927 г., з/к по судимости 1936 г., прииск «Партизан». Осужден 03.11.37 как организатор к-р троцкистской группы к ВМН. Расстрелян 17.11.37 в Магадане.

Штраус Михаил Кришевич (?), 1886 г.р., уроженец Курляндской губернии, член ВКП (б) с 1913 по 1936 г., з/к по судимости 1937 г. Арестован 04.04.38, осужден 11.05.38 за КРТД к ВМН. Расстрелян 22.05.38 в Магадане.

По той же истребительной логике органы НКВД брали на прицел и тех, чье политическое прошлое (не исключено, что во многих случаях вымышленное самими органами) было связано с небольшевистскими партиями. Еще несколько примеров из той же картотеки:

Козельский Василий Никифорович, 1890 пр., уроженец г. Пермь, в 1917-18 гг. состоял в партии эсеров, з/к по судимости 1936 г. Осужден 23.04.38 за участие в к-р троцкистской группе, занимавшейся вредительством и саботажем, к ВМН.

Лежава Феофан Матвеевич, 1900 г. р., уроженец Самт-редского района Кутаисской губернии, бывший активный эсер, меньшевик, в 1935 г. исключен из ВКП(б) как троцкист, з/к по судимости 1936 г. Осужден 10.04.38 как активный участник антисоветской группы, планировавшей побег из лагеря в Северную Америку и грабеж коренного населения с целью приобретения стрелкового оружия. Расстрелян 28.04.38.
Стопчик Василий Михайлович, 1885 пр., уроженец Московской области, меньшевик, з/к по судимости 1937 г. Осужден 07.04.38 как организатор к-р троцкистской группы, занимавшейся к-р агитацией, саботажем и вредительством, к ВМН. Расстрелян 11.04.38 (и снова это число!).

Ранее названный Шевченко Григорий Карпович, 1893 г.р., уроженец д. Сербка Одесской области, бывший участник эсеровской монархической повстанческой организации, з/к по судимости 1937 г. (статья не указана, 10 лет лишения свободы). Осужден 07.04.38 за участие в контрреволюционной террористической повстанческой группе на прииске «Юбилейный». Расстрелян, видимо, как и вся группа, 11.04.38.

Заглядывая в прошлое арестованных, следствие неизменно находило какой-либо компромат:

сын торговца,
служил в старой армии, 
из кулаков, 
дочь купца, 
служил в белофинской армии, 
служил в армии Керенского, 
кул ак-подря дчик, 
харбинец, 
единоличник, 
жена шпиона, 
дочь шахтовладельца, 
кулак, сектант-евангелист, 
сын попа, 
бывший урядник, 
сын офицера-эмигранта, 
участник еврейских погромов, 
анархист, 
белый и царский казак, 
бывший белый, 
атвендист (так в документе), 
националист, 
шляпниковец с 1922 г., 
член ВКП(б) с 1921 г., дважды исключался за исполнение религиозного культа, 
монашка, 
агент польской охранки, 
брат офицера колчаковской армии, 
сионист, 
из кустарей, 
имеет родственников в Польше и Америке, 
возил врагов народа Троцкого и Каменева...

Не могу обойтись в этой статье без того, чтобы не рассказать и о горестной колымской судьбе русского поэта Владимира Нарбута, одного из шестерых истинных акмеистов — а в их число, кроме Нарбута, входили Н.Гумилев, А.Ахматова, О.Мандельштам, М.Зенкевич и С.1Ъ- родецкий (впрочем, последнему категорически настроенная Н.Я.Мандельштам, вдова поэта, не находила места в этой группе — из-за его «советскости», прежде всего).

Владимир Нарбут вошел в русскую литературу с блеском (весьма одобрительный отзыв на первую его книгу дал скупой на похвалы Н.Гумилев), не без скандала (его вторая книга была запрещена царской цензурой и переиздана лишь в советское время) и занял в ней уже к 1917 году заметное место. Отнюдь не чуждый политическим страстям своего времени, В.И.Нарбут, член партии эсеров и редактор-издатель газеты «Глуховская жизнь» (Глухов — уездный город Черниговской, его родной губернии), в октябре 1917 года объявит себя большевиком. Огнестрельное ранение, полученное им в 1918 году (последствием которого явилась ампутация кисти левой руки), считали местью его политических противников.

Несмотря на инвалидность (а кроме указанного ранения Нарбут имел еще и серьезную травму ноги, полученную в раннем детстве), он принял участие в гражданской войне на Украине. Позднее — сначала в Воронеже, а потом в Одессе и Харькове — развернется талант Нарбута — журналиста и организатора. В 1920 году он будет заведовать ЮгРОСТА в Одессе, в 1921 году станет директором РАТАУ (Радиотелеграфного агентства Украины). Еще через год займет ответственный пост в Агитпропе ЦК РКП(б).
Он станет видной фигурой в литературной жизни тех лет, будет организатором и руководителем одного из крупнейших издательств «Земля и фабрика», редактором популярных журналов «30 дней» и «Вокруг света».

Считают, что он был покровителем многочисленной и блистательной группы литераторов-одесситов, которая дружно «десантировалась» в 20-е годы в Москве (в ее составе были Э.Багрицкий, Ю.Олеша, И.Ильф, Е.Петров, Л.Славин и др.). По выражению Н.Я.Мандельштам, именно из рук В.И.Нарбута «одесские писатели ели свой хлеб».

В одной из недавних публикаций утверждается, что только заинтересованность редактора В.Нарбута сделала возможной стремительную публикацию в 1927 году в журнале «30 дней» еще не оконченного даже к началу публикации замечательного романа Ильфа и Петрова «12 стульев». В 1928 году, в период широкомасштабных чисток, В.И.Нарбут был исключен из партии. Как указано в «Литературной энциклопедии» издания 1934 года, «за сокрытие ряда обстоятельств, связанных с его пребыванием на юге во время белогвардейской оккупации»: летом 1919 года Нарбут был арестован контрразведкой белых в Ростове и под угрозой смерти подписал отказ от продолжения большевистской деятельности.

Через десять лет, в 1938 году, в Магадане под пером о/у 4-го отдела УГБ УНКВД по ДС сержанта ГБ Мохова формулировка исключения Нарбута из партии существенно трансформируется:

«Исключен за сокрытие данных о службе в дени-кинской разведке в 1919 году».

Сохранилось несколько подтверждений того, что в 1928 году В. И. Нарбут стал жертвой острой внутрилитературной борьбы. Будто бы сначала он подал заявление в ЦК с обвинением А.К.Воронского, известного в ту пору литературного критика и прозаика, руководителя литературного объединения «Перевал». В недопустимых формах полемики в ответ Воронский раздобыл какие-то документы, уличающие Нарбута в подписании того самого заявления.
Дочь Александра Константиновича, бывшая колымская заключенная Г А.Воронская, рассказывала мне осенью 1991 года о том, что ее отец никогда не верил в «революционность» Нарбута, печатавшего, по словам А.К., еще в суворинском «Новом времени» монархические стихи, и представила документы, свидетельствующие о его неискренности. Вопрос якобы рассматривался на Политбюро.

Сталин, кстати, весьма неплохо знавший Воронского, выступил в защиту Нарбута. Потом против него появились и другие компрометирующие документы.

Жизнь безжалостно обошлась с обоими участниками той далекой от нас полемики. А.К.Воронский был арестован 1 февраля 1937 года. Обвиненный в создании подрывной террористической группы, готовившей покушения на руководителей партии и правительства, он был приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР 13 августа 1937 года к высшей мере наказания. В лагерях оказались его жена и дочь.

В.И.Нарбут был арестован еще в октябре 1936 года. Он обвинялся в том, что входил в группу «украинских националистов — литературных работников», которая занималась антисоветской агитацией. Руководителем группы следствие объявило И.С.Поступальского. Помимо Нарбута в группу якобы входили переводчики П.С.Шлейман (Карабан), П.Б.Зенкевич и литературовед Б.А.Навроцкий. Все пятеро были осуждены постановлением Особого совещания НКВД СССР 23 июня 1937 года за КРД на пять лет лишения свободы. Все пятеро осенью того же года оказались на Колыме.

По-разному сложились в дальнейшем их судьбы. Счастливее других оказались Поступальский и Шлейман: им удалось дождаться освобождения. Умерли, находясь в колымских лагерях, Зенкевич и Навроцкий. Самая трагическая судьба выпала на долю Нарбута. Растянувшееся более чем на год мучительное следствие, ожидание того, как решится его судьба, а затем и долгий этап еще более усугубили состояние его здоровья. Но и на Владивостокской транзитке, где Нарбут оказался 20 сентября 1937 года (он писал оттуда жене:

«Посланные мне испытания переношу твердо, героически, — буду работать, как лев. Я докажу, что я не контрреволюционер, никогда им не был и не буду — ни при каких обстоятельствах»), и уже в Магадане, куда он поцал через месяц, он еще надеется (или только сам уверяет себя в этом?) переспорить свою судьбу: «... как мне хочется (...) показать себя на работе, быть стахановцем, всегда первым, не боящимся никаких трудностей! А ведь я могу, могу воскликнуть: “Дайте мне рычаг, и я переверну земной шар!”».

В середине декабря В. И. Нарбут был отправлен из Магадана на «Стан Оротукан» — это около четырехсот километров от побережья. Затем, после недолгого здесь пребывания, — пешком через перевал на «Ключ Пасмурный».

«После перехода пегцком через горный перевал (когда я шел из Оротукана на Пасмурный) я получил растяжение жил в левой, больной ноге. Лежал, не мог ходить почти полмесяца (...) Затем на меня напала цинга (скробут). Левая и частично правая нога покрылись гнойными язвами, их было 12. Сейчас дело идет на поправку. Язв осталось уже 4. я лечился (и лечусь), мамочка, очень усердно, помня данное тебе обещание. Я очень стойко переносил и переношу болезни»,

— из последнего письма жене.

На «Пасмурном» Нарбут пробыл около двух с половиной месяцев. Работал счетоводом, ночным сторожем, ассенизатором. В конце февраля — начале марта 1938 года он вместе с такими же, как он, инвалидами был актирован медицинской комиссией и этапирован в Магадан, в карперпункт № 2. Здесь против него 2 апреля было возбуждено новое уголовное преследование. Ордер (№ 241) на арест и обыск подписал начальник УНКВД Сперанский.

Вместе с Нарбутом контрреволюционную группу саботажников, занимавшихся на карперпункте № 2 антисоветской агитацией и разложением лагерной дисциплины, составили еще восемь инвалидов (планировали сначала группу из десяти человек, но один умер, не дождавшись ареста), доставленных в Магадан с разных приисков — едва ли они знали друг друга хотя бы в лицо. Люди, разные по социальному положению (до первого ареста, а здесь, в Магадане, о/у Мохов их всех «подравняет» — каждому в графу «социальное положение» впишет «заключенный»): крестьяне, служащий, судебный работник, рабочий, писатель и партийный работник (так в анкете у Нарбута), русские, украинец, белорус, молдаванин, еврей, черкес — все они ранее были осуждены по «политической статье» (двое — за пьяный дебош в вагонах поездов в разных концах страны, в каждом случае дебош сопровождался антисоветскими высказываниями). И второй «квалифицирующий» признак: все девять были инвалидами (некоторые, как Нарбут, еще до прибытия на Колыму), то есть все они, возвращаясь к нашим размышлениям в начале статьи, были продукцией Дальстроя № 2.

Четвертым апреля помечен первый и единственный в этом деле протокол допроса Нарбута. Вот целиком его текст, написанный рукой Мохова:

«Вопрос: Следствию известно, что вы являетесь участником контрреволюционной группы, существовавшей на карпункте СВИТЛ. Подтверждаете ли это?
Ответ: Отрицаю.
Вопрос: Вы говорите неправду. Материалами следствия Вы полностью изобличены. Признаете ли свое участие в к-р группе?
Ответ: Не признаю.

Записано с моих слов верно и мне прочитано».

И последний автограф Нарбута.

Пятеро из девяти обвиняемых по этому делу свою вину не признали, четверо подписали составленные Моховым признания — такие же коротенькие, на одну страничку. Признание или непризнание на судьбы обвиняемых повлиять уже не могло, все было предопределено.

7 апреля ст. лейтенант ГБ Боген утвердил всем девятерым обвинительные заключения. В тот же день эти дела были поставлены на рассмотрение Тройки. Еще через неделю, 14 апреля, расстрельные постановления Тройки были приведены в исполнение.

В тот день в Магадане было расстреляно 176 человек. В числе жертв тогдашних репрессий нужно выделить коренных жителей Охотского побережья. Дела против них — таково, видимо, было распоряжение Наркомата — вел аппарат базировавшегося в Магадане 45-го морпогранотряда. Его штаб помещался в одном из первых каменных строений города — на углу нынешних улиц Ленина и Пролетарской. По словам старожилов, в распоряжении морпогранотряда был весь четырехугольник в пределах ул. Пролетарской и Пушкина, проспекта Ленина и ул. Дзержинского. На побережье у пограничников было несколько собственных следственных каталажек. По данным историка Д.С.Райзмана, в 1938 году 45-й морпогранотряд подготовил для Тройки УНКВД по ДС 145 дел против жителей Охотского побережья.

