Дополнительная информация
Учёный-биолог, писатель, правозащитник. Родился в 1942 году в г.Белебей (Башкирская АССР).
Учился в Москве. После доклада Хрущева четырнадцатилетний Буковский стал убежденным противником коммунистической идеологии. Первый его конфликт с властью произошел в 1959 – за участие в издании рукописного журнала был исключен из школы. Образование он продолжил в вечерней школе.
В 1960 он вместе с Юрием Галансковым, Эдуардом Кузнецовым и др., становится одним из организаторов регулярных собраний молодежи у памятника поэту Маяковскому в центре Москвы (т.н. «Маяковка»). Он был самым молодым из активистов «Маяковки». После арестов нескольких активистов «Маяковки» у Буковского был проведен обыск и изъято его сочинение о необходимости демократизации ВЛКСМ (впоследствии этот документ был квалифицирован следователем как «тезисы о развале комсомола»).
В конце 1961 года Буковского отчислили из Университета (он учился на биолого-почвенном факультете).
В 1963 году он был впервые арестован за попытку размножить фотоспособом несколько экземпляров книги Милована Джиласа «Новый класс». Его признали невменяемым и отправили на принудительное лечение в Ленинградскую спецпсихбольницу (СПБ), там он познакомился с опальным генералом Петром Григоренко, а впоследствии ввел его в диссидентский круг. На свободу Буковский вышел в феврале 1965.
В начале декабря 1965 он принял активное участие в подготовке «митинга гласности» в защиту Андрея Синявского и Юлия Даниэля, за это снова был задержан и насильственно госпитализирован, на этот раз его освободили через полгода – в июле 1966.
В третий раз был арестован за организацию демонстрации протеста против ареста Александра Гинзбурга, Юрия Галанскова и их друзей, состоявшейся 22 января 1967 на Пушкинской площади в Москве. На процессе в Московском городском суде (состоялся 30 августа – 1 сентября 1967, вместе с Буковским судили других участников демонстрации Вадима Делоне и Евгения Кушева). Буковский не только отказался признать себя виновным, но произнес резкую обличительную речь – его последнее слово широко распространялось в Самиздате. Суд приговорил его к трем годам лагерей по ст. 1903 УК РСФСР (активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок).
Отбыв срок в уголовном лагере, Буковский в январе 1970 вернулся в Москву, и сразу же стал одним из лидеров сформировавшегося за годы его отсутствия диссидентского круга.
Буковский дал несколько интервью западным корреспондентам, в которых рассказал о политических заключенных, подвергающихся психиатрическим репрессиям, сделав проблему карательной медицины достоянием гласности. Ему было сделано официальное предостережение с угрозой, что если он не прекратит передавать на Запад информацию о нарушениях прав человека в СССР, то будет привлечен к уголовной ответственности. Несмотря на это он в начале 1971 обратился с открытым письмом к зарубежным врачам-психиатрам, и приложил к нему копии заключений судебно-психиатрических экспертиз известных инакомыслящих, признанных в СССР невменяемыми: Петра Григоренко, Натальи Горбаневской, Валерии Новодворской и др.
В марте 1971 Буковского в четвертый и последний раз арестовали. Аресту предшествовала статья в газете «Правда», в которой он был назван злостным хулиганом, занимающимся антисоветской деятельностью. Статья принесла Буковскому всесоюзную известность.
Процесс над Буковским состоялся 5 января 1972 в Московском городском суде. За «антисоветскую агитацию и пропаганду» его приговорили к 7 годам заключения (с отбыванием первых двух лет в тюрьме) и 5 годам ссылки – максимальный срок наказания по статье 70 ч.1. УК РСФСР.
Срок отбывал во Владимирской тюрьме, затем в пермских политических лагерях, возглавлял акции протеста заключенных против произвола администрации. Находясь в заключении, в соавторстве со своим солагерником, психиатром Семеном Глузманом, написал «Пособие по психиатрии для инакомыслящих» — руководство, призванное помочь тем, кого власти пытаются объявить невменяемыми. В 1974 Буковского возвратили во Владимирскую тюрьму как «злостного нарушителя режима».
Международная кампания в защиту Буковского приобрела тем временем необычайный размах. В декабре 1976 его обменяли на самого известного политзаключенного Запада – лидера коммунистической партии Чили Луиса Корвалана. Популярная частушка того времени:
Обменяли хулигана на
Луиса Корвалана,
Где б найти такую блядь,
Что б на Брежнева сменять?
Вскоре после высылки из СССР Буковский был принят в Белом доме президентом США Джимми Картером. Он поселился в Великобритании, закончил Кембриджский университет по специальности «нейрофизиология». Написал книгу воспоминаний «И возвращается ветер», изданную на многих языках (первая издание - в 1978 году в США в издательстве "Хроника"). До своей официальной публикации в России в 1990 году книга ходила в Самиздате.
