Есть еще категория репрессированных, которые, не арестовываясь, были высланы на различные сроки за пределы области, Их реабилитацию по закону осуществляют органы внутренних дел.
При подготовке списочных материалов для книги сотрудникам Управления Федеральной службы контрразведки пришлось практически проанализировать буквально все архивные дела репрессированных. В результате видно, что на Орловщине прошли три волны массовых репрессий: сразу в послереволюционные годы, в тридцатые и сороковые, военные и послевоенные годы. В первый и второй тома вошли также десятки имен репрессированных в 50-е годы и единицы — в последующие.
В послереволюционные годы репрессиям подвергались в основном представители “белой” армии, дворянства, духовенства. В тридцатые под ст. 58 попадали различные категории граждан — учителя, врачи, рабочие и т. д. Большой процент крестьян, в основном из числа самостоятельных крепких хозяев, тех, кого в те годы называли “кулаками” и “середняками”.
Большое число лиц, репрессированных в 40-е годы,— это лица, в той или иной форме сотрудничавшие с немецко-фашист-скими захватчиками. Причем одинаково были осуждены и те, кто раненым попал в плен к немцам, и те, кто сдался сам; те, кого фашисты насильно заставляли; служить у себя, и те, для кого служба у них была делом чести. Эти последние участвовали в расстрелах своих соотечественников. Они реабилитации не подлежат. . .
Цель данной Книги Памяти в восстановлении исторической справедливости, в предании гласности имен и обстоятельств, скрытых до недавнего времени под завесой секретности. Прочитав публикуемые материалы, накопленные за годы работы по реабилитации, читатель сам сможет более полно представить всю масштабную картину прошлого, где героическое и трагическое тесно переплетено между собой.
Редакционная коллегия.
КАК ЭТО НАЧИНАЛОСЬ...
(Репрессии 1917-го — начала 30-х годов)
Сегодня, когда Россия переживает сложный переходный период, непредвзятый анализ репрессивной политики, начавшейся после 1917 года, является необходимой составной частью деятельности по созданию в Российской Федерации правового государства. Ведь именно репрессии рассматривались теоретиками большевистского режима в качестве одного из важнейших инструментов создания совершенного общества и формирования “нового человека”.
Н. И. Бухарин, например, отмечал, что “...пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная с расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи”'. *
И там, где не срабатывала идеология, включалась карательная машина, безжалостно отсекавшая не поддающийся обработке “человеческий материал”.
Являясь необходимым элементом тоталитарной системы, репрессии применялись в течение всего периода ее существования и на всей территории страны, хотя и в различных формах и с различной интенсивностью. Естественно, что изучение развертывания и проведения репрессий не могло начаться ранее рубежа 80—90-х годов. Именно этим объясняются недостаточная изученность темы и отсутствие крупных монографических исследований. Имеются работы, затрагивающие отдельные аспекты этой проблемы2. Однако следует подчеркнуть, что первоначально речь шла только о сталинских репрессиях 30-х — начала 50-х годов, о расправе с партийным и советским руководством.
В последнее время диапазон изучения репрессий изменился и акцент сместился в сторону рассмотрения их в более широких хронологических рамках. Примером тому могут служить исследования Гениса В. Л., Акиньшина А. Н., Гринберга М. С., Бугая Н. Ф. и ряда других ученых3.
Появлению подобных работ способствовало принятие Закона Российской Федерации “О реабилитации жертв политических репрессий”, изменений и дополнений к нему (1991— 1993 гг.). Уже в самом тексте закона указано, что целью его является реабилитация всех жертв политических репрессий, подвергнутых таковым на территории Российской Федерации с 25 октября (7 ноября) 1917 года.
Что касается Орловщины, то публикации на данную тему появляются на страницах областных газет с 1987 года. В основном они были посвящены репрессированным партийным и хозяйственным работникам, героям гражданской войны. Затем зарождается тенденция писать не только о репрессированных коммунистах и комсомольцах, но и о тех людях, на которых был навешен ярлык классовых врагов. Центральной темой материалов, опубликованных в областных и местных газетах в 1990— 1991 годах, становятся расстрелы 11 сентября 1941 года в Мед-ведевском лесу и урочище Липовчик Ливенского района.
Значительный интерес представляют публикации А. Перелыгина, Т. Плахова о репрессиях против священнослужителей.
Однако упомянутые материалы, на наш взгляд, не дают полного представления о репрессивной политике в регионе до середины 30-х годов, т. е. до начала массовых политических процессов. Кроме того, рассекреченные в последнее время документы местных архивов позволяют углубить понимание этой темы и ввести в научный оборот новые факты.