Это были, прежде всего, эвены (по тогдашнему наименованию — орочи), камчадалы (в некоторых делах они обозначены как ительмены), но и немало русских, а также давно поселившихся здесь выходцев из разных губерний России, несколько обрусевших китайцев. Компрометирующие обстоятельства: кулак... сын шамана... бывший жандарм... родовой староста... торговец... сын родового князя 2-го долганского рода... доброволец банды Бочкарева... брат эмигранта... сын жандарма и торговца... член «Союза архангела Михаила»... имел наемную силу... сын московского протоиерея... служил в контрразведке у атамана Семенова... харбинец... крупный кулак (имел 10 тысяч голов оленей)... имел родных в Шанхае... с 1914-го по 1917-й являлся осведомителем полицейского пристава... кулачка... контрабандистка...

Наиболее распространенные обвинения — шпионаж в пользу Японии, антисоветская агитация, вредительство.

Перескажу несколько дел из этой группы обвиняемых.

Хабаров Николай Прокопьевич, 1892 пр., постоянный житель села Сиглан, эвен, рыбак-охотник, образование низшее, был арестован 4 апреля 1938 года.
По своему социальному положению на момент ареста он обозначен кулаком, хотя все его «имущественное состояние» ограничивалось одной юртой и одним неводом. Но старательные пограничники установили, что десятью годами раньше у Хабарова было 500 оленей, 4 лошади, 24 ездовые собаки и (в том же ряду) 8 пастухов. А еще раньше, по данным тех же дознавателей, арестованный имел еще более солидное состояние: 10 тыс. оленей, 15 лошадей и 60 батраков.

В характеристике на арестованного, подписанной председателем Ольского РИКа Бушуевым и ответ, секретарем Шемякиным, значится:

«Вел и ведет антисоветскую агитацию против колхозов. Оленей разбазарил, обменивал на пушнину, сдавая ее японцам. 1000 голов продал американцам (на Аляску). В данное время оленей, лошадей не имеет».

Можно предположить, что в разорении крупного оленевода главную роль сыграла политика советской власти, так как в 1933 году Хабаров Н.П. был судим местным туземным судом за невыполнение «твердых заданий» и приговорен к исправительным работам сроком на два года. А что такое «твердые задания» в период коллективизации и какие чисто имущественные последствия влекло их невыполнение, читатель знает из школьного курса истории.

На допросе 10 апреля (видимо, не сразу сдался дознавателю сын родового князя и родовой староста — так в анкете обозначено «политическое прошлое» арестованного, но и он, конечно, устоять против репрессивной машины тех лет не мог) Хабаров Н.П. якобы показал:

«Контрреволюционную деятельность против Советской власти я начал с 1919 года, которая заключалась в следующем:

1. Я занимался шпионажем в пользу Японии.
2. Я заключил договор с руководителем банды Бочкаревым (речь идет о событиях начала 20 -х годов. — Л. Б.) о вооруженной помощи банде. 
3. Писал японским властям петицию о том, что население желает господства японцев на Охотском побережье, обещая вооруженную помощь ей для борьбы с Советской властью. 
4. Систематически вел японофильскую контрреволюционную пораженческую и националистическую агитацию. 
5. Являлся членом контрреволюционной организации, существовавшей на Колыме, организовывал банды из орочельского населения».

Шпионская деятельность Хабарова, если верить протоколу допроса, заключалась в том, что он сообщал японской разведке следующие сведения:

«1.Где происходит охота на пушного зверя, как белку, лисицу, выдру и медведя и какое количество добывается пушнины. 
2. Где бывает хороший ход рыбы на Охотском побережье, с указанием времени года и с полным топографическим описанием береговой черты. 
З.О местах кочевья орочельского населения, их количество, социальной прослойки и о количестве оленей имеющихся у орочей. 
4. Передал сведения топографического описания Охотского побережья и глубинных пунктов с легендой и особенностями климата. 
5. Систематически освещал настроения местного населения, его отношение к Советской власти, особенно выделяя антисоветски настроенных».

Неправдоподобность этого протокола — а вы, наверное, обратили внимание на его стиль (грамматические ошибки не в счет), отнюдь не свойственный речи старого эвена, да и разведданные, которые он якобы сообщал японцам, едва ли могли осчастливить какую-либо разведку, — совершенно очевидна.

Заслуживает внимания такой вот пассаж: «В вознаграждениях не нуждался, но иногда от японцев получал спирт». Да как же не нуждался, если все хозяйство — один невод? Конечно, не отказался бы, но ведь на самом деле никакого сотрудничества не было, а потому и «липа» эта вымышлена.

На том же допросе Хабаров якобы показал, что, отбывая принудительные работы по решению туземного го суда, он был принят переводчиком к зав. ОНО А.Ф.Лаврентьевой, от которой узнал о существовании на Колыме контрреволюционной организации и получил предложение вступить в нее, что он и сделал. По просьбе Лаврентьевой арестованный якобы составил карту Охотского побережья, а также организовал из зажиточных орочей три банды численностью более двадцати человек в Ямске, Оле и Сиглане для борьбы с советской властью. От Лаврентьевой Хабаров якобы получил обещание того, что с приходом японцев он будет назначен начальником над всеми орочами. Упоминание А.Ф.Лаврентьевой, человека в Дальстрое очень известного, в протоколе отнюдь не случайно — эта «связь» выводила коварного «родового старосту» на руководителей всей берзинской повстанческой организации и обеспечивала ее, организацию, поддержкой местного населения. Конечно, как бы обеспечивала, но чекистам-пограничникам и этого «как бы» было достаточно.

13 апреля 1938 года начальник МПО (морпогранотряда) майор Сикорский утвердил обвинительное заключение по этому делу, не содержащему ни одного свидетельского показания, ни одного документа — то есть ничего, кроме очевидного самооговора. 23 апреля дело было представлено на рассмотрение Тройки. Постановили: за шпионаж в пользу Японии, участие в повстанческой организации и организацию банд из местного населения расстрелять. Постановление было исполнено 8 мая 1938 года.

В тот же день Тройка УНКВД по ДС вынесла расстрельные постановления и в отношении двух родных братьев Н.П. Хабарова — 60-летнего Иннокентия Прокопьевича («установочные данные» те же самые, кроме года рождения, и так же был осужден в 1933 году на один год принудработ за невыполнение «твердых заданий»), обвинялся в шпионаже в пользу Японии еще с 1907 года (эту промашку царских жандармов советские пограничники, конечно, должны были поправить), активно помогал банде Бочкарева в борьбе против советской власти, был членом контрреволюционной японофильской повстанческой организации, входил в контрреволюционную организацию, существовавшую в Дальстрое (то есть берзинскую); и 49-летнего Герасима Прокопьевича, который был также осужден туземным судом в 1933 году по тем же основаниям на один год принудработ и обвинялся в тех же преступлениях, разве что японским шпионом стал, как и брат Николай, только с 1919 года...

Постановили — расстрелять.

Через два месяца, 8 июля 1938 года, был расстрелян по постановлению Тройки бывший председатель колхоза «Север» (с. Наяхан) Малахов Афиноген Сергеевич, 1883 г. р., родился в с. Дрянки Петропавловского района, русский, из семьи священнослужителя, образование церковно-приходская школа, беспартийный.

С 1913 по 1928 год Малахов служил псаломщиком Наяханской церкви, в период гражданской войны на Охотском побережье являлся каюром-проводником в отряде Бочкарева. В 1930 году был принят в колхоз «Север», но через три года при «самоочистке колхоза» (такой термин употреблен в протоколе) был исключен и даже лишен избирательных прав как бывший служитель культа. Однако в 1937 году (после принятия Конституции 1936 года «лишенцев» не стало) снова был принят в колхоз и даже избран его председателем.

Малахов был арестован 20 февраля и содержался под стражей в комендатуре Гижигинского погранучастка. Он обвинялся в шпионаже в пользу Японии — сообщал якобы, какие реки богаты рыбой, а также о направлениях своих служебных разъездов (японцам это было, наверное, очень интересно) и отношении местного населения к советской власти. На допросе Малахов вроде бы чистосердечно признался в том, что:

1) разбазарил колхозную ферму (передал ее в Колхозсоюз),
2) сорвал план убоя морзверя в 1937 году,
3) разбазарил колхозный собачий корм,
4) не произвел учета трудодней колхозников.

Но Малахов нашел себе и оправдание: «(...) в моих вредительских актах мне помогали и содействовали пред. РИКа с. Наяхан Лякишов и пред. с/совета Чивиткин Вла-сий отдаваемыми ими вредительскими распоряжениями минуя пред. колхоза НПР (что означает, вероятно, «например». — А.Б.)
1) пред. РИКа с. Наяхан Лякишов отменил поездку колхозников Нифантьева Натана и Большака А. в лес для заготовки лесоматериала на лодки;
2) Лякишов и Чивиткин заставили меня отдать колхозный молочный скот в Колхозсоюз;
3) Чивиткин сам разбазарил 380 штук юколы;
4) Чивиткин В. снял с работы в бондарной мастерской — бондаря, в результате чего колхоз остался без бондаря».

15 апреля начальник МПО майор Сикорский утвердил — при полном отсутствии каких-либо доказательств вины арестованного хоть в каком-то преступлении — обвинительное заключение. 23 апреля дело Малахова А.С. было представлено на рассмотрение Тройки. Постановили: расстрелять.

В тот же день Тройка рассмотрела и дело Чивиткина Власа Павловича, 1885 г.р., уроженца с. Наяхан, русского, председателя Наяханского сельского совета. Обвинялся он отнюдь не в тех хозяйственных злоупотреблениях, о которых показывал бывший председатель колхоза «Север», а в шпионаже с 1920 года в пользу Японии. Постановили: расстрелять.

В числе заключенных Севвостлага (а именно против них были в первую очередь направлены репрессии) находилось немало иностранцев — граждан или подданных других государств. Немцы, поляки, финны, румыны, чехи, болгары, итальянцы, австрийцы, черногорцы, хорваты, сербы, латыши... Разными путями они попадали в Советский Союз: официальными (по линии Коминтерна, Профинтерна, на учебу в Университет народов Востока им. Зиновьева, для работы на стройках и новых индустриальных гигантах) и неофициальными (это, прежде всего, перебежчики из сопредельных государств). И если та наша родина и к своим-то детям была ох как неласкова, то как она могла относиться к приемным, а то и вовсе «подкидышам»?
Иностранцы содержались в лагерях в тех же условиях, что и граждане СССР, без каких-либо льгот и поблажек, и зверская «разверстка» репрессивных мероприятий распространялась, вероятно, в полной мере и на них. Разве что в каких-то не совсем еще понятных случаях репрессивный орган, прежде чем взяться за очередного иностранца, должен был согласовать эту акцию с вышестоящей инстанцией. Так, явно отвечая на запрос из Магадана, Наркомат внутренних дел телеграфировал 13.12.37:

«Постановку дела на рассмотрение Тройки ГУАР-НАСКЕЛЛИ Эмилио согласны».

Я думаю, что санкция Москвы понадобилась потому, что Э.Гуарнаскелли был у Наркомата на особом счету. И начало этому счету положил, может быть, сам того не ведая, A.M.Горький.

Тут довольно долгая предыстория. В июне-июле 1935 года, как известно, в СССР гостил Ромен Роллан. Позднее он написал:

«Месяц, проведенный мною в СССР, был полон для меня больших уроков, богатых и плодотворных впечатлений и сердечных воспоминаний, главным из них были три недели общения с моим дорогим другом Максимом Горьким. Во время бесед с Горьким постоянно возникала тема репрессий в СССР. У нас разные позиции. Много споров было вокруг судьбы Виктора Сержа».

Уже упомянутый в этой статье французский писатель славянского происхождения Виктор Серж, он же С.Кибальчич, с конца 20-х годов жил в СССР, в 1931 году был репрессирован по обвинению в троцкизме. В его защиту развернулась широкая международная кампания. Одним из ее проявлений стало письмо, полученное Ролланом, — как еще один аргумент к состоявшемуся ранее спору. Вот его текст:

«Гражданин Ромен Роллан. Мы узнали о Вашем пребывании в Москве. Мы пользуемся этим, чтобы напомнить Вам, что волна антипролетарских преследований, начавшаяся после убийства Кирова, больше, чем когда-либо, продолжает приносить жертвы. Не только писатель Виктор Серж, которого Вы всегда защищали, остается пригвожденным к месту своей высылки (здесь правильно было бы говорить о ссылке. -А. Б.), и сына его заставляют отказаться от отца под угрозой быть выставленным из школы, но только что были вынесены многочисленные приговоры против антифашистских беженцев, которые наивно поверили в гостеприимство русского государства: Гаччи Отелло, Гуар-нашелли (или Гуернаскелли), Галлисарис.

Мы надеемся, что, пребывая верным профессиональным чувствам человечности и братства, которые Вас воодушевляют, Вы не преминете посетить Виктора Сержа и что, следуя духу Октябрьской революции, Вы найдете в себе мужество энергично выступить перед правительством Вашего друга И. Сталина, чтобы приостановить все эти преследования (...) Международный Комитет против антипролетарских преследований в России».

