Кусиди Григорий Иванович

11 февраля 1993 года

Родословная Кусиди-Подшиваловой-Сиротиной Евгении Григорьевны, 1917 г. рождения.

Мама.

Моя мама, Ксения Ивановна Гуричева родилась в станице Михайловской Краснодарского края, недалеко от города Армавира. Её родители: мама-Елена, крестьянского рода и папа с необычной биографией. Дело в том, что его отец, потомственный казак, каким-то образом, был женат на пленной персиянке, ни слова не понимающей русского языка, ходившей в своей одежде - шаровары, маленькая шапочка на голове. Она не выходила никуда со двора, не пользовалась мебелью, сидела на полу, скрестив ноги. Вероятно его отец обладал большим мужеством, что-бы противостоять окружающей его обычной казацкой жизни. У них родился мальчик-Ваня. Отец, грамотный казак, так-же и воспитал сына. У Вани был прекрасный почерк и когда он вырос, его взяли на работу писарем в Управу. Так как благодаря жене-персиянке, домашние дела были крайне запущены, было решено женить Ваню, на работящей крестьянке. И вот выбор пал на Елену, девушку умеющую делать все по хозяйству: и доить коров и участвовать в полевых работах и все остальное по дому, но грамотность-ноль. Образованному Ване, она была не по душе. Здоровье у Вани было слабое, может быть писарская работа отражалась на здоровье. И всетаки у Елены и Вани родилась в 1882 году дочь Ксения, моя мама. Она мне говорила, что в станице, как и всюду, все дворы имели заборы и дети любили забираться на них (они были достаточно высоки) и оттуда с высоты наблюдать за улицей. И вот увидя мою маму, девчушку Ксеню, ребятня с улицы кричала ей: «Эй, Персия завоеванная». Она свою бабушку персиянку не помнит и отца тоже. Она была маленькой, когда они умерли. Через определенное время - Елена вновь выходит замуж за Милютина и у них рождаются дети: Алеша, Александра, Василий и Мария. Отчим у Ксении, был прекрасный человек и не отличал маму от своих родных детей. В сильную грязь, носил на своей спине её в школу. Мама его любила.
Моя мама была, совершенно непохожа на своих братьев и сестер. Она была миниатюрной, смуглой, черноволосой, а братья и сестры крупные, белокожие, светловолосые. Но бабушка Елена, как-то её выделяла, старалась быть с нею. Мама закончила школу и росла в глубокой вере в Бога. Лет 17, она познакомилась с таким-же молоденьким греком, приехавшим в Россию, со своим старшим братом и сестрой, из Греции, г. Пирей.

Папа.

Мой папа, Кусиди Григорий Иванович, чистокровный грек, родился в Греции, не знаю в тот-же год, что и мама, или немного раньше. Также не знаю, что заставило их покинуть, такой благодатный край, как Греция. Я думаю, притеснение турков, но точной причины - не знаю. Папа в семье самый младший. Брат и сестра его, приехали со своими детьми и соответственно женой и мужем а он, паренек 17 лет, но со своими планами – организовать производство безалкогольных напитков, для чего запасся рецептами их приготовления.
Как и где произошла встреча, моей молоденькой мамы и юным папой, не знаю, но они поженились и стали жить самостоятельно, трудясь до седьмого пота над выпуском лимонада. Все производство было самодельным, вплоть до закупорки бутылок. Большая работа была с бутылками, они должны быть идеально чистыми и возня с ними, расползалась до глубокой ночи. Но эта работа, была очень доходной и они не считались с усталостью.
С годами, они смогли приобрести маслобойный завод, а там доходы были намного крупнее, а им денег надо было все больше, так как их семья, почти с каждым годом увеличивалась на одного ребенка, а всего их было у них 18. Это легко сказать, а попробуй – роди, да еще при такой внешней хрупкости, как у мамы. Только шестеро выжили. Умирали и младенцами и были мертворожденными и малолетними.
Я родилась в станице Михайловской последней и мы переехали в станицу Курганную, где родился последний ребенок, мальчик Коля. Мне тогда было года полтора. Осталось у них детей шестеро. Самый старший Митя, потом Яня, Леля, Юра, я и Коля.
Маня всегда интересовало, как мама с папой знакомились, как общались, ведь он до старости ужасно говорил по русски, а тогда не понимал ни слова, а она на бум-бум по гречески?. Когда я маму пытала на эту тему, она заразительно смеялась и пыталась мне объяснить, но я до сих пор не понимаю. Она мне объяснила, что легко усвоила бытовой разговор греков, о говорить стеснялась, а понимала все. Она даже пыталась учить нас говорить учила считать. Кое-что я помню до сих пор. А почему папа не пытался делать этого? Вероятно со старшими занимался, а потом было не до нас – революция.
