Территория полигона «Коммунарка», подведомственая центральному аппарату НКВД, является одной из трех «особых зон». Наряду с Донским кладбищем и Бутовским полигоном, здесь со второй половины 1937 года производились массовые захоронения расстрелянных. На территории «Коммунарки» и расстрельного полигона в Бутово производились и сами расстрелы.
Спецобъект «Коммунарка» располагался на 24-м километре Калужского шоссе недалеко от одноименного объекта, также подведомственного НКВД (с/з «Коммунарка»), на территории дачи бывшего наркома внутренних дел Генриха Ягоды, арестованного в марте 1937 года. В качестве спецобъекта этот участок начинает функционировать примерно с сентября 1937 года.
На сегодняшний день известны имена примерно 6500 лиц, расстрелянных и захороненных на полигоне «Коммунарка» с 1937 по 1941 год. По некоторым данным, их общее число может достигать 14 000. Краткие биографические справки на 4527 человек представлены в этой Книге памяти жертв политических репрессий.
Расстрелянные и захороненные на территории данного спецобъекта были осуждены преимущественно высшим органом советской военной юстиции — Военной коллегией Верховного суда СССР. Эти дела рассматривались в «особом порядке», сами задержанные до момента принятия решения содержались во Внутренней тюрьме на Лубянке, Лефортовской и Сухановской тюрьмах.
Особенность «Коммунарки» как «особой зоны» в том, что среди захороненных здесь высок процент представителей советской партийной элиты — военачальников, членов правительства, кандидатов в члены ЦК ВКП(б), наркомов, министров как СССР, так и иностранных государств, дипломатов, советников посольств, разведчиков, директоров различных предприятий и т. д. Из наиболее известных можно назвать Н. И. Бухарина, А. И. Рыкова, А. И. Верховского, П. Е. Дыбенко, Я. Х. Петерса, Н. В. Крыленко, С. Я. Эфрона. Однако еще точнее будет сказать, что на территории «Коммунарки» захоронены останки преимущественно тех граждан, которые к моменту начала массовых репрессий второй половины 1930-х годов занимали определенное положение в советском обществе, а именно — принадлежали к образованным слоям общества и обладали высоким социальным статусом, будучи успешными в своей профессиональной деятельности.
Примерно с 1939 года, по мере сокращения масштабов репрессий расстрелы и захоронения производились преимущественно в пределах Москвы. Так, если говорить о захоронениях, то они производились в основном с помощью применения процедуры кремации, одним из важнейших центров проведения которой была территория другой «особой зоны» — Донского кладбища. Несмотря на это, точно неизвестно, использовалась ли территория «Коммунарки» как место захоронения. По состоянию на 1941 год справедливым можно считать суждение, что расстрелянных хоронили либо в зоне Бутовского полигона, либо в зоне «Коммунарки».
Как и многие другие документы о политических репрессиях в Москве, материалы, посвященные особенностям функционирования территории спецобъекта «Коммунарка» в 1930–40-е годы, не сохранились или остаются недоступными, многие полны противоречий и недомолвок.
Весной 1999 года территория расстрельного полигона в «Коммунарке» была передана от ФСБ РФ в ведение РПЦ. В настоящее время в «Коммунарке», как и во многих других выявленных местах массовых захоронений, установлены различного рода памятные знаки.
Всего В Москве в 1937—1941 гг. по делам, которые велись органами НКВД—НКГБ, было расстреляно около 32 тысяч человек. Из них не менее 29 200 в 1937–1938 гг. Эти цифры устанавливаются из предписаний на расстрелы и из актов о приведении приговоров в исполнение, хранящихся в архиве Управления ФСБ РФ по г.Москве и Московской области и в Центральном архиве ФСБ РФ. С цифрами из предписаний и актов в целом согласуются и данные из различных статистических справок и докладных записок отчетного характера, сохранившихся в бывших партийных и государственных архивах.