Копию письма A.M.Горький отправил тогдашнему наркому внутренних дел ГГ.Ягоде, с которым его связывали дружеские, хотя, может быть, и весьма двусмысленные отношения, сопроводив ее такой вот припиской:

«Может быть Вы, действительно, найдете возможным выгнать Кибальчича из Союза и возвратить ему рукопись? Я разумеется, ничего не советую, но мне кажется, что — так или иначе — следовало бы уничтожить этот жалкий повод для инсинуаций против Союза со стороны бездельников и негодяев, которым, к сожалению, еще кое-кто верит».

Эти документы представлены Михаилом Ильинским в книге «Нарком Ягода» (М.: Вече, 2002. С. 382-383).

Не сразу (Горький еще раз писал Ягоде), однако достаточно скоро в судьбе Виктора Сержа случился благоприятный поворот — вместе с сыном, который станет со временем известным скульптором, он был выслан из СССР. Судьба по крайней мере одного из «антифашистских беженцев» оказалась более трагичной: по данным ИЦ УВД Магаданской области, Гуарнаскелли Эмилио Эрнестович, 1911 года рождения, итальянец, был осужден за КРТД Тройкой УНКВД по ДС 7.04.38 к расстрелу.
Постановление было исполнено 28 апреля. Спустя пятьдесят с лишним лет — 24.05.89 — Гуарнаскелли был реабилитирован.

Или вот уже в мае 1941 года начальник РО НКВД по УДС мл. лейтенант ГБ Колосов шлет начальнику 2 отд. УНКВД по СДС лейтенанту ГБ Заботину (нам эта фамилия уже встречалась в делах 1938 года) письмо следующего содержания:

«При этом препровождаю дело формуляр № 101 и следственные материалы Вам для просмотра и дачи санкции на привлечение к уголовной ответственности заключенного Крайнеца Иосифа Иогановича».

Крайнец И.И., 1908 г.р., уроженец г. Марк-Бор (Югославия), гражданин Югославии, словен, из крестьян, грамотный, в заключении — слесарь, шофер, бывший член Словенской самостийной крестьянской партии, по другим данным — бывший член компартии Югославии и работник Коминтерна, осужден в 1937 г. О/с НКВД СССР за КРТД на пять лет лишения свободы, отбывал наказание в Дорлаге.

Санкцию на возбуждение дела тогдашний начальник УНКВД майор ГБ Окунев дал незамедлительно. К счастью, в скорбном списке расстрелянных фамилии Крайнеца нет: Военный трибунал войск НКВД при ДС ограничился в этом случае сроком в десять лет лишения свободы.

Но, повторю, в большинстве случаев каких-либо особых распоряжений при возбуждении нового уголовного преследования против заключенного-иностранца, видимо, не требовалось.

Нет следов таких распоряжений и в деле другого уроженца Италии — Коцянчича (или Кочянчича?) Эмилио Антоновича (вероятно, Антонио?), 1902 г.р., гражданина Италии (так в личном деле заключенного, а в протоколе допроса указано «вне подданства»), из крестьян, беспартийный, образование 6 классов, профессия — огородник, стаж в этой профессии 18 лет, прибыл в СССР из Германии в 1934 году, осужден Военной коллегией Верховного суда СССР по ст. 58-6 (шпионаж) УК РСФСР 09.09.35 на десять лет лишения свободы, работал забойщиком на прииске им. Водопьянова.

Новое уголовное преследование против него было возбуждено в начале августа 1938 года. Коцянчич (примем транскрипцию обвинительного заключения и последовавшего постановления Тройки) обвинялся в том, что являлся активным участником троцкистско- сабо-тажнической группы, вел антисоветскую агитацию, разлагал лагерную дисциплину. На допросе Коцянчич вину свою не признал. Постановление о его расстреле Тройка приняла 8 августа 1938 года. В тот же день постановление было исполнено.

23-летний студент историко-философского факультета Софийского университета, член Болгарского союза рабочей молодежи Петр Петров вместе с другом Минчо Славовым бежали в мае 1935 года в СССР с целью получить здесь политическое убежище и продолжить образование. И он, и его друг, а также и лодочник, который перевез их на советский берег, были арестованы и осуждены О/с НКВД СССР к пяти годам ИТЛ по подозрению в шпионской деятельности.

В Севвостлаге Петров оказался через год, в декабре 1936 года, был на общих работах, то есть чернорабочим (так названа его специальность в учетно-статистической карточке) на приисках «Запятая» и «Нечаянный» ЮГПУ

Еще через год, 24 декабря 1937 года, против него было возбуждено новое уголовное преследование. Он обвинялся в том, что проводил к-р агитацию, направленную к срыву выполнения плана золотодобычи, восхвалял жизнь в Болгарии и высказывал пораженческие настроения в пользу Японии. Все следствие уложилось в пять дней, а еще через неделю, 5 января 1938 года, дело Петрова было поставлено на рассмотрение Тройки. Постановили — расстрелять. 15 января постановление Тройки было исполнено.

Здесь следовало бы назвать общую цифру иностранцев, расстрелянных по необоснованным постановлениям Тройки УНКВД по ДС и приговорам сменившего ее Военного трибунала войск НКВД при ДС. Но сегодня это сделать невозможно, потому что репрессивные органы прежних лет, видимо, вполне сознательно, подчиняясь какой-то неизвестной нам директиве, фальсифицировали едва ли не стопроцентно сведения о гражданстве (или подданстве) иностранцев, и в картотеке, перешедшей по наследству к Информационному центру УВД Магаданской области, едва ли не все они (в том числе и названные мною Эмилио Коцянчич и Петр Петров) значатся гражданами СССР, хотя в архивно -следственных делах каждого из них есть убедительные доказательства того, что гражданами СССР они не были.

Конечно, данные картотеки в этой части нуждаются в тщательной проверке. Но, по сведениям того же ИЦ, в период массовых репрессий на Колыме было расстреляно 255 выходцев из Польши; по данным областной прокуратуры, в тот же период было подвергнуто необоснованным репрессиям на Колыме более 150 выходцев из Прибалтики, прибавьте сюда финнов (их было много в числе перебежчиков), немцев, представителей многих других национальностей... Объем работы был бы весьма значительным, она могла бы растянуться на долгий срок. <…>

Мне представляется верным решение общественного совета настоящего издания убрать в Списках графу «Гражданство», чтобы не тиражировать некогда совершенную фальсификацию, и хочется надеяться, что когда-то и такая экспертиза будет произведена и мы получим точные сведения и по этому вопросу.

Можно едва ли не бесконечно приводить примеры трагических судеб людей, попавших в смертельные захваты того УНКВД по ДС или более позднего УВД... В расстрельном списке страшна и уникальна каждая строка.

За одиннадцать месяцев, с 16 декабря 1937 г. по 15 ноября 1938 г.,Тройка УНКВД по ДС (во втором своем составе) рассмотрела 10 743 дела. Сохранились 70 протоколов ее заседаний. Сохранились и первые экземпляры актов расстрелов, произведенных в период с 20 декабря 1937 г. по 8 октября 1938 г. В этих актах 5801 фамилия. Документально подтвержденный расстрельный итог выполнения приказа № 00447 составляет, таким образом, более восьми тысяч человек (абсолютную цифру назвать пока не представляется возможным, так как из 2428 расстрельных постановлений, вынесенных Тройкой УНКВД по ДС в ее первом составе, не все были приведены в исполнение). Подсчет лиц, осужденных первой и второй Тройками по второй категории, то есть к заключению в исправтрудлагерь на срок от восьми до десяти лет, пока не производился. Но и тут, очевидно, счет нужно вести на тысячи — пять, шесть?.. А оттого общий итог проведения начатой в августе 1937 года наркомом Ежовым операции на территории Дальстроя должен вылиться в 13-14 тысяч человек.

Официальных итоговых цифр обнаружить пока не удалось. Возможно, их не существует вовсе — в том числе и по причине того, что финал операции был в значительной степени «смазан» политическим решением, принятым, несомненно, по инициативе Сталина.

Расстрельные постановления второй (павловской) Тройки УНКВД по ДС стали приводиться в исполнение с конца декабря 1937 года.

20 декабря был расстрелян 71 человек. 2 января 1938 г. — 128 человек. 9 января — 6 человек. 15 января — 79 человек.

Эти расстрелы были произведены в Магадане. Под актами две подписи — руководителя и исполнителя акции. Ими в указанных случаях были начальник УНКВД по ДС ст. лейтенант ГБ Сперанский и комендант УНКВД сержант ГБ Кузьменков (в некоторых документах - Кузьменко).

На тот же период (28 декабря 1937 г., 15 января 1938 г.) приходятся и расстрельные акции, предпринятые к сдавшимся участникам восстания на командировке «Зеленый мыс». Их произвели тогда еще зам. начальника УНКВД по ДС ст. лейтенант ГБ М.М.Веселков, начальник ВОХР СВИТЛа Д.Ф. Кабисский и пом. о/у РО НКВД по КРУДС Л.А.Титаренко.
Начальник УНКВД по ДС Сперанский, видимо, не слишком тяготился ролью руководителя расстрельных акций (или она, эта роль, вменялась ему строго-настрого как служебная обязанность?) и активно играл ее, если позволяли обстоятельства: 21 января 1938 г. в Магадане было расстреляно 70 человек, 23 января — 71, 27 марта -116,28 марта -91,5 апреля-109,11 апреля-149,14 апреля -176...

Неизменным исполнителем всех акций, проводившихся в Магадане, был комендант УНКВД по ДС И.П.Кузьменков.

Но, видимо, подчас начальнику УНКВД было недосуг заниматься этой ролью и он передоверял ее кому-нибудь из наиболее надежных сотрудников. Такими, если судить по актам, оказались начальник АХЧ Управления Галушко (1 февраля 1938 г., г. Магадан, расстреляно 111 чел., 16 февраля,там же,- 107 чел.,8 марта, там же,- 117 чел., 16 марта, там же, — 87 чел.) и зам. начальника УНКВД Кононович.

Впрочем, в том несомненно имевшемся распределении злодейских обязанностей заместителю начальника Управления, вероятно, выпало больше курировать расстрелы на трассе. Именно его фамилия чаще других -как руководителя этой акции — стоит под расстрельными актами, осуществленными на печально знаменитой «Серпантинке» и приисках СГПУ:

4 февраля 1938 г., стан Хатыннах, — 56 чел.,
5 февраля, там же, — 17 чел., 7 февраля, там же, — 204 чел., 24 февраля, там же, — 53 чел., 4-5 марта, там же,- 94 чел.,
7 марта, там же, — 70 чел.,
8 марта, там же, — 64 чел.,
9 марта, там же, — 157 чел., 10—14 марта, там же, — 253 чел.

В каждом из этих случаев вторым — как исполнитель — расстрельные акты подписывал начальник УРКМ (Управления рабоче-крестьянской милиции), входившего в состав УНКВД по ДС, лейтенант милиции Кедров.
Он же являлся исполнителем и в тех случаях, когда роль руководителя отводилась начальнику РО НКВД по СГПУ сержанту ГБ Мельникову:

13-15 апреля 1938 г. — 182 чел.,
5-10 июня — 433 чел.,
10-16 июня — 245 чел.,
3 июля — 29 чел.

А в двух случаях, 6 и 8 августа 1938 года, лейтенанту милиции Кедрову было доверено и руководство расстрелами. Расстреляно 138 человек. Исполнителем в обоих случаях был пом. начальника РО НКВД по СГПУ Володин.

Два главных исполнителя расстрельных акций были отмечены секретным и единственным в своем роде приказом начальника УНКВД по ДС Сперанского:

«№ 0014 19 мая 1938 г. гор. Магадан ДВК.

За отличную работу по выполнению специального задания объявляю благодарность и премирую месячным окладом следующих сотрудников УНКВД по “Дальстрою”:
1. Тов. Кузьменко — коменданта УНКВД по “ДС”,
2. Тов. Кедрова — начальника УРКМ».

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 1 февраля 1939 года начальник УРКМ по Дальстрою Кедров Д.Н. за отличные показатели в работе был награжден медалью «За трудовое отличие». Это была его первая правительственная награда [5].
Д.Н.Кедров (1894 г. р., уроженец г.Тамбова, русский, отец — потомственный гражданин, дед был дьяконом, член ВКП(б) с 1918 г., образование среднее) появился в Магадане в конце августа 1937 года по направлению УНКВД по ДВК. За плечами 43-летнего лейтенанта милиции была уже бурная, полная драматических событий, взлетов и падений жизнь. Но, как окажется, главные ее обстоятельства будут еще впереди. Ретивый дальстроевский расстрелыцик, энергичный, властный, грубый, падкий на женщин (с ними у него будет связано не одно жизненное осложнение), сменив немало милицейских должностей в разных концах страны (он и в Магадане объявится во второй раз в конце 1950 года — уже в звании полковника милиции и должностях начальника Управления милиции и зам. начальника УМГБ на Дальнем Севере), достигнет высокого положения и многих наград, в том числе и ордена Ленина — перед выходом на пенсию. А дорожкой для разбега окажутся для него три с половиной года службы в дальстроевском УНКВД.