Живя в ст. Михайловской, папа купил дом в Армавире на улице Бульварной, рядом с сестрой Корнилией Павлидис. Они имели общий двор. Когда начинались занятия в гимназии, вся семья переезжала в Армавир. В квартире была классная комната, где с детьми занималась домашняя учительница, Зинаида Пантелеевна. Она-же учила их французскому языку. Она была одинока и имела в доме свою комнату. Я помню, за обеденным столом, она говорила с ними по французски. На каникулах, вся семья переезжала в Курганную и я помню, с каким шумом мы возвращались домой. Дома, нас ждала бабушка Елена и помню как Леля просила ее принести из погреба моченый виноград. Как она его хранила не знаю, но были сочные кисти винограда.
А уж когда кончались занятия, приезжали домой на все лето. Вот это было раздолье. За нашим двором был выгон т.е. никаких построек, одна трава, а перед фасадом дома большая поляна, с какойто низкорослой, почти ковровой травкой. Вот на этой полянке мы носились как угорелые и вечерами так болел ноги, что бабушка, по своему рецепту, растирала нам ноги керосином, На эту поляну, вечером, выходили все и никто не стеснялся побегать и поиграть с мячом. Рядом с нами, жили папин брат Иордан с женой Олей и детьми: Яной, Еленой и Ангелиной, брат мамы имел дом, напротив нас, с просторным двором. Его звали дядя Алеша, жену Наташа, а детей Нюся, Алеша, Оля и Тая (моя ровестница, подружка), это от первой жены тети Наташи. Она умерла и он женился на вдове с двумя детьми: Юлей и Костей (мой ровестник).
Чуть подальше жил дядя Вася, мамин второй брат.
Наш дом в ст.Курганной, был расположен во дворе с большими постройками: паровой мукомольной мельницей, громадным амбаром, конюшней с повозками, коровником, баней, молодым, еще не плодоносящим садом, куда ходить нам запрещалось, погребом, колодцем. Все дни недели, кроме воскресенья в доме, а так-же во дворе освещение было электрическое, от мельницы а в воскресенье, зажигались лампы, и было очень тихо, так как работая, маховик на мельнице шумел, на весь двор: «чах, чах, чах».
Я сейчас предпологаю, что пока мы жили в Михайловской, папа в Курганной организовал это предприятие. На пустом выгоне, недалеко от станции Курганная построил паровую мельницу и все то, о чем я уже написала. Вся, вышеупомянутая родня, кормилась и вообще жила за счет работы на мельнице. Дядя Алеша, заведовал всем хозяйством, дядя Вася по механической части. Сколько раз мы наблюдали, как он заводит мельницу, как он огромное колесище, приводит в движение и начинается: «чах, чах, чах».
Брат, дядя Иордан, был парализован, но по комнате, передвигался с помощью палки. Он был с семьей, на иждивении папы.
Папа часто отлучался по делам в г.Армавир. Я слышала часто слова: ссуда, банк. Папа был, очень подвижный и напропалую говорил по русски, коверкая слова и конечно с помощью мамы научился читать и писать по русски. Особенно его донимали буквы п и б. Когда ему надо было написать «распускаются почки», он спрашивал – почки как пишутся, две палочки «п» или с крючком «б». Папа любил музыку, любил петь, по слуху играл на скрипке. Любил опереточные арии: «Сильва, Сильва ты меня не любишь….» Папе нравилось, что у меня густые волосы, толстые косы. Приезжая домой из Армавира, он всем привозил что-нибудь. Я всегда бросалась к нему, обхватывала его колени и он всегда привозил мне какую нибудь куклу. А помню к зиме он приехал и привез полмешка теплой домашней обуви с меховой опушкой. Высыпал гору из мешка и мы старались найти свою пару. А он стоял и улыбался, глядя на нашу возню. А ведь там было 10 пар, для всех.
Приходили к папе, а может быть приезжали греки. Они не были молчаливыми. Даже играя в любимую игру – «тавлы», они все время болтали не умолкая, конечно по гречески. Маме понятно, а мне например нет. Осталось в памяти, что часто произносят слово «эго». Я тогда не знала, что это слово «я». Часто вспоминаю папу, в глубокой задумчивости шагающего из угла в угол и перебирающего чётки, заложив руки за спину. В одиночестве. А почему очень запомнилось, потомучто в такие моменты, нас в зал не пускали, а мы с Тайкой, тайком заглядывали и нас разбирал смех, да еще какой неудержимый, потомучто должна быть тишина. В конце концов мы, затыкая ладонями рот, фыркая как котята, вылетали из комнат.
И у папы был компаньон из Греции, приехавший с семьей к нам и проживший у нас некоторое время. У него была, очень грузная жена, Афродита и дочь Елена, ровестница Мити.
Они любили нашу поляну перед домом и вечерами резвились на ней, как дети. У Афродиты были часто сердечные приступы и все бросались ее растирать. Терли ей ноги, руки. Это были годы 24, 25 приблизительно. Потом они уехали домой в Грецию. Елена очень плакала т.к. была влюблена в Митю. Они предлагали папе, что-бы он разрешил и Мите уехать с ними, но наверно мама не отпустила его.