Закон Российской Федерации “О реабилитации жертв политических репрессий” гласит, что политическими репрессиями признаются различные меры принуждения, применяемые государством по политическим мотивам, в виде лишения жизни или свободы, помещения на принудительное лечение в психиатрические лечебные учреждения, выдворения из страны и лишения гражданства, выселения групп населения из мест проживания, направления в ссылку, высылку и на спецпоселение, привлечения к принудительному труду в условиях ограничения свободы, а также иное лишение или ограничение прав и свобод лиц, признававшихся социально опасными для государства или политического строя по классовым, социальным, национальным, религиозным или иным признакам, осуществляющееся по решению судов и других органов, наделявшихся судебными функциями, либо в административном порядке органами исполнительной власти и должностными лицами и общественными организациями или их органами, наделявшимися административными полномочиями4.
Принято связывать начало осуществления репрессий с формированием аппарата карательных органов. Однако взаимозависимость данных фактов не столь уж очевидная, тем более что политические репрессии начинаются до того, как была сформирована карательная машина, и проводились органами исполнительной власти. Так, почетный гражданин г. Орла, орловский помещик Великий князь М. А. Романов в начале ноября 1917 года был арестован и отправлен в Гатчину под домашний арест решением Петроградского ВРК5, а затем в первых числах марта 1918 года по решению Совета Народных Комиссаров под председательством В. И. Ленина выслан в Пермь6. Вскоре, в июне 1918 года, М. А. Романов был расстрелян по постановлению Пермского исполкома7.
Уже в первые месяцы своего существования новая власть начинает репрессии и против Православной Церкви, в которой она чувствовала серьезного идейного противника. Тем более что в конце 1917 года было восстановлено патриаршество. Не зря один из идеологов большевизма И. И. Скворцов-Степанов подчеркивал: “Светского царя народ свалил, так помещики и капиталисты ищут прибежище у царя в митре и рясе”8.
Вскоре после принятия декрета СНК от 23 января 1918 года “Об отделении церкви от государства и школы от церкви”, практически лишавшего ее юридических прав и собственности, в Орле, как и в ряде других городов России, состоялся крестный ход. В связи с этим губернский центр был объявлен на военном положении9.
Желая обезглавить церковь, власти прибегли к репрессиям в отношении ее иерархов. Одним из первых расстрелянных епископов стал архиерей Орловский и Севский Макарий (Михаил Васильевич Гневушев), казненный осенью 1918 года в Смоленске10.
В условиях развертывания гражданской войны и интервенции в течение 1918 года происходит как расширение репрессий, так и ужесточение их методов. Декрет СНК от 21 февраля 1918 года “Социалистическое Отечество в опасности!” устанавливает расстрел на месте преступления не только спекулянтов и хулиганов, но и так называемых контрреволюционных агитаторов (а данное понятие часто трактовалось весьма широко). Обращение СНК от 10 июня 1918 года провозглашает лозунг “Смерть врагам народа!”. Это сделало значительно более жестким характер деятельности ВЧК, которая все чаще начинает применять смертную казнь. В том же месяце публикуется постановление наркома юстиции, в котором снимаются все ограничения в деятельности ревтрибуналов.
Ситуация на Орловщине развивалась в целом по общероссийскому сценарию. 15 мая 1918 г. в Орле создается революционный трибунал". 31 мая была организована губернская ЧК по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Одним из первых ее председателей стал известный в будущем партийный работник и государственный деятель Э. И. Квиринг12. 18 июня 1918 года “Известия Орловского Совдепа” сообщили о создании в составе губернского комиссариата юстиции карательного отдела13.
Однако и далее репрессии продолжали направляться руководством местных исполнительных органов. В связи с известными выступлениями левых эсеров в крупных центрах России президиум Орловского губисполкома 30 июля 1918 года принял постановление об аресте комитета партии левых эсеров. Можно предположить, что серьезных оснований для этого не было. Так, постановление губисполкома мотивировало арест не только тем, что комитет левых эсеров “проявил активную деятельность террористического характера”, но и ввиду неподчинения распоряжению Советской власти, выразившегося в решении “не освобождать... типографию от печатанья своего органа “Соха и молот”14.
Как известно, террористические акты против лидеров большевиков послужили поводом для'принятия в сентябре 1918 года решений, провозглашавших так называемый “красный террор”. 2 сентября 1918 года ВЦИК принимает по этому поводу специальную резолюцию, а нарком внутренних дел Петровский Г. И. подписывает приказ, в котором предписывалось брать заложников из среды буржуазии и офицерства и при попытках контрреволюционных выступлений применять в их отношении репрессии. Следует подчеркнуть, что система заложников как правовая норма, по мнению М. С. Гринберга, не была известна ни рабовладельческому, ни феодальному, ни буржуазному праву, за исключением циньского Китая15.