Дмитрий Николаевич начал свой трудовой путь с должности телеграфиста на станции Тамбов в 1912 году. Реальное училище заканчивал экстерном. Ушел вольноопределяющимся на фронт в 1914 году, учился в юнкерском училище, воевал на германском фронте, заслужил два Георгиевских креста, к 1917 году был поручиком. Затем служба в Красной Армии, участие в гражданской войне. В 1927 году награжден Почетной грамотой РВС — «За мужество, храбрость и решительность в боях против врагов Социалистического отечества». Но вот «моральная характеристика», данная Кедрову в последний период его службы в Красной Армии в качестве командира Бухарского кавалерийского полка (1924-25 гг.):

«Строгий, иногда любит над кем-либо надсмеиваться, хитрый, особая страсть к ругани, карьерист, взаимоотношение со служащими в большинстве грубое — отталкивающе-строгое. Имеет достаточно теоретической подготовки, а также практического навыка по занимаемой должности комполка. В деле инициативу хотя и проявляет, но грубый и неумелый подход к делу в обстановке БССР (Бухарская Советская социалистическая республика. — А.Б.) не дает положительных результатов зачастую никаких. Военным делом интересуется мало, авторитетом среди служащих пользуется мало. Личную жизнь любит обставить на широкую ногу, для чего не чужд, пользуясь служебным положением, состроить преступные комбинации. Кругозор довольно обширный, к Соввласти и БКА (Бухарской Красной Армии? — А.Б.) относится хорошо. Член РКГТ(б) с 1918 года, в партработе активного участия не принимает. Должности соответствует, но с указанными отрицательными сторонами желательно изъять из рядов БКА.
Пом/уполномоченный Особого отдела Гeгep».

И, видимо, «изъяли», потому что с середины 1925 года, после демобилизации, Кедров начинает службу в милиции г. Саратова: участковый уполномоченный, пом. начальника отделения милиции. Однако уже с начала 1926 года переходит на службу в железнодорожную охрану. В ноябре того же года был судим Саратовским губернским судом за незаконное задержание двух граждан во время работы в милиции — возможно, эта история и явилась причиной его увольнения; в связи с недоказанностью обвинения был судом оправдан.

В охране на не очень крупных, но все-таки командных должностях находился в течение четырех лет. И вот какой-то еще один странный зигзаг судьбы: в 1930-31 годах работает управляющим конной базой.

С 1931 года еще раз начинает службу в саратовской милиции: ст. инспектор краевого управления, начальник политчасти школы милиции, а затем и начальник этой школы.

В одной из справок по его личному делу о Кедрове сказано:

«В последний период работы в руководстве школой со стороны Кедрова были вскрыты серьезные недостатки. По-барски, грубо и бюрократически относился к своим подчиненным, потворствовал распущенности отдельных сотрудников, использовал некоторых из них в личном хозяйстве по уходу за охотничьими собаками. Характеризовался самолюбивым, не самокритичным. В 1933 году, будучи женатым, тов. Кедров имел интимную связь с посторонней женщиной. Впоследствии порвал эту связь, вследствие чего эта женщина покончила жизнь самоубийством. Похороны ее производились по церковному обряду, при совершении которого присутствовал и сам тов. Кедров».

«Посторонней женщиной», отравившейся в ноябре 1933 года в здании Саратовской школы милиции, была двадцатилетняя учащаяся музтехникума Антонина Бирюкова. В числе лиц, опрошенных уже в 1936 году по этому факту, был и сосед Антонины музыкант Краевого театра оперы и балета им. Чернышевского Я.Н.Левиновский — уж не отец ли того самого В.Я.Левиновского, который в 60-е и 80-е годы будет работать главным режиссером Магаданского музыкально-драматического театра, он ведь тоже саратовец... Яков Наумович, в частности, показал:

«Во время похорон на квартире у Бирюковых Кедров очень убивался и плакал (...). Т. Кедров показывал мне коробку с отравляющим веществом, которую я отнял у него и отдал соседке, чтобы та спрятала. В отношении оружия не припомню: может быть отнимал, может быть и нет. Головой об дверь бил себя, чувствовалось в нем отчаяние, как видно, смерть Тоси была ему не безразлична. Оркестр школы милиции присутствовал на похоронах, сопровождая до кладбища».

Далее в той же справке:

«В августе того же года (1936-го — А.Б.), при обмене партийных документов, бюро Волжского РК ВКП(б) гор. Саратова за грубое, барское отношение к подчиненным, за использование своего служебного положения в корыстных целях, зажим критики и за сокрытие происхождения своей жены (последняя происходит из семьи околоточного надзирателя царской полиции) тов. Кедрову объявлен строгий выговор с предупреждением (...).

Все изложенные выше обстоятельства подорвали авторитет тов. Кедрова, что в свою очередь отрицательно сказалось на работе школы, поэтому с целью оздоровления там атмосферы, он в 1936 году был перемещен на ту же должность в Омскую школу милиции».

Обстоятельства перевода Кедрова из Омска в Магадан, да еще на такую высокую должность, неизвестны, но, видимо, оказавшись вдали от привычных мест, сам лейтенант решил, что если уж ехать, так ехать подальше, а дальстроевское УНКВД в тот период все еще испытывало острую нужду в кадрах и настоящие, опытные профессионалы ему доставались не часто.

На Колыме у своего руководства Кедров был на очень хорошем счету. Ходатайствуя в марте 1939 года о присвоении ему звания «капитан милиции», начальник УНКВД капитан ГБ Сперанский (ему оставалось пребывать в этой должности менее месяца) аттестовал его следующим образом:

«Т. Кедров организовал милицию на Колыме и Уголовный розыск по борьбе с нарушителями лагерного режима. Провел большую работу с хищениями соц. собственности. Успешно принимал участие в ликвидации саботажа в лагере. Хороший работник».

Заслуживают особого внимания последние фразы аттестации, — открытым текстом описать подлинные заслуги т. Кедрова в 1939 году уже не представлялось возможным (сам Сперанский их и в 38-м, как мы видели, зашифровал), но умный поймет...

Кедров с ноября 1939 года уже носил капитанские погоны, а приказа наркомата о присвоении звания все еще не было. И в феврале 1940 года новый начальник Дальстроя комиссар ГБ 3 ранга И.Ф.Никишов вслед за Сперанским обращается по этому поводу к зам. наркома комдиву Чернышеву:

«Кедров на Колыме 3 года, хорошо работает, считаю подобное отношение ГУРКМ (Главное Управление рабоче-крестьянской милиции. -А.Б.) к его аттестованию безобразным и не заслуженным. За хорошую постановку работы УРКМ и борьбы с бандитским элементом на Колыме награжден Правительством медалью «За трудовое отличие». Им вскрыто и ликвидировано несколько шаек бандитов...».

Косвенным признанием подлинных заслуг Кедрова явился его перевод в апреле 1940 года на должность зам. начальника УСВИТЛа — в этой организации нашли временный приют некоторые из самых ретивых работников УНКВД по ДС предыдущего периода. Еще через год зам. начальника УСВИТЛа, все еще лейтенант милиции Кедров Д.Н. с диагнозом «истинная неврастения» отбыл в отпуск «с последующим откомандированием в распоряжение Отдела кадров ГУЛАГ НКВД». В системе ГУЛАГа он, однако, больше не работал.

Второй раз в Магадане Кедров (напомню, уже полковник) оказался после скандальной истории в Астрахани, где он допустил ряд опрометчивых поступков, повлекших за собой недовольство областного партийного руководства и компрометацию его в глазах непосредственного милицейского начальства. История эта дошла и до Магадана, а тут обнаружилось, что еще в 1938 году УНКВД по ДВК подозревало его в связях... с троцкистами, а дальстроевское УНКВД вроде завело на него дело оперативного учета как на бывшего офицера царской армии. К тому же «источники» докладывали о его отношениях с некой Ганной Марковной, которая «выезжает в его автомашине с целью прогулки в район пос. Атка». На этот раз Кедров в Магадане не задержался.

Кроме указанных выше лиц в расстрельных акциях 1938 года принимали участие:

а) в качестве организаторов акций — нач. 3 отд. УГБ УНКВД по ДС лейтенант ГБ Бондаренко, нач. 4 отд. УГБ УНКВД по ДС ст. лейтенант ГБ Боген, пом. нач. УНКВД по ДС лейтенант ГБ Гольдфарб, и.о. нач. РО НКВД по ЮГПУ сержант ГБ Сальников;

б) в качестве исполнителей — нач. отдела уголовного розыска УРКМ Дероберти, нач. РО НКВД по ЮГПУ Золотарев, о/у РО НКВД по СГПУ сержант ГБ Гарусов.

Места расстрелов указаны далеко не в каждом акте. Но по характерным особенностям каждого из них (скажем, акт расстрела, произведенного в Магадане, оформлялся не совсем так, как на трассе), по фамилиям тех, кто руководил той или иной акцией (Сперанский руководил расстрелами только в Магадане, Мельников — на территории СГПУ), о месте каждого расстрела можно судить относительно точно. И здесь печально первенствовал Магадан (доходило до того, что осужденных, находившихся на спецкомандировке «Серпантинная», везли на расстрел в колымскую столицу за пятьсот с лишним километров), на втором месте — спецкомандировка «Серпантинная» (в актах — стан Хатыннах). В актах упоминаются также как места расстрелов Оротукан, центр ЮГПУ, прииски «Верхний Ат-Урях», «Нижний Ат-Урях», «Туманный», «Мальдяк».

(Многозначительная описка: местом расстрела 145 человек 22 мая 1938 года указана Москва, тут же исправленная на «Магадан, ДВК». Вина Москвы, политического руководства страны во главе со Сталиным в колымских расстрелах несомненна.)

Места захоронений расстрелянных в актах (и, вероятно, ни в каких других документах) не указывались. Некоторым исключением — ввиду их подробности — являются два акта, составленные 13 августа 1938 года на прииске «Мальдяк». Вот первый из них:

«Я нижеподписавшийся и.о. начальника 4-го отдела УГБ УНКВД по Дальстрою ст. лейтенант Госбезопасности Боген, совместно с исполнителями — комендантом УНКВД по ДС Кузьменко и опер.уполномоченным райотделения НКВД по Северному Горнопромышленному управлению Гарусовым, на основании предписания ВРИО начальника УНКВД по Дальстрою капитана Госбезопасности Кононовича от 10/VIII — с.г. привели в исполнение приговор Тройки при УНКВД по Дальстрою расстреляли следующих осужденных: (следуют 128 фамилий, и — что необычно — указывается и год рождения каждого осужденного — видимо, большим бюрократом был этот «член московской бригады». — А.Б.)

Трупы всех переименованных зарыты в землю в районе 3-й командировки прииска “Мальдяк”.

Участвовавшие в зарытии и оцеплении стрелки В ОХР связаны подпиской о неразглашении».

Аналогичным образом составлен и акт, датированный тем же числом, еще на 31 расстрелянного.
Итого в тот день на прииске «Мальдяк» (больше этот прииск в расстрельных актах не упоминается) было расстреляно 159 человек.

У нас есть редкая возможность узнать, как именно проходило в те дни «следствие» на прииске «Мальдяк»: пом. начальника 1-го отделения СПО НКВД СССР Боген М.Э., командированный в декабре 1937 года в Магадан, за свои зверства в дальстроевском УНКВД будет привлечен к уголовной ответственности. Один из свидетелей по его делу А.В.Гарусов, чья фамилия присутствует в протоколах расстрелов на «Мальдяке», на допросе 28 апреля 1939 года показал следующее:

«В начале августа 1938 года я был командирован начальником РО НКВД Мельниковым на прииск «Мальдяк» в распоряжение члена бригады НКВД СССР Богена.

По прибытию в его распоряжение, Боген поручил мне и группе товарищей проводить следствие, давая сроки за три часа заканчивать 20 дел. Когда мы ему жаловались на непосильную работу, он прямо приказывал бить арестованных, показания получать и задания выполнять, что мы и делали.

Бригада состояла из меня — Гарусова, оперуполномоченного УНКВД Вахнина, стрелка ВОХРа, фамилию не помню. Боген сам показал нам пример, вызвав одного заключенного и избив кочергой, после чего и мы били чем придется.

Через несколько дней (видимо, 10 августа. — А.Б.) приехал капитан госбезопасности Кононович с прокурором Метелевым в 2 часа ночи и к 6 утра рассмотрели больше 200 дел, из которых 133-135 приговорили к ВМН.

Прокурор арестованных не смотрел и ни с кем из них не разговаривал».

Председатель Тройки УНКВД по ДС Павлов, видимо, и на этот раз поставил свою подпись позднее — под аккуратно перепечатанным протоколом.

И надо же было такому случиться, что через 57 лет, в июне 1995 года, примерно в километре от стана прииска «Мальдяк», на полигоне № 41 при производстве вскрышных работ были обнаружены полуразложившиеся трупы 12-ти или 13-ти лиц мужского пола. По словам очевидцев, они были одеты в летнюю лагерную одежду, головы некоторых из них имели повреждения, которые могли быть причинены выстрелами из огнестрельного оружия.