Помню приезд из Армавира папы зимой. На нем серая теплая тужурка с множеством карманов наружных, галифе и сапожки. На голове серая каракулевая шапка. Я смотрю на него снизу вверх – любуюсь. Он передает мне в длинной коробке очередную куклу, я бегу с коробкой к бабушке, она распаковывает коробку, а в ней или блондинка или брюнетка. Ноги привязаны к коробке, голова тоже. Когда бабушка ее извлекает из коробки, бегу показывать всем, очередную красавицу.
Я не помню ни одного застолья с вином и тостами, ни в Курганной, ни в Армавире. Были-ли они, не знаю. Мы, малыши больше кусовничали, бегали за тетей Саней с просьбой: «дай мне хлеб с маслом, медом» и никогда не было отказа. Тетя Саня шла в столовую, открывала буфет, делала нам бутерброды и мы убегали. Нас не заставляли сесть за стол, съесть бутерброд, а потом убегать. Ярко помню, огромный стол, накрытый для обеда, прямо в коридоре с распахнутой во двор двухстворчатой дверью. Обед не помню, а уж вот какие были разрезаны арбузы помню. Мы конечно, как и все дети ели не насыщаясь, до бесконечности. Потом объевшись, наблюдали, как бабушка режет арбузные корки на мелкие кусочки, для нашей коровы Татьяны. Она была немецкой породы, черная с коротенькими ножками и у нее бы теленок, совсем не похожий на маму – рыжий, подвижной, гонявшийся по двору за нами. От этого теленка Катьки, было много бед – он любил жевать, развешенное, выстиранное белье, особенно простыни. По двору, кроме кур, расхаживали индюшки, во главе с индюком, который злясь распускал свой нос, до самой земли и краснел как рак, шипя как змея.
У нас еще был павлин, но эта экзотическая птица, наверное не выдержала, такого шумного двора и на память оставила нам несколько перьев со своего чудного хвоста. Эти перья стояли, как цветы, в вазе.
А самой шумной во дворе, безусловно, была мельница. Ведь целый день во двор въезжали подводы с зерном, сгружались, а потом нагружались мукой, уезжали. Но ко всему привыкаешь и нам разрешили, а может просто не могли уследить, где мы носимся, но мы часто бывали внутри мельницы. На втором этаже по стене ползли ремни – трансмиссии, поднимающие зерно, потом висели белые трубы, к ним подвешивались и зажимались мешки, куда постепенно сыпалась определенного сорта мука. К мешкам подходил дяденька, нажимал коленом, как-бы набивая больше мешок. А внизу, орудовал с машинами, дядя Вася. Под большим навесом, стояли весы, где взвешивали зерно и муку и там-же сидели две женщины и латали мешки, значит трудно было приобрести новые, а может быть их и не было в продаже?
В нашем доме в Курганной было четыре обогреваемых комнаты и одна большая летняя, с выходом в цветущий садик. Одна теплая, большая комната, была одновременно и гостинной и столовой и митиной спальней. Вней стояла его английская кровать, очень изящная. В одной из спален размещались: папа, мама и Коля, как самый маленький, во второй на двух кроватях: я, с тетей Саней на другой Леля с бабушкой. В третьей, проходной спальне, на отдельных кроватях, спали Яня и Юра. У Юры под матрацем, всегда был склад разных железок, винтиков и тому подобное, с чем тетя Саня воевала ежедневно. Прозвище у Юры было «дед». Он был серьезней всех и в наших глупых проделках не учавствовал. Митя саамы красивый, на которого заглядывались окрестные дамочки, любил сочинять стихи, но не афишировал это.
Яня, доброжелательный, веселый, любвеобильный. Леля, любила организовывать спектакли, где актерами были я и Тайка. Мы были обучены, как обезьяны, кататься на трапеции и болтаться на кольцах. Этот цирк был устроен, за домом у дяди Алеши. Зрители сидели в огороде. Мы с Тайкой, в трусиках, копируя цирковых артистов, вскрикивали – «Ах», бросая кольца и вися кверхтормашками на трапеции, которая продолжала раскачиваться.
В Армавире, нас часто водили в цирк.
Вот такие, были у папы с мамой дети когда они жили в своем доме в Курганной. Еще Леля, любила устраивать спектакли. Цирк был для детей, а спектакли для взрослых зрителей. Мне распускали волосы, драпировали под ангела, во что-то белое до пят, а к спине прикрепляли гусиные крылья. Их у бабушки было много. Она ими сметала пыль с плиты. В руки мне давали букет цветов и я как будто у озера пою песню:
«Где гнутся над омутом лозы,
Где летнее солнце печет
Летают и пляшут стрекозы
Веселый ведут хоровод
Дитя, подойди к нам поближе
Тебя мы научим летать
Дитя, подойди, подойди-же
Пока не проснулася мать.