Буковский продолжал активно заниматься политической деятельностью: он стал одним из организаторов кампании по бойкоту московской Олимпиады 1980. В 1983 вместе с В.Максимовым и бывшим политзаключенным Э.Кузнецовым участвовал в создании международной антикоммунистической организации «Интернационал сопротивления», был избран ее президентом. Участвовал в организации пропаганды на «ограниченный контингент» советских войск, введенных в Афганистан. Приложил много усилий к освобождению советских солдат, попавших в плен к моджахедам.
После распада СССР новые власти отменили указ о лишении его советского гражданства. В ходе подготовки к слушаниям в Конституционном суде РФ «дела КПСС» (июль-октябрь 1992) Буковского пригласили выступить там в качестве свидетеля. Он приехал в Москву, получил доступ к секретным документам КПСС из Архива Президента РФ и по собранным материалам написал книгу Московский процесс. На выборах 2008 г. хотел баллотироваться в президенты России, но получил отказ, формально, как человек, имеющий два гражданства.
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО НА СУДЕ
5 января 1972 года
Граждане судьи!
Я не буду касаться юридической стороны обвинения, потому что я в зале суда уже доказал полностью его несостоятельность. Адвокат в своей речи также доказал полную несостоятельность обвинения, и я согласен с ним по всем пунктам защиты.
Скажу другое: расправа надо мной готовилась уже давно, и я об этом знал. 9 июня меня вызвал прокурор Ванькович и угрожал расправой; потом появилась статья в газете «Правда» под заголовком «Нищета антикоммунизма», которую почти процитировала в своей речи прокурор. Статья содержала в себе обвинение, что я за мелкие подачки продаю в подворотнях иностранным корреспондентам клеветническую информацию.
И наконец, в журнале «Политическое самообразование» № 2 за 1971 г. была помещена статья зам. председателя КГБ С. Цвигуна, в которой также говорилось, что я занимаюсь антисоветской деятельностью. И совершенно понятно, что маленький следователь, проводя следствие по делу, не мог пойти против начальника и вынужден был во что бы то ни стало попытаться доказать мою вину. Перед арестом за мной была установлена настоящая слежка. Меня преследовали, мне грозили убийством, а один из тех, кто за мной следил, распоясался настолько, что угрожал мне своим служебном оружием. Уже будучи под следствием, я заявил ходатайство о том, чтобы против этих лиц было возбуждено уголовное дело. Я даже указал номер служебной машины, на которой эти люди ездили за мной, и привел другие факты, которые давали полную возможность для их розыска. Однако на это ходатайство я не получил ответа от тех инстанций, куда его направлял. Зато от следователя был получен ответ весьма красноречивый: «Поведение Буковского на следствии дает основание для обследования его психического состояния».
Следствие велось с бесчисленными процессуальными нарушениями. Можно сказать, что не осталось ни одной статьи в УПК, которая не была бы нарушена. Следствие пошло даже на такую позорную меру, как помещение со мной в тюрьме камерного агента, некоего Трофимова, который сам признался мне, что ему было поручено вести со мной провокационные антисоветские разговоры с целью спровоцировать меня на аналогичные высказывания, за что ему было обещано досрочное освобождение. Как видите, то, что мне инкриминируется как преступление, некоторым людям прощается, если этого требуют «интересы дела».
Я посылал об этом жалобы в различные инстанции и требовал сейчас, на суде, приобщить их к делу, но суд «постеснялся» это сделать.
Что касается следователя, то он, вместо того чтобы рассмотреть эту жалобу и дать мне ответ, направил меня на стационарное медицинское обследование в Институт судебной психиатрии им. Сербского.
Следственному отделу УКГБ очень хотелось, чтобы я был признан невменяемым. Как удобно! Ведь дела за мной нет, обвинение строить не на чем, а тут не надо доказывать факта совершения преступления, просто человек - больной, сумасшедший...
И так бы оно все и произошло. И не было бы сейчас этого судебного разбирательства, и не было бы моего последнего слова: меня осудили бы заочно, в мое отсутствие... если бы не оказало влияние интенсивное вмешательство общественности. Ведь после первого срока экспертизы - в середине сентября - врачебная комиссия обнаружила у меня зловещую неясность психической картины, и по вопросам врачей, обращавшихся ко мне после этого, я понял, что меня собираются признать невменяемым. И только 5 ноября, после давления, оказанного общественностью, новая медицинская комиссия признала меня здоровым. Вот вам достоверное доказательство моих утверждений (которые здесь, в суде, называют клеветническими), как по указанию КГБ чинятся психиатрические расправы над инакомыслящими.
У меня есть и другое доказательство этого. В 1966 году меня восемь месяцев, без суда и следствия и вопреки медицинским показаниям о моем психическом здоровье, держали в психиатрических больницах, переводя по мере выписки врачами из одной больницы в другую.
Итак, 5 ноября я был признан вменяемым, и меня вновь водворили в тюрьму, и процессуальные нарушения продолжались. Грубо было нарушено окончание следствия с выполнением ст. 201 УПК РСФСР. Я требовал, чтобы мне был предоставлен избранный мною адвокат. Но следователь мне в этом отказал и подписал ст. 201 один, да еще написал при этом, что я отказался ознакомиться с делом.