Подобная форма репрессий в рассматриваемый период применялась и на Орловщине. Об этом позволяет судить информация, представленная в губернские органы власти в связи с запросом наркома юстиции Курского от 18 сентября 1918 года о количестве мест постоянного и временного заключения. Например, в Волховской уездной тюрьме на 1 октября 1918 года находилось: осужденных — 2, подследственных — 6, административно задержанных — 4 и 34 политических заложника16.
В 1919 году в ходе гражданской войны на Орловщине создаются лагеря принудительных работ: два в самом губернском центре, в Ливнах, Ельце и Мценске. Контингент лагерей составляли, как правило, военнопленные и нетрудовые элементы, в том числе и женщины17. Срок пребывания в лагерях варьировался от нескольких дней до нескольких лет. Имелись осужденные административными органами “до ликвидации петлюровщины”, “до ликвидации махновских банд”, “до ликвидации бандитизма на Украине”, “до ликвидациии всех фронтов”, что ставило администрацию в затруднительное положение18.
Справедливости ради необходимо отметить, что режим в лагерях был довольно мягкий. Заключенные получали увольнения в город, им разрешались свидания, бесплатное пользование книгами лагерной библиотеки19.
1 октября 1920 года в Орле открывается центральная изоляционная тюрьма под непосредственным надзором Центрального карательного отдела НКЮ20. По временному положению о Центральной изоляционной тюрьме в ней должны были содержаться заключенные трех категорий;
1) наиболее опасные контрреволюционеры, спекулянты, бандиты;
2) особо опасные и профессиональные преступники;
3) заключенные, переводимые из общих мест заключения21. Некоторые заключенные находились в Центральном изоляторе по политическим мотивам. При поступлении регистрировалась партийная принадлежность. Так, 6 апреля 1921 года были доставлены и размещены в одиночных камерах 33 социал-демократа и 4 беспартийных, 24 апреля — 31 социал-демократ, 32 социалиста-революционера, 18 левых социалистов-революционеров, 17 анархистов22. Среди заключенных были и женщины. Двое из них — Александра Кудрявцева и Екатерина Петренко — в июне 1921 года в знак протеста объявили голодовку23.
В целом число “политических” заключенных Центральной изоляционной тюрьмы было невелико. На 1 сентября 1921 года из 1046 подследственных и осужденных Орловского исправительного дома отбывали наказание по политическим мотивам 39 человек по приговору ревтрибуналов и двое — по приговору чрезвычайной комиссии24.
Но это было лишь начало отработки страшной системы ГУЛАГа, охватившей позднее всю страну.
Поводом для очередной волны репрессий послужил голод 1921 года. Уже в начале следующего года издается декрет об изъятии церковного имущества, а затем публикуется постановление ВЦИК, которое предписывало реквизировать все церковные предметы из золота, серебра, драгоценных камней. При этом игнорировалось желание самой церкви сдать ценности для помощи голодающим, но по своему выбору, с тем чтобы сохранить предметы, почитаемые верующими как священные. Но власти жестко регламентировали не только участие церкви в этой акции, но и сам процесс сбора пожертвований, осуществляемый среди верующих. Так, положением об участии Русской Православной Церкви в деле помощи голодающим, утвержднным президиумом ЦКПомГол ВЦИК, расписывались действия священнослужителей от патриарха до рядового священника. Причем контроль за поступающими средствами возлагался на представителей Общества помощи голодающим и Рабоче-Крестьянскую Инспекцию25.
Реквизиции церковных ценностей проводились в широких масштабах. Об этом свидетельствует акт, составленный комиссией по изъятию церковных ценностей в мае 1922 года. Из него следует, что реквизиция была произведена во всех 29 храмах города Орла, во всех 55 храмах города Мценска и Мценского уезда, во всех болховских церквях, в 14 из 20 храмах Малоархангельского уезда и т. д.26
Кроме изъятия церковных ценностей закрывались храмы, продолжались репрессии против священно- и церковнослужителей. Так, в июне 1922 года губернский ревтрибунал осудил ряд орловских священнослужителей, занимавших видное положение в епархии27. В сентябре 1922 года последовали аресты за сокрытие церковных ценностей среди рядовых церковных служителей и 'верующих города Орла. Большинство из них подверглось высылке в северные регионы страны28. В 1923 году за агитацию против обновленцев был выслан в Хиву епископ Волховский Даниил, а епископ Николай попал под следствие29.
К 1924 году в Орле было закрыто 17 церквей30. Впоследствии масштабы репрессий расширились и достигли своего апогея в 1937—1938 годах. В целом же в довоенное время, по неполным данным, в области только служителей культа было приговорено к высшей мере наказания 1209 человек, а к различным срокам заключения — 71331.