Мелодия грустная, ведь стрекозы заманивают дитя в омут.
Летом, в Курганной, в большой комнате на столе, всегда в вазе были чудные розы. Срезать их, было поручено только Лёле. А за садом и цветником, ухаживал приходящий садовник и наверно Леля, срезая розы, пользовалась его инструкцией.
В этой-же большой комнате, каждый вечер стоял кувшин с молоком и перед сном, мы все обязательно должны были выпивать один стакан молока. Это было мучение. Не любила я молоко, но этот порядок нельзя было нарушать.
Дом наш в Курганной, был прекрасно оборудован. В большом, втором по счету коридоре с двух сторон были в углах оборудованы печи, выложенные из кирпича и облицованные белой плиткой. Они обогревали своими стенами четыре комнаты. Во всех комнатах пол был покрыт очень красивым линолиумом, с каймой у стен. В доме был водопровод и теплый туалет с таким-же смывным бачком, как и в настоящее время. В кухне была большая плита, какая-то необычная. А маме помогала готовить Шура, одинокая женщина. Она имела свой домик и хозяйство. Я бывала у нее дома и смотрела как она ткет полотно, на самодельном станке. В кухне у нее был отгорожен уголок, где стояла кровать, стол и стул. Шура любила румяниться и часто просила меня, принести ей розовую подкладку из папиных конвертов. А так как папа, никогда не запирал свой письменный стол – бюро, то я брала в ящиках конверт, вытаскивала подкладку и относила Шуре. Любила смотреть, как она красит щеки. На лице у нее были рябинки, но мне она нравилась.
Баня была у нас во дворе. Помню как после бани, Шура тащит меня, закутанную в одеяло и мне так интересно, быть упакованной и ничего не видеть, а только ощущать колыхание.
Кроме нашей поляны, перед домом, мы еще любили носиться по двору и частенько за нами носилась Катька-теленок. Мы ее побаивались так как она любила бодаться, несмотря на то, что у нее вместо рогов, были небольшие выпуклости. Мы, конечно, удирая от нее визжали и бежали за мельницу, которую ограждал забор с узким проходом. Наши габариты позволяют по этому проходу бежать, а Катькины нет, но она была хитрюга и поджидала нас, когда мы выскочим с другого конца. Спасали нас от Катьки, взрослые.
У детей постарше нас, были соответственно и шалости нам недоступные, например езда на жеребенке. В основном это были мальчики. Надо было видеть, как жеребенок этого не терпел и немедленно старался сбросить нахала, посмевшего на него взобраться и конечно сбрасывал. А однажды у него лопнуло терпенье. Вздумалось Юльке, сводной Тайкиной сестре, при помощи ребят, так-же попытаться его оседлать. Ее на него посадили, она уцепилась за гриву и ребята отпустили их на волю. Жеребенок не стал выбрыкиваться, а действительно понесся на волю: полетел как стрела, к открытым воротам, а дальше стрелой на выгон. Тут уж было не до смеха. Все ребята пустились за амазонкой на выгон. Юлька прокатилась далеко, пока он не стряхнул её. Отделалась испугом, но я помню, за этот цирковой номер, кое-кому досталось.
Между нашим двором и двором дяди Алеши, проходила дорога, от вокзала до станицы, а мы жили недалеко от станции Курганная. На этой дороге, всегда валялись соломинки и соседние ребятишки любили ее собирать в кучу и разжигать костер, через который потом поочередно прыгали. Мы помогали собирать солому и нам разрешали, тоже, получать это удовольствие. Нужен большой разбег и тогда без остановки прыжок. Конечно, дома нас не благословляли, на такой подвиг.
Рядом с дядей Алешей жила вдова, с двумя девочками. Младшая моя ровестница. Старшая училась в Царицыне, а на лето приезжала домой, к маме. Она за лето, собирала большую коллекцию бабочек и стрекоз. У нее мы научились этому живодерству. У нее был огромный «пупсик» - кукла ребенок. В Армавире таких не было, это какой-то заграничный. Кто-бы только знал, как я мечтала иметь такого же «пупсика»? Она давала нам немного его подержать, а уезжая на учебу, увозила с собой. Вспомнила их фамилию – Снегиревы. Рядом с ними, жили пожилой мужчина с молодой женой, Марией Апполоновной. Детей у них не было. У этой, мадам, с Митей был роман, размеры которого я не знаю, но муж её ревновал, а Митя про него сочинял стихи:
Ревнивый муж,
Походит на козла
Когда трясет он
Бородою…..
дальше не помню.
Митя был очень образован, прекрасно владел французским. Переводил стихотворения с русского на французский. У него была своя библиотека и в основном он сидел за папиным письменным столом. У него был ошеломляюще яркие глаза, как звезды и черные волнистые волосы. Он был хорошим помощником папы и я думаю, что понимал больше всех, приближающийся конец, нашей, созданной таким трудом папы, жизни в собственном доме и начало мытарств по белу свету.