В августе 1937 г. начался период самых массовых, самых жестоких политических репрессий. Готовясь к ним, управления НКВД по всей стране еще в июле стали выделять специальные «зоны» — территории, предназначенные для массовых захоронений расстрелянных. Для местных жителей они обычно «легендировались» как армейские стрелковые полигоны. Так возникли хорошо известные ныне «зоны» в Левашовской пустоши под Ленинградом, в Куропатах под Минском, «Золотая гора» под Челябинском, Быковня на окраине Киева и многие другие.
Москва имела свою специфику. Здесь одновременно действовали две структуры НКВД — Управление НКВД СССР по Москве и Московской области и Центральный аппарат НКВД СССР. Соответственно и «зон» было открыто две, притом всего в нескольких километрах друг от друга: одна, подведомственная Московскому УНКВД, — в поселке Бутово, другая, находившаяся в ведении Центрального аппарата НКВД, — на 24-м километре Калужского шоссе, близ совхоза «Коммунарка» (в те времена — подсобного хозяйства НКВД), на территории дачи арестованного в марте 1937 г. бывшего наркома внутренних дел Г.Г. Ягоды. «Зона» в «Коммунарке» возникла не раньше конца августа 1937 г.
В архиве Московского УФСБ сохранились предписания и акты о расстреле на 20 765 человек, осужденных по делам Московского УНКВД с августа 1937 г. по октябрь 1938 г. (До недавнего времени следственные дела большинства из этих людей также хранились в архиве Московского УФСБ — сейчас дела в основном переданы в Государственный архив РФ.) Почти все они были расстреляны по решениям внесудебных органов — Тройки Московского УНКВД, а также Комиссии НКВД СССР и Прокурора СССР по спискам («альбомам»), представленным из того же Московского УНКВД, и лишь несколько десятков человек — по приговорам Спецколлегии Московского областного суда. Предписания на их расстрелы подписывали начальники Московского УНКВД (С.Ф.Реденс, Л.М.Заковский, В.Е.Цесарский и др.), расстрелы осуществляла одна и та же специально выделенная группа сотрудников Московского УНКВД под руководством вначале заместителя начальника Московского УНКВД по милиции М.И.Семенова, а с лета 1938 г. — начальника учетно-регистрационного отдела Московского УНКВД П.И.Овчинникова. В расстрелах непременно участвовали и коменданты Московского УНКВД. И хотя никаких документов о местах захоронений в архиве Московского УФСБ, как мы уже указывали, не сохранилось, вышеперечисленные обстоятельства, а также устные свидетельства бывших сотрудников НКВД дают, как нам кажется, полное основание утверждать, что все эти 20 765 человек похоронены в подведомственной Московскому УНКВД «зоне» — в Бутово.
Среди расстрелянных по делам Центрального аппарата НКВД (а предписания и акты, хранящиеся в ЦА ФСБ, относятся преимущественно к ним) было множество представителей партийной, советской, военной элиты, тех, кого власть зачислила в «заговорщицкую верхушку». Приговорены они были в подавляющем большинстве органами судебными — в первую очередь Военной коллегией Верховного суда СССР, а также военными трибуналами. Предписания на их расстрелы подписывали, как правило, руководители этих органов — председатель Военной коллегии или председатели военных трибуналов. Расстрелы же на протяжении всего периода осуществляла одна и та же группа сотрудников Центрального аппарата НКВД во главе с комендантом (начальником комендантского отдела) НКВД В.М. Блохиным. В 1937–1941 гг. его подпись стоит не только на актах о приведении приговоров в исполнение, но и почти на всех сохранившихся актах о захоронениях или кремациях.
Система контроля со стороны высшего партийного руководства страны над приговорами судебных органов по политическим делам формировалась с первых лет советской власти. С 1924 г. существовала специальная Комиссия Политбюро по судебным (политическим) делам, рассматривавшая поступающие с мест обвинительные заключения, по которым предполагалось применение высшей меры наказания. С начала 1930-х годов характер контроля изменился — теперь Комиссия рассматривала не обвинительные заключения, а уже вынесенные судами и трибуналами приговоры к расстрелу. Решения Комиссии утверждались на заседаниях Политбюро, а затем передавались в соответствующие кассационные или надзорные инстанции. Во второй половине 1930-х годов в Комиссию входили М.И.Калинин (председатель), секретарь партколлегии Комиссии партийного контроля М.Ф.Шкирятов, нарком внутренних дел или его заместители, Прокурор СССР.