К лицам, репрессированным по политическим мотивам, в ряде случаев можно отнести и лишенных избирательных прав. Подобное явление было достаточно распространенным. На основании изучения переписки Орловского окружного административного отдела с ОГПУ о лицах, лишенных избирательных прав и ходатайствующих об их восстановлении, можно сделать вывод, что только с мая по октябрь 1928 года с этой просьбой обратилось свыше трехсот человек32. Причем имели место случаи, когда власти применяли указанную меру по собственному усмотрению, видимо, иногда даже не представляя содержания соответствующих инструкций и циркуляров. В некоторых сельских Советах избирательных прав были лишены все жители старше 60 лет. В Урицком районе лишению избирательных прав подверглась учительница с 30-летним стажем педагогической работы лишь на том основании, что она происходила из духовного сословия33.
Следует отметить, что восстановиться в правах было не так просто. Это наглядно подтверждает следующий пример. Из 69 жителей Дросковского района, обратившихся с подобной просьбой, решением президиума окружного исполкома 28 февраля 1930 года было восстановлено только 6 человек34. В большинстве случаев отказ был немотивированным и лишь иногда объяснялся тем, что “лишенец” не доказал свою лояльность Советской власти.
Одними из первых на Орловщине в 20-х годах массовым репрессиям подверглись бывшие помещики. В период ликвидации помещичьего землевладения циркуляр Наркомзема от 16 сентября 1918 года допускал возможность уездным земельным отделам в виде исключения наделять землей вновь, а также оставлять на месте в пределах бывших имений тех помещиков, которые не выступали против Советской власти. Одними из условий были ограничение их землепользования трудовыми нормами и отказ от использования наемного труда. Однако, по мнению властей, таких исключений оказалось достаточно много, и, кроме того, с введением в жизнь земельного кодекса 1922 года упомянутый циркуляр Наркомзема утратил свою силу. В связи с этим в 1924 году местные органы власти получают из центра документ, указывающий на недопустимость и незаконность землепользования тех бывших помещиков, в отношении которых не было санкции местных земельных управлений, а также предписывающий принять срочные меры к их выселению из бывших “дворянских гнезд” в административном порядке35. Этот документ положил начало официальной политике массовых репрессий применительно к бывшим помещикам.
Местные органы с усердием принялись выполнять полученное распоряжение, в соответствии с которым по всем уездам Орловской губернии были составлены списки бывших помещиков. Последние передавались специальным комиссиям при Уп-равмедиоземе и Госземимуществе для проверки прав землепользования указанных лиц. Приведем лишь один пример заседания орловской комиссии от 2 ноября 1924 года, когда было принято решение о выселении 207 человек. В то же время комиссия указала, что по отдельным волостям сведения составлены поверхностно и недостаточно освещают вопрос о правах землепользования бывших помещиков. Орловское УЗУ предлагало:
1) в течение месяца выселить указанных лиц;
2) в самом срочном порядке собрать и представить сведения о лицах, в отношении которых данные списков были признаны недостаточными.
Особое внимание УЗУ требовало обратить на то, по чьему распоряжению бывшие помещики были оставлены в своих имениях36.
Уполномоченный Наркомзема в Орловском губземуправ-лении также обращал внимание на то, что поступающие с мест сведения показывают, что большинство земорганов не прониклись духом и целью вышестоящих распоряжений и выселение помещиков проходит весьма слабо37.
Таким образом, специально созданным комиссиям были даны четкие указания на увеличение количества выселяемых. При этом в спешке, стараясь избежать критики руководства, комиссии не успевали правильно заполнять анкеты на выселяемых,. составляя и утверждая лишь списки. В результате уже в 1924 году центральные органы Наркомзема были буквально завалены жалобами и просьбами бывших помещиков. Скорее всего перегибы были столь серьезны, что уже в следующем, 1925 году от Наркомзема исходит разъяснение по вопросу о выселении бывших помещиков. Отмечалось, что выселение не должно распространяться на бывших частных земельных собственников из крестьян, рабочих и других недворянских сословий, купивших землю при посредстве земельных банков или другими способами без учета существовавшей нормы трудового землепользования. Кроме того, выселению не подлежали железнодорожники, врачи, профессора, преподаватели и другие служащие, купившие землю под дачи и не применявшие для ее обработки наемный труд. В административном порядке должны были выселяться лишь бывшие помещики, не оформившие своего землепользования согласно статьям земельного кодекса38.
