От родных
В июне 1941 года началась война. В июне 1941 года мы окончили школу. В июне 1941 года нас арестовали.
Мы — это группа ребят, учащихся московской школы No100, что в Столовом переулке, у Никитских ворот.
До этого, в марте 1941 года, арестовали нашего учителя истории Павла Артуровича Дуковского. Мы отреагировали тем, что написали и распространили среди ребят письма-листовки, в которых достаточно резко выразили свое отношение к происшедшему. Тираж был небольшой, 10— 15 экземпляров, но, учитывая, что с марта по май появилось четыре выпуска, они не могли остаться не замеченными теми самыми пинкертонами, о которых мы совсем неуважительно отзывались в наших письмах.
Так я встретил войну и тюрьму. Как ценный груз, эшелон с арестантами срочно эвакуировали в Омск, где полгода продержали в тюрьме, обеспечивая минимум питания, минимум подвижности и полную изоляцию от внешнего мира. О войне, кроме самого факта ее начала, мы ничего не знали; каждый гадал согласно своим убеждениям, запасу стереотипов и темпераменту. В декабре меня вызвали расписаться за 10 лет ИТЛ и перевезли в лагерь в том же Омске.
Там можно было выменять на хлеб все, что было на тебе и могло кому-то понадобиться; несколько раз поесть досыта; найти бумагу и писать: «Отправьте на фронт!». Это было не лицемерие, а совершенно искреннее стремление — мы все ненавидели фашизм. Если Сталин был для меня извращением марксизма и ленинизма (в научной истинности которых я был убежден), то Гитлер и нацизм — олицетворением всего худшего в идеологии капитализма.
Мне повезло, может быть, благодаря молодости: я пережил зиму 1941/42 года; хотя были и голод, и холод, и пневмония, и цинга. А большая часть прибывших со мной из Омской тюрьмы москвичей погибли. Когда я попал в лазарет, то по утрам трупы выносили десятками.
А я продолжал писать заявления. И вытащил самый крупный в моей жизни выигрыш: в конце года мне объявили, что мои 10 лет заменены на 5 с отправкой на фронт.
После ряда приключений в январе 1943 года я попал на Северо-Западный фронт, в 54-ю отдельную штрафную роту (надеюсь, что номер роты правильно сохранился в памяти). Заканчивалась Сталинградская битва, готовилась операция на нашем направлении, где немцы удерживали Демьянский плацдарм, представлявший собой на карте выступ в виде мешка на линии фронта южнее Старой Руссы.
В роте было около 250 человек. Подавляющее большинство — дезертиры, мелкие нарушители воинской дисциплины и осужденные на год по указам об опозданиях и хулиганстве. Я встретил только одного человека с 58-й статьей. Командиры — неофициальные штрафники, откомандированные сюда за всякого рода прегрешения. Расположились в нескольких километрах от линии фронта, в болотистом перелеске, в землянках с нарами из стволов мелкого ельника. Болота толком не замерзали, под ногами чавкало даже в суровую военную зиму. Больше месяца ожидали, к<л-да будем воевать. Тем временем в армии ввели погоны, стали ждать начальство, которое должно прибыть для их вручения, значит, нас надо муштровать, проводить строевую подготовку. Так продолжалось, пока немцы не накрыли наши строевые занятия минометами, а начальство выяснило, что штрафникам погоны не положены, наоборот, с них погоны следует срывать.
В ночь на 16 февраля нас подняли, и мы долго шли в темноте, пока к утру не добрались до большого голого пространства перед лесом. Там была построена длинная и высокая стена из снежных кирпичей, такая, как строят дети для снежных крепостей в хорошую зиму. Эту стену кто-то построил для нас, чтобы можно было незаметно накопиться перед атакой. Потом я слышал, что это было в самой горловине Демьянского мешка, недалеко от деревни Сорокино.
Я думаю, что нашей боевой задачей была разведка боем, то есть надо было вызвать огонь на себя, задействовать как можно больше огневых средств противника, а где-то расположенные наблюдатели должны были эти точки засечь и дать их координаты артиллерии.
Никто нам никакой задачи не разъяснял, было сказано: «Вперед!».
Как только мы вылезли из-за этой стены, нас стали поливать из пулеметов. Немцы, очевидно, были в лесу, метров за 400-500 от нас. Естественно, мы залегли. Тогда сверху на нас стали сыпаться мины. Видно, у немцев это пространство было хорошо пристреляно, казалось, каждая пулеметная очередь, каждая мина в кого-нибудь попадают. Рядом со мной многие уже не шевелились. Через некоторое время в бой включились несколько танков. Они вышли или к нам на поддержку, или, что более вероятно, для обнаружения противотанковых пушек, но больше сотни метров они тоже не прошли — их подбили.
Через какое-то время подбили и меня. Я толком не знал, что мне делать, но, на мое счастье, подполз санитар, кое-как перевязал и велел ползти в медсанбат. Полз я туда долго, ползти пришлось на спине, по дороге меня еще раз подстрелили в ту же руку, но все же дополз. Мне опять крупно повезло.
Уже в теплушке санитарного поезда услышал, что после боя в нашей роте в строю осталось семь человек. Приезжал какой-то генерал или полковник и всем вручил медали.
Указом от 15 февраля 1968 года, ровно через 25 лет, за тот бой я был награжден орденом Красной Звезды.
Не знаю, какой эффект был получен от добытых нами данных, но немцы с большими потерями все же просочились через горловину мешка, второго Сталинграда не вышло.
В июне 1943 года я выписался из госпиталя инвалидом второй группы. Последняя операция на руке была в 1956 году. С того времени рана больше не открывалась. Опять везет. Некоторые осколки ношу с собой до сих пор.
Осенью 1943 года я поступил учиться в МВТУ им. Баумана. В мае 1945-го участвовал в самом большом, самом всенародном празднике столетия — празднике Победы. В августе 1945-го были Хиросима и Нагасаки — трагическое начало атомной эпохи.
В сентябре капитулировала Япония, закончилась Вторая мировая война. В сентябре 1945 года меня арестовали вновь, однако это совсем другая история.
Но если сегодня я смог рассказать вам о фрагменте Второй мировой войны, отраженной в жизни молодого москвича, то это означает, что я оказался очень удачливым человеком.
Владимир Кантовский