В начале, новая власть, прислала на обучение к папе, - как хозяйничать, на мельнице, здоровенного дядьку с «женой» - девчонкой. «Жену» себе, этот дядька, приобрел из цирка и вскоре обнаружилось, что эта пара беспробудные забулдыги. Они ведь жили с нами и его «жена», любившая ходить полуголая, все время бегала с перепоя в туалет, с возгласами: «ссать, ссать, ссать». Это нас, детей, очень «облагораживало».
Потом, когда папа обучил этого «делового» человека хозяйничать, ему предложили освободить дом. Мы переехали к знакомым – Набатниковым, а вскоре в пустой дом, дяди Васи. Помню, всю зиму, чтение вслух Мити и Яни, замечательных книг. Митя читал романтические книги, а Яня юмористические. Все слушали, забывая о том, что с нами сотворили и за что?
Потом папе, власть имущие, по дружески предложили уехать совсем из Курганной и мы переехали в г.Туапсе, а вскоре, поперли с мельницы нового хозяина с женой. Этот дядька не терял с папой связь и вслед за нами прикатил в Туапсе, к нам-же.
Нам до 10 человек в семье, нехватало их. Что выделывала, Ольга Александровна, это фантастично. К «ссать», мы привыкли, а вот к лежащей голой, поверх убранной кровати и прикрытой, сдернутой с подушки, кисеей, не могли привыкнуть. Вскоре, мы переехали на другую квартиру, наверно распрощавшись навсегда с ними, т.к. я больше их не видела.
В Туапсе, для нашей семьи, начался новый этап в жизни: знакомство с голодом и отсутствием своего пристанища. Жили у какого-то горластого грузина, на горе. Денег в уплату за квартиру часто не было и он орал на маму, доводя ее до слез и буквально до истерики. Папа с трудом нашел ра боту по выпуску безалкогольных напитков, а Митя и Яня, не имея никакой специальности, работали грузчиками в порту. Приходили домой с кровавыми мозолями. А мы с Колькой, целыми днями, с голодными брюхами, смотрели в окно, ожидая, что они принесут покушать. И когда папа и кто-то из них появлялся из-за угла, а под мышкой нес хлеб, а в сумке еще что-нибудь, мы прыгали от радости, как шаман вокруг костра. Лимонад папа, приносил всегда. А как вкусно есть хлеб, запивая его лимонадом.
Заболела мама – опухоль в матке, которая стала кровоточить. Это маму, подкосило, слегла в постель. Мы с Колькой почувствовали, что теперь не до нас и с утра до вечера, с такими-же однолетками как мы, бежали «на море».
Полуголодные, купались до посинения, потом зарывались в горячий песок, отогревались и опять все сначала. Домой не спешили, знали, что есть нечего и до вечера бултыхались в воде. Научились плавать, как рыбы, научились нырять и в воде, таращиться друг на друга. Очень интересно: на кого смотришь, он как в кривом зеркале раздается вширь, становится короче и толще. От этих созерцаний, потом болели глаза. Однажды, плетясь с моря, мы встретили идущего с работы Яню. Он ужаснулся, увидя нас: мокрых, посиневших, со впавшими внутрь животами. Мне от него досталось. Он меня стыдил – «ты девочка, ну посмотри на кого ты похожа: растрепанная, с песком в волосах, в мокром платье, вся синяя». Я это запомнила. А вот школу в Туапсе, совершенно не помню, а ведь училась года два. Знаю, что сидела на первой парте больше ничего. Единственное, яркое впечатление, это знакомство с морем, это неизгладимо.
Маме становилось все хуже и врачи ничем не могли помочь, а делать операцию наотрез отказались: «слишком истощена, не выдержит». И вот папа стал уговаривать одного из них. Тот говорит: «если вы напишите, что никаких жалоб не будет за исход операции, то я рискну».
Фамилию врача запомнила, он спас маму. После операции, поручили мне, сидеть около мамы. После наркоза, она долго спала. А он, хирург Богун, без конца приходил в палату и будил ее, звал – «Кусиди», и она проснулась. Я была сиделкой, около нее. Меня кормили больничной едой. Операция была успешной и мама после нее, чувствовала себя прекрасно, много лет.
С выездом в г.Туапсе, у нас уменьшилась семья. Бабушка Елена, переехала снова в свою родную станицу Михайловскую, к тете Мане, своей младшей дочери, а о тете Сане, я напишу особо. В Туапсе, так-же произошли изменения в составе нашей семьи. Леля вышла замуж за Лёню Величко и уехала в станицу Крымскую с семьей мужа. Митя уехал в город Грозный, где устроился на работу бухгалтером и вскоре женился, на дочери хозяина, где он квартировал. Ее звали Мария Богданова. Папе, видимо, порекомендовали переехать в курортный город, где напитки которыми он занимался имели большой спрос и мы, уже шестеро, переехали в город Сочи.