Два типа дел Комиссия в 1937—1941 гг. не рассматривала. Это, во-первых, дела, по которым приговоры к расстрелу были вынесены внесудебными органами, во-вторых, дела, судебное рассмотрение которых проходило «в порядке Закона от 1 декабря 1934 г.». Этот порядок предусматривал рассмотрение дел в судебном заседании без участия сторон и без вызова свидетелей; при этом не допускалось не только кассационного обжалования приговоров, но и подачи осужденными прошений о помиловании, а сам приговор должен был приводиться в исполнение немедленно после вынесения.
С момента принятия Закона и до осени 1936 г. его применение было эпизодическим, затем, с разворачиванием массового террора, оно становилось все более регулярным. И каждый раз на применение «упрощенного порядка судопроизводства» давалась специальная санкция Политбюро ЦК ВКП(б). Качественное изменение произошло здесь в конце февраля 1937 г. С этого времени и до октября 1938 г. практически все (за исключением процесса «правотроцкистского блока») дела ВКВС в Москве и выездных сессий ВКВС в регионах СССР рассматривались только в порядке Закона от 1 декабря 1934 г. И никаких формальных санкций на такие рассмотрения Политбюро в этот период не давало. Между тем контроль над приговорами ВКВС сохранялся, но уже в новой и гораздо более жесткой, чем раньше, форме.
Практика была следующей. В Центральном аппарате НКВД и во всех региональных НКВД/УНКВД составлялись списки лиц, следствие по делам которых было уже закончено и которых должна была судить ВКВС. После согласований внутри НКВД эти списки оформлялись сотрудниками учетно-регистрационного отдела Центрального аппарата как простые машинописные перечни имен (фамилия, имя, отчество), без каких бы то ни было дополнительных данных о каждом из названных лиц. Единственное деление внутри каждого списка было по категориям — первой, второй и третьей. Категории обозначали предлагаемый НКВД приговор — к расстрелу, десяти или восьми годам лагерей. (После июля 1937 г. остается деление только на две категории, третья перестает фигурировать.) Исключение делалось для иностранных граждан — их имена обычно печатались на отдельных листах, и каждое имя сопровождалось краткой справкой с основными сведениями об обвиняемом.
После этого несколько региональных списков объединялись под одной обложкой, на которой значилось: «Список лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда СССР». На первой странице указывалось общее число осуждаемых, с разбивкой по категориям приговоров и по территориальной принадлежности, затем шли сами списки. До июля 1937 г. их подписывал начальник секретно-политического отдела НКВД СССР, позже начальник учетно-регистрационного отдела, несколько раз под списками встречаются подписи заместителей Ежова — Л.Н.Бельского и М.П.Фриновского. Списки Центрального аппарата НКВД всегда обозначались словосочетанием «Москва — Центр» и подавались обычно в одном комплекте со списками из УНКВД по Московской области.
В таком виде списки, иногда с краткой, в несколько арок, сопроводительной запиской Ежова, передавались Сталину. Свою визу (подпись, иногда с резолюцией «за») и дату утверждения Сталин обычно ставил на обложке. Сохранилось 383 таких списка за период с 27 февраля 1937 г. по 29 сентября 1938 г. Подпись Сталина стоит на 362 списках, Молотова — на 372, Ворошилова — на 195, Кагановича — на 191, Жданова — на 177, Ежова — на восьми, Косиора — на пяти.
По подсчетам, сделанным в начале 1954 г. при передаче первого экземпляра сталинских «расстрельных списков» из МВД СССР в ЦК КПСС, всего в них содержатся фамилии 44 477 человек, санкцию на осуждение «по первой категории» из этого числа получили 38 955. Списки и резолюции на списках неопровержимо свидетельствуют, что все, кто был расстрелян в 1937–1938 гг. на основании приговоров ВКВС, на самом деле были расстреляны по личному приказу Сталина и его подручных. Именно Сталин и его подручные вынесли приговор каждому из них. Военная коллегия была лишь техническим оформителем этих заранее вынесенных приговоров.