Администрация прииска «Мальдяк» поставила в известность о страшной находке районную администрацию, но далее эта информация не пошла, даже районные правоохранительные органы о мальдякской находке не были извещены. Местный участковый узнал о происшествии уже после того, как тела были вновь преданы земле. Произошло это через три дня после обнаружения трупов. Они были помещены, без всяких попыток исследования, которое на «Мальдяке» некому было и производить, в один большой ящик и погребены на поселковом кладбище.

Видимо, по причине такого равнодушия — и не только правоохранительных органов — до сего дня нам достоверно неизвестно ни об одном захоронении жертв расстрелов 1937-38 годов[6].

Список колымских жертв операции 1937-38 годов будет неполным, если не назвать осужденных Тройкой УНКВД по ДС к ВМН, но умерших до приведения ее в исполнение. В моей картотеке более сорока таких жертв (некоторые из них попали и в наш скорбный Список). По прежним профессиям это рабочий-штукатур, ветсанитар, рабочий, бухгалтер, кулак, парикмахер, педагог, экономист, биолог, инженер-технолог, служащий... Причины смерти многих из них связаны с непосильными условиями лагерной жизни и прежде всего голодом, что подтверждается диагнозами, указанными в актах о смерти: кахексия, острое истощение, безбелковая отечность, полиавитаминоз с резкой кахексией, полиавитаминоз, осложненный катаральной пневмонией, полиавитаминоз с профудивным поносом при кахексии, эндокардит. Присутствуют также язва желудка, туберкулез легких, множественный туберкулез, порок сердца... Однако нельзя сбрасывать со счетов и жесточайший стресс, возникавший после нового ареста и особенно после объявления постановления Тройки о расстреле.

На некоторых актах о смерти присутствует резолюция: «Суд.-мед. вскрытию не подлежит и может быть похоронен».

Приведу несколько имен.

Белов Иван Иванович, 1884 г.р., уроженец г.Тулы, фотограф, беспартийный, последнее до ареста место жительства, — ст. Салтыковка, осужден в 1936 г. за КРА на 5 лет лишения свободы, з/к прииска «Штурмовой», осужден 28.02.38 Тройкой УНКВД по ДС за антисоветскую агитацию и саботаж к ВМН. Умер 01.03.38 от паралича сердца.

Гейне Генрих Иванович, 1902 г.р., уроженец с. Петровка Днепропетровской области, немец, педагог, был осужден по ст. ст. 54-4, 18 УК УССР на 6 лет лишения свободы, умер 16.05.38 в ИЗО РО НКВД (видимо, СГПУ). Диагноз туберкулез, эндокардит. Причина смерти: паралич сердца.

Гладнев-Плахотин Владимир Федорович, 1915 г.р., уроженец г. Усмань, беспартийный, з/к по судимости 1936 г., прииск «Штурмовой». Осужден Тройкой УНКВД по ДС 01.03.38 к ВМН, умер от паралича сердца в результате истощения.

Козельский Василий Никифорович, 1890 г.р., уроженец г. Пермь, бывший член ВКП (б), з/к по судимости 1936 г., прииск «Разведчик». Осужден 23.04.38 Тройкой УНКВД по ДС за участие в контрреволюционной троцкистской группе, вредительство и саботаж к ВМН. Умер 26.05.38.

Кудрявцев Иван Семенович, 1895 г.р., уроженец г. Москвы, бывший член ВКП(б) с 1925 по 1936 г., з/к по судимости 1936 г., прииск «Речка Утиная». Осужден 10.04.38 Тройкой УНКВД по ДС за участие в повстанческой организации к ВМН. Умер 10.04.38. Причина смерти: асфиксия с последующим параличом сердца.
Ломтатидзе Владимир Беглярович, 1898 пр., уроженец с. Хедис-Тави, Гр.ССР, беспартийный, з/к по судимости 1937 г., прииск им. Водопьянова. Осужден 07.05.38 Тройкой УНКВД по ДС за участие в к-р троцкистской группе и антисоветскую пропаганду к ВМН. Умер 30.06.38 в больнице пос. Хатыннах.

Лантош Югас Эрнестович, 1899 пр., уроженец г. Эндрет (Венгрия), венгр, бывший член компартии Венгрии с 1927 по 1936 г., последнее место жительства до ареста Москва, ул. Горького, д. 39 (жена Теодора Вайда жила в Париже), служащий, з/к по судимости 1936 г., прииск «Штурмовой». Осужден 01.03.38 Тройкой УНКВД по ДС за активную террористическую и вредительскую деятельность к ВМН. Умер 05.03.38. Диагноз: склероз сердца.

Пастинен Бернгард Карлович, 1895 г. р., уроженец г. Ленинграда, беспартийный, з/к по судимости 1935 г., прииск «Штурмовой». Осужден 11.05.38 Тройкой УНКВД по ДС как руководитель группы саботажников к ВМН. Умер 21.05.38 в ИЗО пос. Хатыннах. Диагноз: множественный туберкулез и сердечная недостаточность.

Рояло Яков Германович, 1890 г. р., уроженец г. Гейнула (Финляндия), финн, бывший член компартии Финляндии, последнее место жительства — Карелия, там же был арестован и его сын, з/к по судимости 1937 г. Осужден 11.05.38 Тройкой УНКВД по ДС за КРД к ВМН. Умер 21.05.38 от сердечной недостаточности.

Шепелев Алексей Иванович, 1904 г. р., уроженец г. Серпухова, бывший член ВКП(б) с 1919 по 1936 г., з/к по судимости 1936 г., прииск «Пятилетка». Осужден 23.04.38 Тройкой УНКВД по ДС за активное участие в антисоветской группе и активную антисоветскую агитацию к ВМН. Умер 12.05.38 в Оротукане от паралича сердца.

А вот случай из числа загадочных. Выше я уже называл ГФ. Никифорова — в той части, где рассказывал, как вредила колымским заключенным принадлежность в прошлом к той или иной небольшевистской организации (у Никифорова — к партии эсеров). По документам, Е.Ф.Никифоров значился расстрелянным 07.02,38 на стане Хатыннах. Но все та же дотошная М.С. Черенкова уже в сентябре 1939 года обнаружила акт о смерти Никифорова, случившейся пятью днями позднее — 13 февраля на спецкомандировке «Серпантинная», и доложила об этом новому начальнику УНКВД по СДС майору Окуневу. Начальник поставил резолюцию: «Зайдите ко мне с этим рапортом». Как разобрались тогда сотрудники УНКВД с этой ситуацией и кем считать Никифорова ЕФ. — расстрелянным или умершим — остается неизвестным.

И еще один загадочный, просто фантастический случай. Я узнал о нем из письма бывшего колымского заключенного, впоследствии журналиста и известного писателя (только в Магадане вышли две его книги — «За линией Габерландта» и «Кратер Эршота») В.И.Пальма -на магаданскому историку А. Г. Козлову, позднее прочитал о том же в рукописи неопубликованного романа В.Пальмана «Кольцо Сатаны».

Героем этой истории был Владимир Васильевич Колосов, 1915 пр., уроженец Петрограда, журналист, осужденный в ноябре 1937 года за КРД на восемь лет лишения свободы. Он отбывал наказание на Колыме, освободился в 1945 году. Реабилитация придет к нему лишь через десять с лишним лет. После освобождения работал учетчиком на прииске, шурфовщиком, лит. секретарем районного радиовещания, диспетчером автобазы, агентом Госстраха. И все это время активно занимался литературной работой, печатался в журнале «Колыма» (первая публикация в 1950 году), альманахах «Литературная Колыма», «На Севере Дальнем», в газете «Магаданская правда». В Хабаровске, куда в середине 50-х переехал В.В. Колосов, у него вышло несколько книг: «В пургу» (1958), «Доброе имя» (1959), «Дочь шамана» (1963) и др. Еще несколько книг вышли у Владимира Васильевича на Кубани, где он прожил последние годы. Умер В.В.Колосов после нескольких инфарктов 25 февраля 1966 года, накануне ему исполнился всего лишь 51 год.

На стене дома в городе Кореновске, где жил В.В.Колосов, укреплена мемориальная доска. Значительная часть его произведений, в том числе роман «Погребенная россыпь», в котором немало страниц отведено описанию лагерной жизни, осталась неопубликованной.

В.И.Пальман, познакомившийся с Колосовым в краснодарской больнице, описывает с его слов в романе «Кольцо Сатаны» страшную историю о том, как в 1938 году на прииске «Мальдяк» оказался все тот же Гаранин, отобрал группу заключенных, подлежащих расстрелу, в которую попал и Колосов...

«Их поставили у края выработанного карьера, — пишет Пальман, — и тут Колосов, наверное, опять потерял сознание — на секунду раньше залпа. Пуля все же царапнула ему руку, он повалился в карьер вместе с убитыми. Добивали лишь тех, кто ворочался, палачи намерзлись. Ушли. Знали, что если кто и не до конца, мороз доберет...

А заключенный Колосов пришел в себя, понял, что произошло, помедлил немного, перевязал как мог руку и пополз по снегу к зоне, еще не зная, зачем он это делает. Ведь все равно...».

Колосова спас то ли лекпом, то ли врач — укрыл его у себя, лечил, а потом и расстрельная пора миновала, на неисполненное постановление, видимо, махнули рукой.

Такая вот страшная история со счастливым концом, но... На запрос о новом уголовном преследовании Колосова в 1938 году я получил от ИЦ УВД отрицательный ответ: такое дело в архиве не значится. Но допустим, что оно все-таки возбуждалось, а потом, когда выяснилось, что постановление не исполнено, было уничтожено. Могло такое быть?

Но вот два акта расстрелов (а других документально подтвержденных сведений о расстрелах на «Мальдяке» нет), произведенных 13 августа 1938 года (заметьте — августа, когда снег даже на «Мальдяке» еще маловероятен, а до морозов, упомянутых Пальманом, и вовсе далеко[7]) под руководством ст. лейтенанта ГБ Богена — 159 фамилий, около каждой «галочка», что означает, видимо, что носитель фамилии положенное получил. Нет среди этих несчастных Колосова. Что это означает? Что были и другие расстрелы на этом прииске — ближе к зиме? Не исключено.

Или в случае с Колосовым действие происходило в другом месте? Ведь тот же В.И.Пальман в упомянутом письме А.Г Козлову называет местом расстрела Колосова участок «Незаметный» прииска «Пятилетка». И это не исключено.

Вдова В.В.Колосова Зоя Федоровна писала мне, что Пальман знал Колосова мало, только по Кубани, а потому мог в своих описаниях в чем-то ошибиться — это уже мое предположение. Вот и ранение Колосова в тот страшный день Пальман описал неверно: по словам Зои Федоровны, Владимир Васильевич был ранен в шею.

А нельзя ли предположить, что вся эта история — всего лишь мистификация? Ведь встречаются в воспоминаниях бывших колымских заключенных (устных и письменных) наряду с объяснимыми неточностями и откровенные, а порой даже и корыстные — как бы их только помягче назвать? — злоупотребления доверием слушателей и читателей. Но сохранившиеся отзывы о личности и творчестве В.В.Колосова — а в их числе официальное письмо, подписанное бывшим (в 1935-37 годах) редактором газеты, в которой начинал свой профессиональный путь будущий писатель, М.С.Сеутиным (в 1962 году — вторым секретарем Красноярского крайкома КПСС), рекомендация известного на Дальнем Востоке писателя Н.И.Максимова, впечатление от знакомства с В.В.Колосовым того же В.И.Пальмана, записанное в «Кольце Сатаны»: «...осталось приятное впечатление воспитанности, ненавязчивости, скромности, большой скромности...» — все это, как мне кажется, заставляет отнестись к рассказу о несостоявшемся расстреле с определенным доверием, даже если этот рассказ и не нашел пока документального подтверждения.

Документально известно, что часть своей «добычи» дальстроевский УНКВД — по собственной ли воле или следуя исключительно командам Наркомата? — передавал Москве. И там постановление ОСО или приговор Военной коллегии Верховного суда СССР ставили последнюю точку в судьбе недавнего колымчанина.

Новая (и в нашей горестной статистике уже третья) расстрельная волна придет на Колыму с началом Великой Отечественной войны. Следует сказать, что осужденные по политическим статьям всегда боялись международных военных конфронтации, полагая, что перетрусившая и озлобившаяся в этом случае власть именно с ними, своими внутренними врагами, начнет первым делом сводить счеты. Такие опасения высказывали заключенные перед тем, как захватить рыбпромовскую командировку «Зеленый мыс» в ноябре 1937 года — об этом случае я рассказывал. Те же опасения звучали в речах организаторов захвата каторжанского лагерного пункта прииска им. М.Горького в 1948 году, в разгар холодной войны между США и СССР, которая и впрямь могла перейти в горячую (весьма вольно и неточно версия тех событий изложена в рассказах Варлама Шаламова «Последний бой майора Пугачева» и «Зеленый прокурор»).