В соответствии со своим правом на защиту, предусмотренным ст. 48 УПК РСФСР, я потребовал пригласить для своей защиты в суде адвоката Каминскую Дину Исаковну.
С этой просьбой я обратился к председателю Президиума Московской коллегии адвокатов и получил его отказ с резолюцией: «Адвокат Каминская не может быть выделена для защиты, так как она не имеет допуска к секретному делопроизводству». Спрашивается, о каком секретном делопроизводстве может идти речь, когда меня судят за антисоветскую агитацию и пропаганду? И все же, где, в каких советских законах упоминается об этом пресловутом «допуске»? Нигде.
Итак, адвокат мне предоставлен не был. Более того, вышеупомянутый ответ из коллегии адвокатов, с которым я был ознакомлен и на котором имеется моя подпись, был из дела изъят и возвращен в коллегию адвокатов, о чем в деле имеется справка. Взамен его был вложен другой, вполне невинный ответ председателя коллегии, с которым я ознакомлен не был. Как это можно расценивать? Только как служебный подлог.
Потребовалась моя 12-дневная голодовка, жалоба Генеральному прокурору СССР, в Министерство юстиции СССР и в ЦК КПСС, а также новое активное вмешательство общественности, чтобы мое законное право на защиту было, наконец, осуществлено и мне был предоставлен приглашенный моей матерью адвокат Швейский.
Сегодняшнее судебное разбирательство велось также с многочисленными процессуальными нарушениями. Обвинительное заключение, в котором 33 раза употребляется слово «клеветнический» и 18 раз слово «антисоветский», не содержит в себе конкретных указаний на то, какие же именно факты из сообщенных мною западным корреспондентам являются клеветническими и какие именно материалы из изъятых у меня при обыске и якобы распространяемых мною являются антисоветскими.
Из девяти ходатайств, заявленных мною в начале судебного разбирательства и поддержанных моим адвокатом, восемь было отклонено. Никто из заявленных мною свидетелей, которые могли бы опровергнуть различные пункты обвинения, судом вызван не был.
Мне инкриминирована, в частности, передача антисоветских материалов прилетевшему в Москву фламандцу - Гуго Себрехтсу. Эти материалы якобы передавались ему мною в присутствии Вольпина и Чалидзе. Однако мое требование о вызове этих двух людей в качестве свидетелей не было удовлетворено. В суд не был вызван, далее, ни один человек из 8 названных мною, которые могли подтвердить истинность моих утверждений относительно фактов помещения и условий содержания людей в специальных психиатрических больницах. Суд отклонил мое ходатайство о вызове этих
свидетелей, мотивировав это тем, что они душевнобольные и не могут давать показаний. Между тем среди этих людей есть двое - 3. М. Григоренко и А. А. Файнберг, которые никогда не помещались в спецпсихбольницы, а бывали в этих больницах только в качестве родственников и могли бы подтвердить мои показания об условиях содержания в этих больницах.
В суд были приглашены только те свидетели, которых представило обвинение. Но что же это были за свидетели? Так, ко мне подсылался перед моим арестом, по всей вероятности сотрудниками КГБ, военнослужащий войск госбезопасности, ныне работающий в отделе таможенного досмотра на Шереметьевском аэродроме, мой бывший школьный товарищ, некий Никитинский, которому было поручено спровоцировать меня на преступление - организацию ввоза из-за границы оборудования для подпольной типографии. Но незадачливому провокатору осуществить это не удалось. Тогда следствие, а затем и суд попытались сделать его свидетелем по этому пункту обвинения. Мы видели здесь, что Никитинский не справился и с этой задачей.
Для чего же потребовались все эти провокации и грубые процессуальные нарушения, этот поток клеветы и ложных бездоказательных обвинений? Для чего понадобился этот суд? Только для того, чтобы наказать одного человека?
Нет, тут «принцип», своего рода «философия». За предъявленным обвинением стоит другое, непредъявленное. Осуждая меня, власти преследуют здесь цель скрыть собственные преступления, психиатрические расправы над инакомыслящими.
Расправой надо мной они хотят запугать тех, кто пытается рассказать об их преступлениях всему миру. Не хотят «выносить сор из избы», чтобы выглядеть на мировой арене этакими безупречными защитниками угнетенных!
Наше общество еще больно. Оно больно страхом, пришедшим к нам со времен сталинщины. Но процесс духовного прозрения общества уже начался, остановить его невозможно. Общество уже понимает, что преступник не тот, кто выносит сор из избы, а тот, кто в избе сорит. И сколько бы мне ни пришлось пробыть в заключении, я никогда не откажусь от своих убеждений и буду высказывать их, пользуясь правом, предоставленным мне ст. 125 советской Конституции, всем, кто захочет меня слушать. Буду бороться за законность и справедливость.
И сожалею я только о том, что за этот короткий срок - 1 год 2 месяца и 3 дня, - которые я пробыл на свободе, я успел сделать для этого слишком мало.