Это был 1930 год. Папа выехал раньше нас, подыскал жилье и помещение для изготовления газированной воды. Он нашел пустой дом, недалеко от «Кавказской Ривьеры», это угол ул. Парковой и Воровского. В этом доме он устроил прекрасный цех, для выпуска лимонада и крем-соды. А для жилья приспособил бывшую кузню. Конечно, пришлось много поработать, прежде чем она стала пригодной для жилья. У меня даже была отдельная «комната», размером с купе в поезде. Отгорожена она была фанерной перегородкой. В ней стояла кровать, маленький письменный столик, который где-то купил Яня и стул. А шифоньером мне была ниша в двери, которой не пользовались. Как мы помещались, фактически в одной комнате, удивительно, но факт. Безусловно, прекрасный климат, теплынь круглогодично, помогал нам. Ведь в основном днем была мама, а мы кто где. Папа, Яня и Юра на работе. Я в школе, Коля тоже, а потом на море. Море от нас было, как говорится в двух шагах.
Кроме нашей кузни, в нашем дворе, еще был двухквартирный дом и современный двухэтажный дом, не помню насколько квартир. Двор огорожен был узорной металлической решеткой с высаженными вдоль всего забора кустами кизила, а с крыш нашей кузни и «лимонадного дома», была натянута металлическая сетка, которая сплошь была обвита виноградными лозами. Во дворе стоял хорошо оборудованный колодец и папа из шланга поливал виноград. Двор был у нас чудесный, много цветов, беседка увитая тоже виноградом. Несмотря на то, что папа плохо говорил по русски, он во дворе, таком многолюдном, пользовался большим авторитетом. Его выбрали «домкомом», у него была домовая книга, к нему обращались, для прописки, выписки. Следил за чистотой двора, красил решетку заборную. За этим занятием его застал фотограф газеты «Сочинская правда» и наш папа попал в газету. Парковая улица была тогда самая оживленная. По ней мчались машины в «Ривьеру» и дальше в особые санатории. За этой улицей был хороший уход, она сияла чистотой и соответственно все примыкающие к ней дворы должны быть ухоженными.
А годы были голодные. Спасались летом фруктами, особенно своим виноградом. Любила его есть прями живым и с хлебом. Не люблю срывать фрукты и цветы. И по сей день. Но по необходимости приходится, голод не тетка. А в основном, срезал кисти спелого винограда папа. Складывал их в большие корзины и раздавал всем живущим в нашем дворе, несмотря на то, что никто кроме него, не ухаживал за ним. Как он успевал и работать на лимонадном заводе и добровольно следить за порядком, в таком-таки большом дворе – не понимаю.

Он никогда не сидел без дела, всегда что-то ремонтировал на заводе, благо завод образовался во дворе. В погребе хранился сахар, запасные бутылки, пустые ящики. Однажды, в открытую дверь погреба, забралась бродячая собака и когда папа запирал на ночь дверь, он услышал звуки какой-то возни. Подумали, что это вор. Собрались мужчины, стали отпирать дверь с грозным кличем: «выходи». А когда из погреба вылетела собака и как угорелая умчалась со двора, «милиция», нахохоталась вдоволь.
В Сочи, мы прожили с 1930 по 1935 год. Я проучилась в 6м, 7м, а из 8го класса «попросили» т.к. не было денег, оплатить учебу. Училась хорошо, но было голодно, а моя подружка Нинка Бахарева, была единственной дочерью начальника курортного Управления г.Сочи. Она брала в школу чемоданчик, в котором половину занимали учебные пособия, а вторую половину – «еда». Ой, какая у нее была еда! Чудные булочки, колбаски, сладости. Она, конечно, делилась с нами, худосочными подружками. Сама-же Нинка, как и её папа с мамой, были безобразно толстыми. Жили втроем они, в особняке с садом. Но и её семью постигло, такое-же несчастье как и мою. Пришили ее отцу какое-то дело, забрали в «турму» (так произносил папа) и он там умер, до суда. Из особняка их попросили и Нина с мамой переехали в Новороссийск.
Со школой мне было жалко расставаться. Я любила учиться. Пошла на вечерние курсы счетоводов и одновременно на работу – картотечником на огромном складе стройматериалов. Все детали имели шифр и я по картотеке, по шифрам делала операции по приходу и их расходу. Москва тогда развернула большую работу, по стр-ву санаториев, дорог и вообще по благоустройству г.Сочи. Ведь в нем отдыхали все высокопоставленные лица Кремля. Не хочу пачкать бумагу, воспроизводя их фамилии.