Однако таких общих разъяснений для местных органов власти оказалось явно недостаточно, поэтому буквально через два месяца, в мае, ВЦИК принимает решение о создании более четких указаний для исполнительных органов. Вновь подчеркивается, что работа по учету помещиков и собиранию сведений о них предельно недостаточна, а заключения волисполкомов неудачны и неточны.
Так, например, многие волисполкомы принимали решение о выселении, мотивируя это враждебным отношением к Советской власти, не подтверждая столь серьезные обвинения фактами39.
Однако, указав на множество перегибов, связанных с осуществлением официальной политики на местах, ВЦИК принимает решение о том, что необходимо устранить возможность обжалования помещиками решений комиссий по выселению. Для этого все вопросы о выселении сосредоточивались исключительно в ведении губернских и областных органов. В центр, в Наркомзем надлежало направлять лишь те материалы, которые касались лиц, намеченных к оставлению на местах40.
Из вышеизложенного следует, что центральные органы полностью перекладывали ответственность за выселение бывших помещиков на местную власть. Последняя же “учла” замечания и приняла соответствующие меры.
Так, Волховская уездная комиссия по выселению постановила: “Окончательным сроком выселения определить 1 ноября 1925 года. В целях устранения недоразумений и могущих быть жалоб при выселении в вопросе приема имущества — указать соответствующим уездным земельным органам на необходимость точно выполнять пункт 5 положения о выселении”41.
В качестве же практического применения данных указаний приведем лишь один из списков по выселению бывших помещиков Волховского уезда. В списке было указано 22 человека, из которых: дворян — 3 человека, мещан — 11 человек, крестьян — 7, служащий — I42.
Таким образом, местные органы власти политику выселения бывших помещиков понимали по-своему, как выселение всех неугодных сельских жителей.
Наибольших масштабов репрессии сельского населения на Орловщине достигли в период сплошной коллективизации и “ликвидации кулачества как класса”. Постановлением бюро Орловского окружкома ВКП(б) коллективизация неорганизованного крестьянства была предусмотрена на 100 процентов в течение 1930 года. Причем к началу весенней посевной кампании она должна была охватить 8 районов (Свердловский, Малоархангельский, Мценский, Новосильский, Корсаковский, Дмитровский, Моховской и Сосковский), а остальные 8 районов планировалось коллективизировать до 31 декабря 1930 года.
В условиях таких сжатых сроков, отсутствия пропагандистской работы и признаваемого даже властями факта, что “многие из существующих колхозов и ТОЗов ничего не дают примерного, а, наоборот, существующий в них порядок вызывает недовольство не только среди самих колхозников, но и среди неорганизованной части деревни”43, основным методом создания новых коллективных хозяйств становится самое грубое принуждение. Так, в деревне Маврино Дросковского района уполномоченный райисполкома Козлов арестовал бедняка Рыжикова Н. П. за отказ вступить в колхоз44. Единственным аргументом уполномоченного в Архангельском сельсовете Новосильско-го района было заявление: “В колхоз нужно идти обязательно, есть постановление бюро окружкома и пленума сельсовета, разговоров быть не может”45.
Уполномоченный райисполкома Орлов и секретарь сельского Совета Киреев на собрании в деревне Лыковой Кобылинско-то сельсовета Волховского района выразились еще яснее: “Кто в коллектив не пойдет, того Советская власть будет расстреливать”46.
В деревне Ветчинкино Верховского района уполномоченные райисполкома Чернявский и Торопов прямо на сельском сходе избили и арестовали неграмотную крестьянку-беднячку Наталью Тюлякову за отказ вступать в колхоз47.
На 20 марта 1930 года, когда в округе было создано 670 колхозов, объединивших 161940 хозяйств (94 процента), ГПУ зафиксировало 97 случаев перегибов и администрирования48. На самом деле подобных фактов было гораздо больше. И дело здесь не в излишке служебного рвения отдельных представителей власти. Как и в целом по стране, на Орловщине действовала создаваемая в масштабах всего государства репрессивная система. Общеизвестно, что распространенной формой протеста крестьян против насильственной коллективизации стало уничтожение ими скота, подлежащего обобществлению. И, как по всей стране, в борьбу с этим явлением включаются судебная машина и карательные органы. В Знаменском районе, например, уже к 10 февраля 1930 года было осуждено 18 человек, в том числе по пяти проведен показательный процесс49.
Однако подлинный произвол развернулся на Орловщине в связи с реализацией политики ликвидации кулачества как класса. Этой кампании, как всегда, предшествовала идеологическая и “правовая” подготовка. В ноябре 1929 года секретарь Орловского окружкома ВКП(б) Дробенин, обращаясь с письмом ко всем членам окружной организации, подчеркивал необходимость “со всей решительностью бороться со всякого рода проявлениями правых настроений, правых шатаний, с левыми заскоками и примиренчеством”50. Окружной прокурор в циркуляре № 5 от 4 ноября 1929 года предлагал органам милиции, дознания по делам о невыполнении в срок зажиточно-кулацкими хозяйствами индивидуального задания по хлебозаготовкам, а равно и дела о спекуляции хлебом заканчивать в течение 24 часов и немедленно передавать в нарсуд51.