Но была еще одна, сравнительно небольшая категория осужденных в 1937–1938 гг. по тем же спискам, относительно которой никаких приговоров никем не оформлялось. Эти люди довольно четко выделяются своей профессиональной принадлежностью. Они были так или иначе причастны к НКВД — некоторые работали в системе ОГПУ-НКВД в давние годы, некоторые состояли на службе в НКВД вплоть до момента ареста. Сюда же попали и некоторые родственники сотрудников НКВД. Возможно, есть внутри этой категории и не имевшие к ОГПУ—НКВД никакого касательства, а попавшие в нее по злой прихоти кого-то из высшего руководства НКВД или ВКП(б). Следственные дела этих людей выделяются немаловажной деталью. По процедуре, если дело из Центрального аппарата направлялось на рассмотрение ВКВС, обвинительное заключение должны были визировать двое — начальник того отдела, который вел следствие (или еще более высокий руководитель — заместитель наркома или даже сам нарком), и — обязательно — Прокурор СССР или его заместитель. Однако в делах этих людей на обвинительных заключениях, содержавших рекомендацию направить дело для судебного рассмотрения ВКВС, прокурорской визы нет. Более того, в делах вообще нет никаких следов, что обвиняемый вызывался на Военную коллегию, — нет протоколов ни распорядительного, ни судебного заседаний ВКВС, нет и приговоров. В этих делах, как правило, сразу после обвинительного заключения следует справка, составленная в 1939 г. сотрудником 1-го спецотдела (бывшего учетно-регистрационного отдела) Центрального аппарата, в которой значится, что человек был осужден «в особом порядке», указана дата осуждения, при этом в качестве «основания» (термин справки) даты и порядка осуждения приведена глухая архивная ссылка на некий том и лист.
При сравнении данных из этой ссылки с архивными реквизитами хранящихся в ЦА ФСБ предписаний и актов о расстрелах мы сразу же убеждаемся, что к ним эти данные не относятся. Зато, как выясняется, они точно соответствуют томам и листам в тех списках, которые утверждал Сталин. Списки на сотрудников НКВД подавались Сталину, как правило, отдельно от остальных и назывались либо «список», либо «список лиц», без указания, что перечисленные в списке люди подлежат суду ВКВС. Первый такой список был утвержден Сталиным 16 июня 1937 г., последний — 10 июня 1938 г. После сталинской подписи дела не направлялись на рассмотрение в ВКВС — этих людей просто расстреливали. Это и называлось осуждением в «особом порядке».
В этой книге сохранена формула из справки в конце следственного дела — «осужден в особом порядке». Всего «в особом порядке» в Москве (были аналогичные расстрелы на Украине, на Дальнем Востоке, в Горьковской области и в других местах) расстреляли не менее 254 человек. 106 из них после расстрела были кремированы, тела остальных захоронены в «Коммунарке». В этой книге — имена 95 человек, приговоренных и расстрелянных «в особом порядке».
В Москве предписания на расстрелы приговоренных «в особом порядке» подписывал Ульрих. Ни о каком «особом порядке» в них, конечно, не упоминалось. Как правило, в качестве осуждающего органа в предписаниях была указана ВКВС, иногда осуждающий орган вовсе не назывался. Однако бросается в глаза, что, в отличие от всех других предписаний ВКВС на расстрелы 1937–1938 гг., эти от начала и до конца выполнены от руки. Рукописные предписания свидетельствуют об особой секретности расстрелов приговоренных «в особом порядке».