Следствие в каждом из этих примеров проходило мимо подобной мотивировки действий восставших, считая ее если не вовсе надуманной, то, во всяком случае, несущественной. Но события первых двух лет войны показали, что заключенным (да и не только им) и в самом деле было чего бояться, когда страна оказалась в критической ситуации.

В отличие от предшествующей, третья волна репрессий не имела такого единого «организующего» начала, каким в ежовские времена стал злодейский приказ № 00447. Видимо, в том и не было необходимости. Сама обстановка первых дней и месяцев войны как бы предполагала ужесточение политического и государственного режима, усиление бдительности правоохранительных органов, расширение сферы преследования и увеличение тяжести наказания.

Однако ряд нормативных актов, способствующих такому ужесточению, расширению и увеличению, был тем не менее принят. Назову в их ряду прежде всего Указ Президиума Верховного Совета СССР от 06.07.41 «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения» и совместный приказ прокурора СССР и народного комиссара внутренних дел СССР, предоставлявший право руководителям лагерных управлений с санкции местных прокуроров задерживать освобождение лиц, осужденных за государственные преступления (сюда же, естественно, входили и те, кто был осужден по «литерным» статьям), срок наказания которых во время войны подошел к концу.

Как известно, внесудебные территориальные «органы юстиции» — Тройки УНКВД — были упразднены в 1938 году (высший внесудебный орган расправы — Особое совещание НКВД, а затем и МГБ-МВД — существовал и в первой половине 50-х), не стало и некогда всесильной Тройки УНКВД по ДС. Судебные функции на территории Магаданской области выполняли Военный трибунал войск НКВД (далее — в/т в/НКВД) при СДС, а также гражданские органы юстиции: в районах, где советская власть существовала номинально, — народные суды и восстановленная, переименованная, а затем и вовсе упраздненная Постоянная сессия Хабаровского краевого суда, на Чукотке — окружной народный суд в Анадыре и народные суды в районах.

Наиболее распространенные составы уголовного преследования в тот период — все та же знаменитая статья 58-10 (указ от 06.07.41 не мог сравниться с ней по части жестокости санкций), 58-7 (вредительство) и 58-8 (совершение террористического акта) — часто, как говорят юристы, «через 19-ю» статью того же УК РСФСР, то есть не реальный состав того или иного преступления, а лишь покушение, а на практике — приписываемое обвиняемому «намерение» совершить его, а также широко употреблявшиеся в недавние еще времена 58-11 (организационная деятельность, направленная к подготовке и совершению контрреволюционных преступлений) и 58-14 (к-р саботаж, снова трактуемый чрезвычайно широко: здесь и отказ заключенного от работы, и членовредительство с той же целью, и побег из мест лишения свободы).

Характерной особенностью данного периода были репрессии против представителей коренного населения Чукотки, где все еще продолжался процесс коллективизации единоличных хозяйств, который сопровождался таким вот «изъятием» из него наиболее активных его противников. Справедливости ради отметим, что сама коллективизация, а также другие социальные процессы вызывали активное, подчас вооруженное сопротивление, дело доходило до убийств представителей советской власти, дальстроевских заготовителей и др.

Широко — подчас без должных оснований и с применением самых жестоких наказаний — использовались в тот период судебными органами и статьи, карающие за иные, общеуголовные преступления.

Вот примеры, характеризующие практику органов юстиции того времени.

Новиков Георгий Алексеевич, 1879 пр., уроженец Пензенской губернии, образование среднее, б/п, землемер при Северо-Эвенском райисполкоме. Был осужден 16.09.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч.1 УК РСФСР (сравнивал уровни жизни в царской России и СССР, скромность Ленина противопоставлял неумеренному превозношению Сталина, хвалил личные качества первого директора Дальстроя Берзина и его умелое хозяйствование) на 10 лет лишения свободы.

Игнатов Григорий Иванович, 1893 г.р., уроженец Коми, зырянин, образование средне-медицинское, б/п, зав. медпунктом п. Маркове. Осужден 28.08.41 Чукотским окружным судом по ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР за высказанные сомнения в обоснованности репрессий, примененных к Бухарину и Рыкову, на 5 лет лишения свободы.

Нечуйко Тихон Ермолаевич, 1900 г.р., уроженец Днепропетровской обл., образование низшее, бывший член ВКП(б) с 1920 по 1935 г., судим в 1936 г. за КРТД на 5 лет лишения свободы, наказание отбыл, дневальный общежития АРЕМЗа. Осужден 25.08.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч.1 У К РСФСР за антисоветскую троцкистскую пропаганду, клевету на советское строительство и органы НКВД на 10 лет лишения свободы.

Никаноров Петр Ильич, 1904 г. р., уроженец Смоленской обл., образование среднее, ранее не судим, бухгалтер прииска «Комсомолец». Осужден 16.04.42 в/т в/ НКВД при СДС по указу от 04.07.41 «Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов (...)» (говорил, что немцы сильно бомбят Москву, подвоз продовольствия прекращен, Япония захватила Сингапур) на 5 лет лишения свободы.

Лаврененок (Неталь) Николай Петрович, 1907 г. р., уроженец г. Риги, образование н/высшее, член ВКП(б) с 1927 г., фотокорреспондент газеты «Советская Колыма». Был осужден 27.07.42 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 (за высказывание о вероятности нападения Японии на СССР и необходимости для СССР немедленно выступить против Японии) на 10 лет лишения свободы. Повторно был осужден тем же трибуналом 16.12.43 по ст. 58-14 УК РСФСР (за побег из лагеря, расположенного в п. Кулу, был задержан в 60 км от Охотска) также на 10 лет лишения свободы. Умер, находясь в заключении, 15.09.45, через две недели после подписания акта о безоговорочной капитуляции Японии.

Копылов Николай Петрович, 1891 г. р., уроженец Рязанской обл., неграмотный, судим в 1938 г. за КРА на 5 лет лишения свободы, наказание отбыл, работал плотником в Аркагалинской стройконторе. Осужден 31.10.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч.2 УК РСФСР за восхваление немецкого образа жизни (в первую мировую войну был в немецком плену, женат на немке, не поверил в зверства фашистов, показанные в фильме «Суд идет») на 10 лет лишения свободы.

Лиманская Мария Федоровна, 1922 г. р., уроженка Курской обл., малограмотная, несудимая, работала прачкой в воинской части. Осуждена 16.11.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2 У К РСФСР за высказывание пораженческих настроений (ее не поставили на учет ни в магазине, ни в столовой воинской части, в которой она работала, на получение продуктов, по этому поводу в той же столовой она высказалась: «Чем так жить, лучше бы пришел Гитлер и меня убил!») на 10 лет лишения свободы.

Выделю (хотя уголовное преследование их не выделяло из общего ряда антисоветских преступлений) несколько примеров нелепого пьяного поведения, повлекшего тем не менее суровые меры наказания.

Абанин Александр Андреевич, 1913 г. р., уроженец г. Орехово-Зуево, образование среднее, несудимый, радист п. Нелькоба. Осужден 27.08.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58- 10 ч.. 1 УК РСФСР (03.05.41, будучи в нетрезвом виде, решил попугать жителей поселка — объявил, что началась война, немцы уже заняли Крым, убито 250 тыс. пограничников) на 10 лет лишения свободы.

Золотухин Николай Степанович, 1907 г. р., уроженец г. Иркутска, малограмотный, несудимый, осужден 02.04.42 Анадырским окружным судом по ст. 58-10 ч. 1 за пораженческую агитацию (27.11.41, будучи пьяным, говорил, что Сталин сдаст Москву и убежит в Грузию) на 5 лет лишения свободы.

Иконников Алексей Степанович, 1912 г. р., уроженец Московской обл., осужден в 1935 г. по ст. 74 УК РСФСР (хулиганство) на 4 года лишения свободы и в 1937 г. как СВЭ (социально-вредный элемент) еще на 5 лет, наказание отбыл, работал поваром в столовой Аркагалинской электростанции. Осужден 16.06.43 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2 УК РСФСР и ст. 74 ч. 2 (01.05.43, будучи пьяным, устроил дебош, допускал антисоветские высказывания, рвал денежные купюры с изображением Ленина) на 8 лет лишения свободы.

Сегодняшний читатель, несмотря на реальные (кто их не знает!) тяготы существования, все-таки ощутивший и вкус демократических преобразований, в том числе и свободу высказывать — даже в самой дерзкой форме — свои мысли по любому поводу, по этим вот примерам может представить, во что обходились когда-то не то чтобы дерзость, а любое проявление своемыслия «вольным» гражданам Дальстроя — в лишение свободы на срок от пяти до десяти лет с перспективой отбытия наказания в колымских лагерях. Было от чего захлопнуться ртам, затвориться душам!..

А ведь приведенные мною примеры — всего лишь фон, на котором репрессивная машина вышивала и воистину смертельные узоры. Вот отдельные эпизоды расстрельной хроники первого периода войны (сообщаю об осужденных только те данные, которые приведены в заключениях на их реабилитацию, состоявшуюся уже в 90-х годах).

Крылов Евгений Васильевич, 1902 г. р., уроженец Западной обл., грамотный, несудимый. Осужден 16.08.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2 УК РСФСР (на протяжении 1940-41 гг. вел к-р агитацию, восхвалял врагов народа) к ВМН. Расстрелян 30.08.41.

Юдин Семен Евгеньевич, 1904 г. р., уроженец Курской обл., образование 7 классов, осужден в 1934 г. по ст. 166 УК РСФСР (кража) на 5 лет лишения свободы, наказание отбыл. Осужден 28.08.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2 («Раз Москву бомбят — значит, войну проиграли!») к ВМН. Расстрелян 08.09.41.

Калынов Михаил Кузьмич, 1890 г. р., уроженец Тульской обл., грамотный, осужден в 1934 г. по ст. 74 ч. 2 УК РСФСР (хулиганство) на 2 года лишения свободы, в 1937 г. как СВЭ на 3 года, наказание отбыл. Осужден 30.08.41 в/т в/НКВД при СДС (за высказывание 23.06.41: «Немцы Красной Армии покажут!») к ВМН. Расстрелян 30.09.41.

Бошенятов Юрий Владимирович, 1913 г. р., уроженец г. Ленинграда, сын офицера царской армии, образование среднее, ранее неоднократно судимый, в последний раз — в 1936 г. по ст. 82 ч. 1 УК РСФСР (побег из мест лишения свободы) на 3 года лишения свободы, наказание отбыл. Работал начальником производственно-плановой части АРЕМЗа. Осужден 13.11.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2 к ВМН за то, что в июле — августе 1941 г. распространял среди сослуживцев ложные слухи о слабости Красной Армии. Расстрелян 04.12.41.

Образцов Александр Алексеевич, 1908 г. р., уроженец г. Ржева, грамотный, служащий, несудимый. Осужден 18.10.41 в/т в/ НКВД при СДС за высказывание «Немецкая армия — верующая, и поэтому она победит!» к ВМН. Расстрелян 07.12.41.

Терехов Петр Васильевич, 1907 г. р., уроженец Рязанской обл., образование низшее, бывший член ВКП(б), несудимый, начальник колонны автобазы № 5 (п. Берелех). Осужден 18.10.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2 (24.08.41, будучи в нетрезвом виде, заявил в общежитии: «Мы Советскую власть построили — мы ее и уничтожим!») к ВМН. Расстрелян 07.12.41.

Тольский Николай Сергеевич, 1898 г. р., уроженец г. Москвы, образование высшее, несудимый, начальник планово-экономической части прииска «Штурмовой». Осужден 24.10.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2 за пораженческие высказывания и недоверие к сводкам Совинформбюро к ВМН. Расстрелян 12.12.41.

Мартыненко Василий Михайлович, 1909 г. р., уроженец Киевской обл., из крестьян, малограмотный, ранее судим в 1936 г. как СОЭ» в 1937 г. — по ст. 110 ч. 2 УК РСФСР (халатность), з/к прииска «Комсомолец». Осужден 08.10.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58- 10 ч. 2 за к-р агитацию пораженческого характера («Япония нападет на СССР в День авиации!») к ВМН. Расстрелян 10.01.42.

Козлов Иван Николаевич, 1896 г. р., уроженец г. Калинина, образование н/среднее, осужден в 1934 г. О/с НКВД СССР за изготовление к-р листовок и рукописей на 3 года лишения свободы, в 1938 г. — Тройкой УНКВД по ДС за КРА к 10 годам лишения свободы. Осужден 12.12.41 в/т в/ НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2 за к-р агитацию в пользу фашистской Германии к ВМН. Расстрелян 29.01.42.

Горенко Кирилл Григорьевич, 1915 г. р., уроженец Харьковской обл., из рабочих, образование начальное, ранее неоднократно судим, в последний раз — Тройкой УНКВД по ДС в 1938 г. за к-р саботаж на 10 лет лишения свободы. Осужден 08.10.41 в/т в/НКВД при СДС за неоднократные отказы от работы и антисоветскую агитацию к ВМН. Умер в тюрьме 08.12.41.

В напряженной ситуации первого периода войны органы НКВД проявляли, видимо, особую подозрительность к находившимся в СССР иностранцам, к своим, «советским», немцам, а может быть, и вообще к носителям иностранных фамилий. Вот как эта тенденция отразилась в той расстрельной практике.