Мимо нашего пристанища, вереницей мелькали, как пули, машины с этими «царственными особами». Из-за курортников жизнь в Сочи, была очень трудной. Они приезжали, обычно, с большими деньгами и фрукты и даже необходимые продукты дорожали. Местные жители ненавидели этот курортный разгул, несмотря на то, что предоставляли им свое жилье. В 33-34 году, началось выселение из Сочи «врагов народа». Две мои подруги по школе: Ия Гурина и Ира Зиневич всей семьей были высланы. Их в Сибирь везли в телячих, закрытых вагонах. У Ии по дороге умерла мама. Ия мне написала из «тайги»- буквально, без адреса о жутких условиях жизни и потом ни звука. Нашу семью ожидало тоже самое но мама доказала этим идиотам, что наша семья греческо-подданая, мы все записаны в папин греческий паспорт и мы, пока, избежали этой участи.
В Сочи наша семья, опять стала уменьшаться. Яня женился на моей однокласснице, Вале Войницкой, совсем еще девченке, а когда она была в «положении», его выслали в Грецию. Валю родители не отпустили уехать с ним.
Юра женился на гречанке Таисии и тоже ушел жить в семью жены.
После той «катавасии» с высылкой «врагов народа», папа решил уехать из Сочи, и мы переехали жить в станицу Крымскую, где жила Леля с мужем и его родителями.
Мы, теперь уже четверо, жили отдельно, на мою зарплату счетовода и вполне вероятную помощь от других детей, но точно не знаю. Коля учился в ФЗО, при консервкомбинате. Очень успешно закончил ФЗО и уехал в г.Новороссийск, где устроился работать электриком в Г.Э.С. Вскоре переехали мы к нему. Жили на окраине, в маленьком пустом домике, но с огородом, чему, очень была рада мама. Весь огород она засадила овощами, оставив узкую тропинку до калитки пустой. Я устроилась работать на лесопильный завод, где гл. бух. работал мой будущий муж – Сергей Подшивалов. Я работала счетоводом. Но никакого романа, между нами не было. Обыкновенные сотрудники. Потом завод закрыли и я пошла работать в Горфо, в сектор госдоходов, бухгалтером, а вскоре меня перевели в старшие бухгалтера. А Сергей перешел работать на завод «Красный двигатель», во второй части города.
Папа переписывался с Яней, живущим в Греции. Яня кроме писем присылал нам фотографии. Хорошо выглядел и соответственно чудесно одет, как говорится «с иголочки». На одной из фотографий, он среди лежащих колон Акрополя, на фоне разрушенного Акрополя. Писать в Грецию адрес Яни мог только папа. Связь с Яней прекратилась, когда в 1937 году, пришли двое произвели обыск (уже не помню, какой по счету) и увели навсегда, ни за что, ни про что моего папу. В это-же время, таким-же образом «увели» Митю, в г.Грозном и Юру в г.Сочи, а вместе с ними еще много, много греков. Я и Коля имели русские паспорта, мы работали, содержали уже пожилых родителей. Мы трое почему-то остались, в то время, как многих греков «увели» семьями. Но многие греки смогли уехать в Грецию. Из Новороссийска, до этой «акции» уехала семья, папиного брата. А Юрина семья, уехала после того, как не стало с ними Юры. С 1937 года, навсегда, была порвана связь, с папой, Митей, Яней и Юрой.
Нам вдалбливали в голову, что мы самая гуманная страна. Так как-же объяснить, что миллионы людей, забирались из домов неизвестно куда, и ни от кого уже не было никакой весточки. А как говорил и тогда и теперь закон: «личность неприкосновенна». А если есть улики против кого-то, то должно произойти следствие по обвинению, соответственно защита и потом главное – суд. Вместо этого был в стране узаконенный произвол. Людей уничтожали без суда и следствия и народ мирился с этим братоубийством, а вампир торжествовал над «быдло», а мы привыкали к произволу. Мы, народ, думали: если нам говорят – «это враг народа», то мы не сомневались, что это враг. А теперь оказывается, что как раз, эти «враги народа», умели думать самостоятельно, без подсказки и имели мужество отстаивать свои взгляды и с ними не канителились. Трах, бах, без суда и покой. Не думали эти исполнители, что придет время и жертвы будут реабилитированы будет признана их невиновность, а палачи пусть живут с заплеванными мордами.
Сколько в моей памяти, налетов мародеров с пистолетами за поясом, в нашу квартиру. Под видом обыска, лазили везде: в сундуках, гардеробе, комоде и хватали все подряд: белье, постельное белье, верхнюю одежду, не брезгуя детскими платьями. Все прекрасно помню, как рылись в сундуке тети Сани, а им говорили, что это девушкино приданное, а они как глухие, выгребают всё из ее сундука, а она молча плакала.
«Живу - ли я, умру – ли я, я мошка всеж счастливая». (Овод).
Тетя Саня.