Секретарь окружкома ВКП(б) Котляр в письме райкома от 14 ноября 1929 года призывал “добиться, чтобы соответствующие приговоры судов, в особенности в отношении кулацкой части деревни, своевременно приводились в исполнение”52. Необходимость борьбы с правым уклоном как с главной опасностью подчеркнул и пленум окружкома ВКП(б) 19 декабря 1929 года53.
Подобные установки были направлены на форсирование процесса ликвидации кулачества как класса. На 18 февраля 1930 года в Новосильском районе было раскулачено 430 хозяйств, в Свердловском — 522, в Дмитровском — 388, во Мценском — 320, в Корсаковском—300, в Сосковском—237, в Орловском— 235. в Волховском — 1854.
Даже в спецсводках ГПУ признавалось, что райкомы и райисполкомы не были готовы к реализации политики ликвидации кулачества как класса и допускали грубейшие ошибки и перегибы. По данным ГПУ по Орловскому округу, в ходе раскулачивания отмечено 114 “безобразных случаев и головотяпства”55.
Так, на пленуме Малоархангельского райкома в январе 1930 года была дана установка низовым парторганизациям немедленно произвести опись, отбор и распродажу имущества кулаков, а самих кулаков без задержки выселить56. В соответствии с установкой по районам прошли собрания бедноты с заданной повесткой дня. Примером может служить собрание бедноты при колхозе “Верный путь” Гагаринского сельского Совета Корса-ковского района 20 февраля 1930 года, где с ходу было предложено обсудить два вопроса: 1) Ликвидация кулачества как класса. 2) Разное57. Заканчивались подобные собрания утверждением списка лиц, подлежащих раскулачиванию, который затем поступал на утверждение в райисполкомы. Понятно, что при ликвидации класса некогда и незачем было думать о конкретных судьбах. В селе Становой Колодезь Орловского района партийная ячейка и сельский Совет принялись не только за выселение кулаков, но и стали описывать имущество и вносить в списки подлежащих выселению середняков, которые не выполнили хлебопоставки58.
В этом же районе, в деревне Тайное, постановлением президиума сельсовета был раскулачена .выселен из дома середняк Дурнев Т. И., инвалид, все хозяйство которого состояло из "лошади, коровы и шести овец59.
В деревне Голяевка Верховского района по постановлению группы бедноты был раскулачен учитель, проработавший в деревне не один десяток лет.
В Кутафинском сельсовете Кромского района члены сельсовета и ударная бригада проводили раскулачивание без всякого плана, выселяли и лишали имущества тех, кто указывал на ошибки в работе сельсовета. Отобранное имущество расхищали и обменивали на водку60.
Следует заметить, что, указывая на отдельные перегибы и недостатки в проведении раскулачивания, карательные органы принимали самое активное участие в “ликвидации кулачества как класса”. Так, в результате одной из спецопераций ГПУ по кулачеству в феврале 1930 года было возбуждено 170 дел, по которым проходило около 300 человек, из которых собственно кулаками были всего 12661.
При этом следует отметить, что, несмотря на имевшиеся факты террора против представителей властей и активистов колхозного движения, сопротивление кулачества в Орловском округе вряд ли стоит считать достаточно активным. Во всяком случае, по данным ГПУ, имелось всего 13 кулацких группировок, “ставящих целью противодействие мероприятиям власти и партии”62. Однако выселения и аресты достигли большого размаха. Зажиточные крестьяне, опасавшиеся репрессий, пытались покинуть Орловщину. На 15 марта 1930 года из округа бежали 363 кулака, в том числе 105 — с семьями63.
Масштабы и методы раскулачивания позволяет представить даже официальная статистика, в соответствии с которой по 15 районам округа с 10 ноября 1929 по 1 мая 1930 года было раскулачено 5280 хозяйств. Поступило 3652 жалобы на незаконное раскулачивание, по которым был восстановлен в правах 1951 человек. Среди незаконно раскулаченных оказались 677 середняков и 265 семей красноармейцев64.
Однако выселение “классово чуждых элементов” проводилось и позднее. Спецоперации по бывшим кулакам 2-й и 3-й категорий проходили, например, в 1937 году65. Многие уже раскулаченные бывшие кулаки снова попали в жернова репрессий.