Сало Гуго Нестерович, 1910 г. р., уроженец Финляндии, финн, образование среднее, бывший член компартии Финляндии, осужден в 1936 г. по ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР на 3 года лишения свободы. Срок наказания отбыл, работал бригадиром электриков на автобазе № 6. Осужден 22.09.41 в/т в/НКВД при СДС по статьям 58-10 ч. 2 и 19-58-8 за антисоветскую агитацию («Англия потерпит катастрофу. Германия победит, рабочего движения в Европе не существует») и высказывания террористических намерений к ВМН. Расстрелян 09.10.41.

Джилетти Марио Петрович, 1906 г. р., уроженец г. Неаполя (Италия), итальянец, из служащих, образование среднее, з/к по судимости 1936 г. (О/с НКВД СССР, КРД, 8 лет лишения свободы). Осужден в/т в/НКВД при СДС 07.08.41 за антисоветскую агитацию (осуждал репрессии) и отказ от работы на 10 лет лишения свободы. Повторно осужден тем же органом 17.10.41 по тем же статьям УК РСФСР к ВМН. Расстрелян 21.11.41.

Лидерер Александр Федорович, 1897 г. р., уроженец г. Баку, немец, образование начальное, судим в 1939 г. (ст. 130 ч. 1 УК Узбекской ССР — грабеж, 2 года лишения свободы), наказание отбыл, работал буфетчиком в Ново-Магаданской столовой. Осужден 16.10.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2 УК РСФСР (19.04.41, будучи в нетрезвом состоянии и отстраненным по этой причине от работы, нецензурно ругался и заявил: «Не забывайте, я немец. Завтра будет война») к ВМН. Расстрелян 21.11.41.

Геккер Ольга Сергеевна, 1898 г. р., уроженка г.Тулы, из служащих, несудимая, работала фельдшером в п. Ха-тыннах. Осуждена 21.10.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2 к ВМН. Расстреляна 03.12.41.

Мартене Франц Францевич, 1899 г.р., уроженец Чкаловской обл., немец, осужден в 1936 г. по ст. 58-10 УК РСФСР на 4 года лишения свободы, наказание отбыл, работал бухгалтером на автобазе № 1 (п. Палатка). Осужден 04.10.41 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2 к ВМН. Расстрелян 12.01.42.

Зигмунд Бронислава Михайловна, 1903 г. р., уроженка г. Люблина (Польша), полька, з/к по судимости 1937 г. (О/с НКВД СССР, ПШ, 5 лет лишения свободы), совхоз «Дукча». Осуждена 11.02.42 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 к ВМН. Расстреляна 21.03.42.

Мерланг Андрей Егорович, 1900 г. р., уроженец Сталинградской обл., з/к по судимости 1932 г. (постановление ЦИК от 07.08.32, 10 лет лишения свободы); Фридл Иосиф Георгиевич, 1917 г. р., уроженец г. Берндорфа (Австрия), австриец, з/к по судимости 1938 г. (О/с НКВД СССР, КРД, 10 лет лишения свободы), а также Шумахер, Евдокимов и Волков осуждены 18.02.42 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2: Мерланг, Фридл и Шумахер — к ВМН (расстреляны 22.04.42), Евдокимов и Волков — к 10 годам лишения свободы.

Геринг Георгий Георгиевич, 1911 г. р., уроженец Днепропетровской обл., немец, из крестьян, образование среднее, з/к по судимости 1937 г. (ст. 58-10,11 УК РСФСР, 10 лет лишения свободы) прииска «Туманный». Осужден 24.07.42 в/т в/НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 1 УК РСФСР за пораженческие высказывания («Немцев остановила зима под Москвой, летом они снова пойдут в наступление. Красная Армия имеет меньше авиации, ей не устоять») к ВМН. Расстрелян 19.08.42.

Штоль ИоганТобилсович, 1904 г.р., уроженец Крыма, немец, судим в 1933 г. (ст. 111 УК РСФСР, злоупотребление служебным положением, 3 года лишения свободы) и в 1940 г. (участие в антисоветской повстанческой группе, 5 лет лишения свободы). Осужден 19.12.42 в/т в/ НКВД при СДС по ст. 58-10 ч. 2 УК РСФСР к ВМН. Постановлением Президиума Верховного Совета СССР от 05.02.43 ВМН заменена на 10 лет лишения свободы.

Более подробная иллюстрация к расстрельной практике «третьей волны».

Самойлов Иван Степанович, 1909 г. р., уроженец г. Баку, русский, из рабочих, образование высшее, инженер-теплотехник, старший брат Паулины Степановны Мясниковой, бывшей колымской заключенной, одной из героинь книги Е.С.Гинзбург «Крутой маршрут». Мужественная «Павочка», несмотря на преклонный возраст, много лет выходила на сцену театра «Современник» в спектакле по книге Е. Гинзбург, участвовала она и в американских гастролях этого театра. Летом 1996 года Паулина Степановна приезжала в Магадан на открытие памятника «Маска Скорби», выступала в телевизионной передаче, давала интервью...

Вспоминая страшные колымские годы, она рассказывала о том, что своим спасением обязана брату Ивану, потому что он не назвал ее, в то время находившуюся в эльгенском лагере, во время своего последнего следствия в 1941 году. Это не совсем так: дальстроевское УНКВД, фабрикуя дело И.С.Самойлова, знало о существовании его сестры- заключенной. Более того, именно одна из ее знакомых, М.Я.Дмитриева (вместе с Паулиной Степановной они находились на командировке «7-й км», Самойлов и познакомился с ней для того, чтобы узнать о сестре), передала его в руки чекистов.

27 июня 1941 года Дмитриева написала начальнику Жен.ОЛПа УСВИТЛа Гридасовой (жене начальника Даль-строя Никишова) заявление следующего содержания:

«Прилагаю к этому заявлению письмо, полученное мною от з/к Самойлова И.С., который находится на карпункте и которое я получила в ответ на мое письмо. В своем письме я выразила некоторое сетование на свою судьбу заключенной, свое недоумение по поводу сурового приговора, вынесенного мне в то время как я считала себя стоящей на позиции генеральной линии ВКП(б). Получив (письмо. — А.Б.) от з/к Самойлова, которого я знала как десятника на торфе, как хорошего товарища по работе и в отношении к нам торфяницам, и, стоя на прежних позициях коммунистической партии, считаю своим долгом передать его в органы НКВД как явно антисоветское и враждебное, о чем и прошу Вас, начальника лагеря. Так же прошу передать мою просьбу о вызове в органы НКВД для объяснения по поводу этого письма».
А.Р.Гридасова в тот же день отправила заявление, вместе с письмом Самойлова, начальнику 2-го отдела УНКВД по СДС Заботину (бывшему помощнику того самого Богена). На последовавшем в тот же день допросе (какова оперативность!) М.Я.Дмитриева ни об этой переписке, ни о самом Самойлове ничего нового не сказала (кроме того, что «(...) на всем протяжении работы на торф, участке Местпрома Самойлов ко мне относился очень хорошо»), но дала развернутые показания против одной из своих близких знакомых, заключенной Ротмистровской Екатерины Ефимовны, 1900 г. р., члена ВКП(б) с 1920 по 1936 г., бывшей преподавательницы философии, осужденной в 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР по статьям 17-58-8,11 УК РСФСР на 10 лет лишения свободы. Самойлову и Ротмистровской обвинение будет предъявлено в один и тот же день — 8 августа 1941 года.

Столь неблаговидная роль, сыгранная свидетельницей М.Я. Дмитриевой в изобличении двух «неразоружившихся троцкистов», была ей, вероятно, весьма решительно навязана. Материалы дела дают основание предполагать, что «нелегальная переписка» Самойлова и Дмитриевой, которая осуществлялась через знакомого Самойлова, заключенного Заплатина (1903 г. р., уроженец г. Коканда, выпускник ВХУТЕИНа — Высшего художественно- технического института 1929 г., бывший член ВКП(б) с 1927 по 1936 г., осужден О/с НКВД СССР в 1937 г. за связь с троцкистами и незаконное хранение оружия на 5 лет лишения свободы), была провалена, и как той, так и другому ничего не оставалось, кроме как «разоблачать» своих товарищей. В противном случае вместо свидетелей они могли стать обвиняемыми.

В постановлении на арест Самойлова, составленном 21 июля 1941 года, лейтенант ГБ Заботин не мог, естественно, обойтись без столь важной улики:

«В этом же письме, написанном 24 июня 1941 г. , Самойлов Иван Степанович выдвигает задачу объединения к/р троцкистских кадров и дает следующие антисоветские установки: “Идеи сохранились, но их только следует воссоздать на старых принципах, которые отнюдь не изжиты и не отвергнуты жизнью, а только испохаблены перерожденцами. Марксизм не потерпел крушения и гибели, а только на данном этапе времени дискредитирован, и на очищение и воссоздание нужна консолидация всех революционных сил”».

И далее из постановления на арест:

«В связи с выступлением тов. Молотова 22 июня 1941 г. о наглом нападении фашистской Германии на СССР, Самойлов сказал:

“Я не верю, чтобы информация Молотова соответствовала действительности. Вернее всего на Германию напали наши войска и наша авиация: бомбардировка со стороны Германии есть ответная мера <…>. Все возможности для отвлечения внимания масс от бедственного положения страны, в которое она заведена нашими правителями, уже исчерпаны, ставить новые процессы невозможно, этому тоже есть предел. Единственным выходом для обмана масс, для отвлечения их внимания от тяжелого положения в стране — остается война”».

Жизненный путь Самойлова кратко, без всяких комментариев очерчен в анкете арестованного и протоколе его допроса от 23 июля 1943 года.

Итак, родился он в 1909 г. в г. Баку, в семье машиниста дизельных установок (думаю, что в России таких машинистов в то время было не так уж и много), отец Баннов Степан Алексеевич, мать — домохозяйка, отец умер в 1915 г. Вероятно, этим объясняется то, что очень рано, в 11 лет, в 1920 г., Иван Самойлов «стал работать в качестве посыльного в аптеке (быв. Цыбкина) в г. Баку. Здесь я проработал месяца четыре. В этот период я вступил в комсомол (в 11 лет? — А. Б.) и с работы в аптеке ушел в связи с переходом на работу в РК ВЛКСМ, где я ведал работой в области печати. Здесь я проработал вплоть до 1922 г. С июня 1922 г. по октябрь 1926 г. я работал в бакинском комитете ВЛКСМ в качестве инструктора отдела печати. После этого в течение полутора лет, до июля-августа 1927 г. я работал в Азербайджанском соц. страхе в качестве представителя Бакинского комитета ВЛКСМ. В августе 1927 г. в связи с участием в троцкистской деятельности я был снят с этой работы Бакинским комитетом ВЛКСМ».

1927-28 годы были чрезвычайно насыщены событиями в судьбе Самойлова. На этот период приходится его вступление в партию и исключение из нее, в 1928 г. (в 19 лет?) Самойлов закончил Бакинский политехнический институт. И сверх того — «в период 1927-28 гг. я являлся членом Бакинского троцкистского центра. Как член этого троцкистского центра я руководил техникой и, кроме того, руководил троцкистскими группами в Баилово- Биби-Эйбатском районе гор. Баку, а также всеми городскими и районными молодежными троцкистскими группами».

В 1928 году Самойлов И.С. за контрреволюционную троцкистскую деятельность был осужден коллегией ОГПУ к 3 годам ссылки. Ссылку отбывал на Урале, в Ишимском округе.

«По возвращении из ссылки в начале 1930 г. в г. Баку я непродолжительное время работал в Азер (далее неразборчиво.-Л.Б.) в качестве помощника заведующего нефтяным отделом, затем там же, в Баку, на нефтеперегонном заводе сменным инженером, а в октябре 1930 г. выехал в г. Ярославль, поступил там на Ярославский резиново-асбестовый комбинат, где проработал в качестве инженера управления гл. механика комбината вплоть до второго ареста, т.е. 1934 г. В результате этого второго, а затем и третьего моего ареста больше по вольному найму я уже не работал».

Второй раз Самойлов И.С. был осужден в марте 1934 г. О/с НКВД СССР за КРТД к 3 годам тюремного заключения.

В третий раз Самойлов И. С. был арестован 25 июня 1937 г. и осужден 31 декабря того же года выездной сесcией Военной коллегии Верховного суда СССР (под председательством печально известного Матулевича) в г. Ярославле по статьям 17-58-8 и 58-11 УК РСФСР. Предварительное и судебное следствия якобы установили, что «(...) с приездом в гор. Ярославль в 1932 г. (Самойлов. — А.Б.) организовал и возглавил а/с троцкистскую террористическую группу на Резинокомбинате, где и проводил контрреволюционную работу, проводил вербовку новых участников в антисоветскую организацию». Приговор — 10 лет тюремного заключения с последующим поражением в правах на 5 лет и с конфискацией лично ему принадлежащего имущества.

На Колыме Самойлов оказался почти через два года: судя по номеру личного дела, поздней осенью 1939 года. Возможно, что это спасло его от ранее прокатившихся здесь репрессий, так как с таким послужным троцкистским списком, да и, видимо, непокорным характером он мог бы скоро попасть на прицел дальстроевского УНКВД. А к осени 1939 года этот доблестный орган пребывал в полной растерянности, сбитый с толку бериевской «оттепелью».