Расстрельный спецобъект «Коммунарка» возник как место, специально предназначенное для захоронений бывших сотрудников НКВД, осужденных «в особом порядке». Устроить на территории бывшей дачи бывшего наркома тайное место захоронений (вероятно, и расстрелов) для его сотрудников, убитых даже без формальных приговоров, — это вполне соответствовало характерам и Сталина, и Ежова. «Дачу Ягоды — чекистам» — такая запись сохранилась в записной книжке Ежова, в которую он обычно заносил указания Сталина. С этой записи, видимо, и начинается история «Коммунарки» как места захоронения.
Первыми захороненными здесь были восемь человек, расстрелянные 2 сентября 1937 г. «в особом порядке». Следующие две даты — 20 сентября — девять человек, 8 октября — пять человек. Все также расстреляны «в особом порядке». Решение использовать «Коммунарку» как место захоронений и других категорий осужденных, расстрелы которых по приговорам различных органов осуществлял Центральный аппарат НКВД, было принято не ранее середины октября. Впервые расстрелянных по приговорам ВКВС и военных трибуналов захоронили здесь 21 октября 1937 г. (13 человек). 28 октября, то есть ровно через неделю, здесь были захоронены 59 расстрелянных: 41 — по приговорам ВКВС, три — по решениям Комиссии НКВД и Прокурора и 15 — «в особом порядке». С этого момента захоронения в «Коммунарке» с перерывами в день, два, иногда неделю или больше продолжались до середины октября 1938 г. В 1939 г. здесь хоронили расстрелянных лишь четырежды — 3 марта, 14, 15 и 16 апреля.
В 1939–1941 гг. порядок осуждения по спискам сохранился, хотя и претерпел изменения. В случаях, когда предполагалось осуждение «в порядке Закона от 1 декабря 1934 г.», нарком внутренних дел (иногда вместе с Прокурором СССР) подавал на имя Сталина записку с просьбой о соответствующей санкции. В записке чаще всего указывалось точное число подлежащих расстрелу и осуждению в лагеря, к ней прилагались (хотя и не всегда) списки намеченных к осуждению. На основании этой записки Политбюро издавало формальное постановление, после чего ВКВС рассматривала дела на своих заседаниях. Впрочем, надо заметить, что в этот период ВКВС обладала все-таки определенной долей свободы, и время от времени некоторые дела она отправляла на доследование, иногда меняла и меру наказания. Такие случаи обязательно согласовывались Ульрихом или Берия (иногда перед судебным заседанием, но обычно задним числом) со Сталиным. Продолжала в эти же годы свою работу и Комиссия Политбюро по судебным делам.
Ситуация вновь изменилась с началом войны. Основными осуждающими к расстрелу органами становятся военные трибуналы, число которых резко возрастает. Военные трибуналы, действовавшие в местностях, объявленных на военном положении, уже могли не посылать приговоры для кассационного рассмотрения в ВКВС. Теперь они были обязаны лишь оповестить по телеграфу председателя ВКВС и Главного прокурора РККА о состоявшемся приговоре и, в случае неполучения от них в течение 72 часов требования о приостановлении приговора, могли привести приговор в исполнение. В этой книге 76 имен людей, осужденных к расстрелу военными трибуналами. Из них десять осуждено в довоенный период, остальные — в начале войны.
Массовые расстрелы в Москве в первые месяцы войны нуждаются в отдельном изучении. Множество вопросов вызывают расстрелы конца июля 1941 г., когда в течение трех дней (27, 28 и 30-го) по предписаниям ВКВС, подписанным Ульрихом, было расстреляно 513 человек. Еще меньше известно о расстреле 16 октября 1941 г. Это последняя дата расстрелов в публикуемых списках. 16 октября было, по-видимому, самым трагическим днем в истории военной Москвы — пешком, на повозках, на машинах люди покидали город, в учреждениях жгли документы. В этот день был произведен самый массовый с эпохи 1937—1938 гг. московский расстрел — более 220 человек. Имена 44 из них — в этой книге.
Процесс реабилитации коснулся пока лишь малой части расстрелянных в годы войны. Достаточно сказать, что если из числа казненных в Москве в 1937–1938 гг. на сегодняшний день реабилитированы не менее 65%, то для расстрелянных в 1942—1945 гг. этот процент в семь-восемь раз меньше.