Вот только один пример из многих тысяч. Кузьмин Федор Алексеевич, уроженец села Подлее Успенского сельсовета Краснозоренского района, в 1930 году был раскулачен, в 1931 году осужден на 5 лет лишения свободы за невыполнение госзаданий. В 1937 году вновь арестован за утверждение о том, что Советская власть мало заботится о крестьянах, а также за выражение недовольства “на славрые органы НКВД по поводу раскрытия троцкистско-зиновьевской банды убийц и изменников Родины и соболезнования раскрытым и расстрелянным врагам народа”66.
Орловские карательные органы внесли свой вклад и в борьбу с украинскими крестьянами в период страшного голода 1932—1933 годов. В связи с тем, что украинское население стало бежать в соседние области, начальникам райуправлений высылаются приказ ПП ОГПУ № 6 по ЦЧО и циркуляры Орловского оперсектора ОГПУ № 77 и 791 от 24 января 1933 года с требованием выявлять беглых с Украины, задерживать и возвращать на родину. 29 апреля 1933 года Орловский оперсектор ГПУ отрапортовал, что в соответствии с полученными установками с 1 по 25 апреля 1933 года на Украину, по месту проживания, было отправлено 988 человек67.
Приведенные данные позволяют сделать выводы:
1. Массовые политические репрессии представляется неправомерным ограничивать второй половиной 30-х — началом 50-х годов. Уже с первых месяцев Советской власти начинает проявляться репрессивная сущность государства “диктатуры пролетариата”. В 20-е годы репрессии приобретают массовый характер, формируется карательная машина, заработавшая в полную силу с середины 30-х годов.
2. История осуществления политических репрессий на Орловщине в целом отражает процессы, протекавшие в рассматриваемый временной промежуток в стране, но в то же время имеет свою специфику, обусловленную особенностями социальной структуры региона. Ввиду преобладающего в Орловской губернии крестьянского населения политические репрессии проводились главным образом против представителей крестьянства и священнослужителей.
3. Произвол и злоупотребления местных властей нельзя рассматривать в отрыве от официальной политики, провозглашаемой центральными органами Советской и партийной власти.
Авторы:
ЕГОРОВ Владимир Васильевич, преподаватель кафедры социально-гуманитарных дисциплин Орловской высшей школы МВД РФ.
ЛИВЦОВ Виктор Анатольевич, ответственный секретарь Орловской областной комиссии по реабилитации и восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий.
ФОМИЧЕВ Андрей Юрьевич, преподаватель кафедры социально-гуманитарных дисциплин Орловской высшей школы МВД РФ.
Примечания:
к статье с Как это начиналось...” (Репрессии 1917-го — начала 30-х годов)
- 1. Бухарин Н. И. Избранные произведения. — М., 1900. С. 198.
- 2. Реабилитация: Политические процессы 30—50-х годов. — М.: Политиздат, 1991. Они не молчали. — М., 1991.
- Хлевнкж О. В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. — М., 1992.
- Некрасов В. Генрих Ягода.//Советская милиция, 1990, № 1 и др.
- 3. См.: Генис В. Л. Расказачивание в Советской России.//Вопросы истории, 1994, № 1.
- Акиньшин А. Н. Судьба краеведов (конец 20-х — начало 30-х гг.).// Вопросы истории, 1992, № 6, 7.
- Гринберг М. С. Уголовное право и массовые репрессии 20-х и последующих годов.//Государство и право, 1993, № 1. Бугай Н. Ф. 20—50-е годы: переселения и депортации еврейского населения в СССР.//Отечественная история, 1994, № 4 и др.
- 4. Реквием: Книга Памяти жертв политических репрессий на Орловщине. Том I. — Орел, 1994. С. 15—16.
- 5. Иоффе Г. Революция и судьба Романовых. — М.: Республика, 1992.
- С. 241. •б. ГАРФ. Ф. 130. Оп. 23. Д. 10. Л. 1.
- 7. ГАРФ. Ф. А-539. Оп. 5. Д. 2765. Л. 64.
- 8. Скворцов-Степанов И. И. Избранные атеистические произведения. — М., 1959. С. 46.
- 9. Борьба трудящихся Орловской губернии за установление Советской власти в 1917—1918 гг. Сборник документов. — Орел: Орловская правда. 1957. С. 163—164.
- 10. ОРАФ УФСК по Смоленской области. Д. 26797-С.
- 11. Орловские известия. 1918. 16—23 мая.
- 12. ГАОО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 200. Л. 745, Ф. 1162. Оп. 1. Д. 36. Л. 271.
- 13. ГАОО. Ф. Р-38. Оп. 1. Д. 9. Л. 8.