Заключенным Самойлов оказался весьма неспокойным. Уже 9 ноября, находясь на прииске «Пятилетка», начал «смертельную голодовку, мотивируя последнюю тем, что якобы условия труда и быта лагеря ниже уровня скотского существования» (из рапорта начальника п/лп И. А. Лукьянова начальнику прииска), и держал ее двадцать дней.

После голодовки он совершает ничем не оправданные, по мнению администрации, отказы от работы: с конца ноября 1939 года по 5 января 1940 года их набралось более тридцати.

Какие кары за этим последовали, неизвестно, но, видимо, позднее усвитловцы сочли полезным в качестве предупредительной меры перевод беспокойного заключенного поближе к Магадану (возможно, был расчет на то, чтобы утишить, подкупить его более сносными условиями существования) — так Самойлов оказался на ОЛПе Промкомбината, на его 2-м п/лп при Кожзаводе.
Но и отсюда вскоре последовал тревожный сигнал. 15 сентября 1940 года пом. о/у 1-го отделения ОУР УНКВД по Севвостлагу Бланюк «...нашел: что заключенный Самойлов Иван Степанович (...) с целью уклонения от дальнейшего отбывания срока уголовного наказания подготовлял совершение побега с выездом на «материк», для этого приобрел географическую карту СССР, магнит и продукты: муку, махорку и спички».

Бдительный пом. о/у на основании изложенного постановил ходатайствовать перед руководством Севвос-тлага о направлении з/к Самойлова «в глубинные районы тайги, на общие подконвойные работы» — оттуда не убежишь даже с помощью магнита.

Но наш старый знакомый Д.Н.Кедров, пребывавший в то время в должности зам. начальника УСВИТЛа, распорядился иначе: своим приказом от 27 декабря 1940 года он определил Самойлову за систематическое нарушение лагерного режима, трудовой дисциплины и подготовку к побегу ни много ни мало ШЕСТЬ месяцев (признаться, я не слыхал раньше, чтобы такие сроки наказания существовали) штрафного изолятора.

Центральный штрафной изолятор помещался тогда на 56-м километре. Условия содержания в нем в тот период мне неизвестны, но ясно, что они были строже и суровее обычных лагерных. Сколько времени пробыл здесь Самойлов, точно тоже неизвестно, но, видимо, более двух месяцев, потому что на карпункте он появился только в марте. Позже он был переведен на местпромовский ОЛП и работал на торфяном участке в «режимной зоне» на 10-м км, где возобновил свое знакомство, начатое год назад, с группой лагерниц, в числе которых были М. и Л.Дмитриевы, Е.Ротмистровская и др. Дальнейшее известно.

25 сентября 1941 года начальник УНКВД по СДС майор ГБ Окунев утвердил обвинительное заключение. В нем, в частности, говорилось:

«Предварительным следствием установлено, что Самойлов, как кадровый неразоружившийся троцкист, враждебно относящийся к В-КП(б) и Советскому правительству, с 1940 г. пропагандировал среди заключенных Севвостлагерей свои антисоветские троцкистские настроения, а после вероломного нападения фашистской Германии на Советский Союз в письменном и устном виде стал пропагандировать необходимость военного и политического поражения существующего в СССР государственного строя, в целях борьбы с которым ставил перед собой задачу создания в Севвостлагерях контрреволюционной троцкистской организации».

16 октября Военный трибунал войск НКВД под председательством военного юриста 2- го ранга Волощука рассмотрел в закрытом судебном заседании дело Самойлова и приговорил его к высшей мере наказания. 21 ноября приговор был приведен в исполнение.

Е.Е.Ротмистровская была расстреляна неделей раньше.

Военный трибунал войск НКВД при СДС (в приговоре Самойлову он назван в/т войск НКВД Нагаевс-кого гарнизона) существовал как единый орган на всей территории Дальстроя. Однако и в отдельных регионах, при крупных горно-промышленных правлениях, существовали его постоянные представительства, сессии (иногда они так и именовались в приговорах).

Каждый из этих документов обычно заканчивался словами: «Приговор трибунала является окончательным и обжалованию не подлежит», однако у осужденного оставалось право обратиться с просьбой о помиловании. Эти просьбы рассматривали Президиум Верховного Совета СССР или Военная коллегия Верховного суда СССР. Переписка велась через канцелярию Военной коллегии. В том случае, если приговор дальстроевского трибунала оставался в силе, в Магадан поступало указание председателя Военной коллегии армвоенюриста Ульриха о приведении его в исполнение. Из Магадана начальник УНКВД Окунев или председатель Военного трибунала Ташев (или его заместитель) направляли начальнику РО НКВД или председателю сессии Военного трибунала в этом регионе соответствующее распоряжение, об исполнении которого на месте составлялся акт.
Знакомство с этими актами, присланными в годы войны из Усть-Омчуга, обнаружило потрясшую меня подробность: исполнение расстрелов, довольно частых (что и дает возможность говорить о «третьей волне»), однако по количеству, конечно, уступающих размаху этих акций в 1937-38 годах, теперь, в военное время, производилось куда более широким кругом лиц. Исполнителями были не только начальник РО, его заместитель, комендант — для них это, возможно, было служебной обязанностью, — но в составе расстрельной Тройки (а в просмотренных мною актах часто присутствовали именно три фамилии) значились также следователь и помощники военного прокурора, члены Военного трибунала...

Как объяснить, что работник юстиции, призванный, так сказать, отправлять правосудие, ближе к ночи (а расстрелы осуществлялись в позднее время) берет пистолет в руки? Или уж тут такая несокрушимая уверенность в справедливости вынесенного тобой или твоим товарищем приговора, что и самому незазорно его исполнить? Только откуда ей взяться, этой уверенности, — недаром же нынче почти все эти приговоры отменяются как необоснованные. Или неутолимая жестокость, разбуженная страстной пропагандой — убей врага! убей врага!.. Или... Мелкая житейская подробность: расстрелыцикам с незапамятных времен после исполнения их страшного дела полагались дармовые выпивка и закуска. Не они ли привлекали к этому «промыслу» и добровольцев-любителей в дальстроевских, обиженных в то время продовольственным снабжением поселках?

Среди сохранившихся документов, фиксирующих ясно и определенно узаконенные расправы, есть и несколько таких, в которых речь идет об акциях совершенно секретных, но, видимо, еще более злодейских. Так, 17 сентября 1941 года сотрудник РО НКВД по Тенькинскому горнопромышленному управлению отобрал у 17 мужчин, профессии и должности которых не были указаны (против фамилии только одного из них стоит «шофер»), подписки о том, что такой-то обязуется никому и ни при каких обстоятельствах не разглашать сведения об операции, проведенной 16 сентября. Фамилия одного из них встретится потом не раз — член Военного трибунала.

Еще один документ такого же плана:

«
Расписка
Я (...) даю настоящую подписку органам НКВД в том, что обязуюсь нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах не разглашать характера операции, о которой мне известно, а также и того, куда и кого я возил на автомашине 23 октября 1941 года.
Ответственность за нарушение подписки мне известна. Подпись».

По пустякам такие документы, видимо, не составлялись.

После 1942 года, по мере того как будет улучшаться в пользу Красной Армии положение на фронтах и стабилизироваться общая ситуация в стране, третья расстрельная волна сойдет практически на нет. Статья 58 УК РСФСР (п.п. 1а, 16 — измена родине) появится в приговорах уже после 1945 года — в отношении лиц, ранее доставленных на Колыму в качестве спецпоселенцев. Органы прокуратуры весьма и весьма дифференцированно подходят к реабилитации лиц, осужденных за подобные преступления.

«За нами придут корабли», — шептал безвестный колымский заключенный на койке лагерной больницы. «Безвестный», пишу я, потому что его имя и фамилия, сохранившиеся в памяти другого колымского з/к — Аркадия Захаровича Добровольского, одного из авторов сценария знаменитого пырьевского фильма «Трактористы», слышавшего эти стихи из уст умиравшего от обморожения (он пытался уйти в побег) Саши Чаузова, в архивах ИЦ не значатся. И выходит, что того мальчика вроде и не было.

Но главное, что корабли, напророченные пока еще безвестным юным поэтом, те корабли пришли — корабли нашей памяти. И вот они встали «гремя у причала».

Эта книга — один из самых страшных кораблей. На ее страницах — несколько тысяч фамилий (нормальный колымский этап — знаменитый пароход «Кулу» — за один рейс привозил даже больше) колымских заключенных, расстрелянных (а также умерших в ожидании расстрела) в 30-40-50-е годы по необоснованным постановлениям Троек УНКВД и приговорам Военного трибунала войск НКВД-МВД при СДС и ныне реабилитированных. Этот Список не является исчерпывающим и окончательным. Он должен быть длиннее по крайней мере на несколько сотен (200 или более того) фамилий. Работники ИЦ УВД на протяжении более пяти лет трудились над его составлением, но и они не смогли по сей день преодолеть некоторые трудности и представить Список таким, каков он должен быть, — в исчерпывающей полноте.

В чем заключаются эти трудности? Некоторые персоналии когда-то — возможно, еще в 40-е годы — были, как говорят архивисты, «залиты», то есть в карточке ИЦ значится один человек (фамилия, имя, отчество, год и место рождения, осужден по такой-то статье и расстрелян тогда-то), а на стеллаже под этим номером стоит дело на совсем другого — и где оно, дело на человека, указанного в карточке, неизвестно. А нет дела — нет возможности его рассмотреть на предмет реабилитации, и нет фамилии этого человека в этом Списке.

Не легче приходится и в том случае, если по документам известно, что дело — чаще всего в конце 30-х годов — было отправлено из Магадана в Москву, Хабаровск или куда-то еще, а обратно не вернулось. И тут та же ситуация: нет дела — нет реабилитации, а потому и нет упоминания этого человека в Списке.

Удастся ли когда-то преодолеть эти трудности, найти дела, представить их на реабилитацию? Хотелось бы верить, что да, но когда и как это может быть сделано, сегодня сказать невозможно.

Наконец, третья трудность на пути к исчерпывающему по составу Списку: часть дел, которые должны быть рассмотрены на предмет реабилитации, находится (так исторически сложилось) за пределами Магадана -больше всего в Омске, но есть и в Петропавловске- Камчатском, в Хабаровске... Вопрос, следовательно, только в том, чтобы привезти их оттуда, но у тамошних архивных подразделений нет средств, чтобы оплатить пересылку этих томов в Магадан, а у Магаданской областной прокуратуры нет то ли средств, то ли желания послать своих работников в эти города, чтобы они составили требуемые заключения на месте... Такая вот, объяснимая нынешними условиями ситуация.

Преодолимая, конечно, а потому я уверен, что через какое-то время у данного Списка появится продолжение — примерно на 50-60 фамилий.

Но и тогда, когда этот Список станет полным (или почти полным, потому что исчерпывающей полноты нам уже не добиться никогда), не будем забывать, что это лишь один Список, лишь один из многих кораблей нашей памяти. А сколько их у причалов Особого острова!..

От далеких лагерных лет дошло до наших дней выражение «третий архив»: «попасть в третий архив» — это то же, что и «уйти под сопку», «дать дуба» («дубарь» — покойник). Эта часть архива ИЦ и по сей день индексирована цифрой 3 — c нее начинаются номера тех, кто погиб в колымских лагерях от голода, холода, несчастного случая, кто был застрелен в побеге или по прихоти охранника... Говорят, что смерть не выбирает. Наверное, на Колыме это было так, а потому лежат в ее земле рядом бывший троцкист и уголовник, прославленный красный командир и растратчик, священнослужитель и атеист, люди разного социального положения, разных национальностей, граждане СССР и иностранцы... 128 тысяч погибших — это еще 16 рейсов океанского парохода «Кулу»[8].

Но ведь были у того же парохода и обратные рейсы: когда он вез на волю, на «материк» освободившихся из колымских, якутских, чукотских лагерей. Эти рейсы были несравненно более радостными, чем рейсы «туда», в неволю. Но радость освобождения омрачалась памятью о перенесенных страданиях, о погибших товарищах, о собственной искалеченной судьбе... И все это — тоже на тех кораблях памяти, которые встали сегодня «гремя у причала». Это еще 80 рейсов того же парохода.

Почти 100 океанских пароходов денно и нощно стоят у причалов в Нагаевскои бухте (причалов такой длины нет, наверное, ни в одном порту мира) — корабли памяти о жертвах Колымы, о жертвах самой жестокой в истории человечества попытке построить рай на земле, превратившей — только здесь, на Особом острове, — жизнь сотен тысяч людей в настоящий ад.

Сегодня эта память принадлежит нам — горчайшее, но бесценное наследство. Откажемся от него, махнем рукой — не до того, мол, есть долги поважнее! — и прошлое затаится в провалах нашей памяти, чтобы когда-нибудь — не дай, конечно, бог! — вцепиться в горло нашим детям и внукам. Или вы думаете, что такого уже больше не может быть?