Мейлахс Мотель Абрамович

Этот рассказ отца я включил в роман "И нет им воздаяния" - как он получил свой приговор, думая, что его сейчас выпустят.

Меня повезли на Институтскую. Это было начало августа, теплый, солнечный день, я все это видел через щель в дверях, различал даже людей в белых костюмах, и представлял, как я тоже сейчас по улице пойду домой. Пойду пешком, чтобы насладиться свободой. Домой сразу не пойду — сначала по Крещатику к друзьям.

— Выпустили? — скажут.
— А вы думали?

Все-таки здорово! Да и день какой! Родители, конечно, поругают, что я не сразу к ним, но ничего, простят, такое событие!
С этими мыслями я въехал во двор наркомата, и повели меня в совсем незнакомую комнату. Там уже сидел человек.

— Вас на освобождение вызвали? — беззаботно спросил я, и он на меня странно посмотрел: «Какое освобождение?» Он оказался работником ОСОАВИАХИМА с завода «Ленинская кузница». Утром пришел на работу, и его заграбастали.

— И многих забирают, — закончил он.

Вид у новичка был неважный, и я постарался его успокоить: мол, ничего страшного — я, например, полгода посидел и выпускают. Вот сейчас должны вызвать.

И вызвали. Повели по совсем незнакомым коридорам и ввели в обычный кабинет. Здоровый мужик мне сразу подал небольшую тонкую (как папиросная) бумажку и пробурчал: «Читайте и распишитесь».

Я не стал читать начало, догадываясь, что там всякие обоснования, и сразу начал искать внизу заветное «освободить из-под стражи».
«Что это, не вижу…»

Я мельком просматриваю все строчки. Нет такого. Тут мужик уже заорал: «Читайте и распишитесь!»

Я будто проснулся. Читаю: «Постановлением Особого совещания при НКВД СССР за контрреволюционную троцкистскую деятельность заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет».

Стало не по себе. Но я быстро овладел собой. Сотрудник протянул мне карандаш, и на обороте по диагонали я через всю бумагу расписался. Так-так-так… И не покажу тебе, свинья, что я расстроился.

— Поедете на Воркуту, — добавил он.

И меня тут же увели.

Позже мне объяснили, почему на меня гаркнули, когда я долго читал. Некоторые осужденные устраивали скандалы (все-таки либеральное время было): рвали постановление, не подписывали... И он, видимо, ожидал и от меня эксцесса. Вот и прикрикнул.

По дороге из канцелярии в ожидалку я все думал: что я скажу тому из «Ленинской кузницы»? Обманул ведь человека.

К счастью, его уже не было.

Как это похоже на отца - в такую минуту думать о том, что кого-то невольно обманул!

И мог ли я думать, что через 85 лет добрые люди пришлют мне снимок этой бумажки!

Александр Мелихов «И нет им воздаяния». — М. 2015: Эксмо.

А это моя родня.

Первый ряд — молокососы, не стоящие внимания. А во втором крайняя слева мамина сестра тетя Нюра. Ее в селе Боровом в 15 лет увез из дома революционный матрос, устанавливавший советскую власть на Кустанайщине. Дед пошел жаловаться в чека, и там его посадили на три дня, - этого хватило, он понял, кто в доме хозяин. Дальше матрос на ней женился, а потом дорос до комиссара каспийской флотилии. Но когда на набережной начиналась драка матросов с солдатами, он натягивал бушлат и бежал помогать своим. В 37-м его, естественно, расстреляли, а тетя Нюра получила червонец. В тюрьме у нее родился Стаська, которого здесь нет, потому что он в тюрьме.

На Колыме уже на поселении тетя Нюра снова вышла замуж за дядю Павлика, каким я всегда представлял Ивана Денисовича, крепко усвоившего: залупаться не надо, но и сдаваться тоже.

Дальше мой отец, которому я посвятил целое “Изгнание из ада”. Его очень уважали за образованность, но попыток заговаривать о свободе и демократии не поддерживали — это все дела господские, а он жизни не знает. Он действительно ухитрился, пройдя погромы, лагеря, ссылки, годы работы среди полулюмпенов, сохранить детскую веру в свободу и демократию.

С усиками высокий — дядя Федя, первый мастер на нашем мехзаводе. Зарабатывал больше моих папы с мамой вместе взятых, но жили они в мазанке, рядом с которой наша халупа была все-таки домом, и я ужасно стеснялся своего богатства. И завидовал, что у них на кухне утоптанный земляной пол, — в летнюю жару всегда прохладный. А потом дядя Федя поехал что-то ремонтировать на уборочную и умер от прорвавшегося нарыва в челюсти. И боевая его жена, она рядом, тетя Зоя уехала в “Алмату” и там устроилась грузчицей на мелькомбинат, чтоб быть всегда при макаронах. И всех троих детишек вырастила на звездочках и буквах из сушеного теста.

Ниже — моя мама, невесть почему в неграмотной семье кузнеца начавшая читать книги, закончившая школу на круглые пятерки, поступившая в московский пед, ворошиловский стрелок и радистка, чудом избежавшая участи Зои Космодемьянской, к которой очень стремилась.

Слева ее отец и мой дед Кузьма Кириченко, из ссыльных с Украины чуть ли не по Чигиринскому делу, вприглядку выучившийся кузнечному и токарному делу, что позволило ему изготовить экзаменационный шар во время Германской и избежать окопов — отправили на Ижевский оружейный. После войны так приподнялся на кузне, что пришлось бежать от раскулачивания. Что пошло ему на пользу — иначе бы, возможно, спился из-за головокружения от успехов. Во хмелю был широк и буен, но выкормил во время войны всех внуков, пока отцы сидели и воевали.

Бабушка — помню только вечную иконописную кротость. Ей я посвятил рассказ “Божественный глагол”.

Дальше тетя Маруся, жена дяди Гриши, умершего от ран после войны.Она тоже была тихая, а я, идиот, замечал только громких. А ведь она наверняка тоже была героической личностью, как все, кто прошел эту эпоху и не потерял человеческого облика.

Теперь-то я понимаю, что они-то и были истинные оппозиционеры: всю жизнь тащили тяжеленный воз, но никто ни разу не произнес никакого лозунга, не вступил в партию, не подвильнул хвостом никакому начальству — они никогда не восставали против господствующего зла и никогда не впускали его в свой круг. И тем его победили, как победили Наполеона мужики Карп и Влас, не пожелавшие подвозить ему сено.

Они знали, что от всякого начальства и от тех, кто в него лезет, нужно держаться подальше, но если начинается война, нужно быть за своих.
Вот и я смотрю на них и вижу, что свои мне именно они. И что бы ни случилось, я буду с ними.

Александр Мелихов