- 14. ГАОО. Ф, 1. Оп. 1. Д. 220. Л. 8.
- 15. Гринберг М. С. Уголовное право и массовые репрессии 20-х и последующих годов.//Государство и право. 1993, № 1. С. 65.
- 16. ГАОО. Ф. Р-38. Оп. 1. Д. 66. Л. 8.
- 17. ГАОО. Ф. Р-1716. Оп. 1. Д. 216. Л. 2, 17, 23.
- 18. ГАОО. Ф. Р-1716. Оп. 1. Д. 4. Л. 15.
- 19. ГАОО. Ф. Р-1716. Оп. 1. Д. 5. Л. 5, 7.
- 20. ГАОО. Ф. Р-38. Оп. 1. Д. 4. Л, 3, Ф. Р-1. Оп. 1. Д. 225, Л. 107, 108. 51. ГАОО. Ф. Р-1. Оп. 1. Д. 225. Л. 110.
- 22. ГАОО. Ф. Р-39. Оп. 1. Д. 69. Л. 1, 2, 3, 4.
- 23. ГАОО. Ф. Р-39. Оп. 1. Д. 69. Л. 89.
- 24. ГАОО. Ф. Р-39. Оп. 1. Д. 66. Л. 92.
- 25. ГАОО. Ф. 27. Оп. 1. Д. 22.
- 26. ГАОО. Ф. 1. Оп. 1, Д. 547. Л. 45—47.
- 27. Перелыгин А. И. Под железной пятой.//Орловский вестник, 18 февраля 1994.
- 28. ГАОО. Ф. 27. Оп. 1. Д. 50.
- 29. Перелыгин А. И. Указ. соч.
- 30. ГАОО. Ф. Р-1. Оп. 1. Д. 638.
- 31. Перелыгин А. И. Указ. соч.
- 32. ГАОО. Ф. Р-483. Оп. 1. Д. 2. Подсчеты наши.
- 33. ГАОО. Ф. 1847. Оп. 1. Д. 1. Л. 285—286.
- 34. ГАОО. Ф. Р-483. Оп. 1. Д. 13. Л. 169—173.
- 35. ГАОО. Ф. Р-1168. Оп. 1. Д. 2. Л. 8.
- 36. ГАОО. Ф. Р-1168. Оп, 1. Д. 2. Л. 2—7.
- 37. ГАОО. Ф. Р-1168. Оп. 1, Д. 2. Л. 12.
- 38. ГАОО. Ф. 1705. Оп. 1. Д. 1. Л. 10.
- 39. ГАОО. Ф. 1705. Оп. 1. Д. 1. Л. 22.
- 40. ГАОО. Ф. Р-1168. Оп, 1. Д, 2. Л. 12.
- 41. ГАОО. Ф. 1705. Оп. 1. Д. 1. Л. 81—86.
- 42. ГАОО. Ф. 1705. Оп. 1. Д. 1. Л. 81—86.
- 43. ГАОО. Ф. Р-3. Оп. 1. Д. 43. Л. 31.
- 44. ГАОО. Ф. Р-3. Оп. 1. Д. 43. Л. 34.
- 45. ГАОО. Ф. Р-3. Оп. 1. Д, 43. Л. 38.
- 46. Там же. Л. 108.
- 47. Там же. Л. 34.
- 48. Там же. Л. 209.
- 49. ГАОО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 68, Л. 2.
- 50. ГАОО. Ф. Р-3. Оп. 1. Д. 35. Л. 2.
- 51. ГАОО. Ф. Р-3. Оп. 1. Д. 35. Л. 3—4.
- 52. Там же. Л. 6.
- 53. Там же. Л. 13.
- 54. ГАОО. Ф. Р-3. Оп. 1. Д. 43. Л. 88.
- 55. Там же. Л. 211.
- 56. ГАОО. Ф. Р-3. Оп. 1. Д. 43. Л. 78.
- 57. ГАОО. Ф. Р-3. Оп. 1. Д. 54. Л. 54.
- 58. ГАОО. Ф. Р-3. Оп. 1. Д. 43. Л. 60.
- 59. ГАОО. Ф. Р-3. Оп. 1. Д. 43. Л. 63.
- 60. Там же. Л. 87, 89.
- 61. Там же. Л. 98.
- 62. ГАОО. Ф. Р-3. Оп. 1. Д. 43. Л. 213.
- 63. Там же. Л. 127.
- 64. Там же. Л. 211.
- 65. ГАОО. Ф. С-1847. Оп. 1. Д. 4, 5.
- 66. ГАОО. Ф. С-1847. Оп. 1. Д. 5. Л. 29.
- 67. ГАОО. Ф. С-1847, Оп. 1. Д. 3. Л. 67.