Это ангел, во плоти. Для меня она никогда не умирала. То чувство любви, которое она мне внушила, оставалось во мне, на всю жизнь. Так сложилось, что у мамы вскоре, после моего рождения, через 1,5 года, родился еще ребенок, Коля. Маме конечно пришлось прибегнуть к помощи сестры и своей мамы т.к. кроме нас еще четверо детей. Уход за мной был поручен тете Сане, а с Колей – мама. Тетя Саня девушка цветущая, румянная, светловолосая, превратилась, в терпеливую няньку. А потом привязалась к малышу, т.е. ко мне и уже не мыслила жить без меня. Маму предупреждала – «замуж выйду – Женьку возьму с собой». На ее любовь я отвечала ей тем-же. Я ее обожала. Тетю Саню, многие сватали, но бабушка ей все отсоветывала – «ты недослышишь – муж будет злиться», и тетя Саня, все откладывала замужество, да и забот у нее хватало. Учебный год в Армавире мы жили, только с нею, а все остальные в Курганной. Я росла миниатюрной. В классе, в шеренге девочек, была самая последняя. Боясь, за мое здоровье, тетя Саня так меня кутала, что я еле двигалась. На голове, стеганный, ватный, громадный капор. Ватная шуба до пят, а на шее висела для согревания рук, меховая муфта да еще ранец. В общем, я не ходила, а плелась. Но часто меня отводила в школу тетя Саня, а также встречала, когда я брела из школы. На завтраки, мне давала тетя Саня деньги. На каких-то лотках и в корзинах продавали бутерброды: кусок хлеба, а сверху котлета, а так-же вечные пирожки, а главное какие-то странные конфеты, типа помадки, огромные в красочной обертке, очень разнообразные и мы покупали конфеты, в основном из-за оберток. Потом друг с другом менялись, копили эти картинки, в общем наши деньги больше расходовались на конфеты, чем на еду. А еда и конфеты стоили копейки. Например котлета с хлебом – 5 коп., пирожок огромный 5 коп. и т.д. Мне тетя Саня давала 15 или 20 копеек. Хватало на все. Ранней весной у тети Сани начались сильные, головные боли типа мигрени. Приехала в Армавир бабушка, мама. Приглашали врачей. Ничто не спасло, мою любимую, ненаглядную тетю Саню. Ей исполнилось 33 года, когда она нас покинула. Но пока я жива, она тоже жива, вся розово-золотистая, курносенькая, ласковая, преласковая.
А потом, без тети Саниной опеки, я почувствовала некую свободу действий, например: в дождь, в легком пальто мы с Колей бродили по городу, купили воздушные шары, пришли мокрые и я подумала и запомнила, что тетя Саня недопустила - бы этого. Уход из жизни тети Сани – мое первое невосполнимое ничем и никем горе. Я помню себя на коленях у двоюродной сестры Елены, которая утешала меня, плачущую, о своей любимой. После этого несчастья мы уехали из Армавира навсегда. Мне было 9 лет.
Я вспомнила греческий театр в Сочи. Это были тяжелейшие, голодные годы 33 или 34. Но греки, с пустым желудком, не забывали о духовной жизни. Жившие напротив нас, две девушки с мамой, познакомили меня с греческим театром. Я конечно ни одного слова из греческих трагедий не понимала, но меня всегда поражал пафос с которым они играли. Одеты артисты (любители) были в греческие хитоны, (наверное из простыней) босиком (сандалий не было). В основном эти спектакли состоят из декламаций с красивой жестикуляцией. Они мне запомнились как статуи с выразительным жестом рук и удивительно красивой позой.
Лена, сестра будущей жены Юры, в театр, одевала белую красивую рубашку, с нарядной манишкой, но такую старую, что дранную спину уже невозможно было латать, но она сверху одевала пиджачек и выглядела замечательно. На мой вопрос: «а если будет жарко, ты машинально разденешся» она хохотала и говорила что будет не только трагедия но и комедия.
Лена и Тася мне предварительно объясняли содержание спектаклей. Комедий я не видела и не знаю, есть ли у них комедии. Видела только древние трагедии. Тася стала женой Юры, у них родилась дочурка – Леночка. Когда Юру, также как папу, Митю неизвестно куда забрали, его жена, его Тася с дочуркой, мамой и сестрой уехали в Грецию.
«Иди к униженным,
Иди к обиженным,
Будь первой там…».
Я с радостью и благодарностью утверждаюсь в том, что мои мама и папа воспитали в нас, своих детях – умение сочуствовать чужому горю, быть добрыми и милосердными. Я вспоминаю как мы с мамой, во время войны, эвакуированные из Новороссийска в станицу Крымская, а потом в глухую станицу Поповку, не падали духом, не хныкали, а засучив рукава трудились. Кто это не пережил, пусть себе представит такую картину: бомбежка, попадание в угол дома, где ты живешь, а так как бомба упала близко, то взрывная волна ушла вверх и фонтаном опустилась вниз, разбив все окна у соседей. Мы все живы, а нас в этом малюсеньком домике из одной комнаты, было четверо взрослых и четверо детей. Утром к дому подогнали телегу и мы погрузились в нее, восемь человек, взяв с собой документы, продукты, детские вещи, постель (конечно не всю) и кое-какие необходимые предметы: чайник, кастрюля, сковородка. Все остальное было оставлено и все, конечно, растащено, т.