Дополнительная информация
Виктор Соломонович Сербский – человек, за плечами которого очень тяжелый и трагичный жизненный путь. Трагичное заключено уже в самом его рождении: родился он 1 мая 1933 года в Верхнеуральском политизоляторе. Какая разительная антитеза заключена в этих строчках: рождение новой жизни, праздничный день 1 мая и… политизолятор! Ссылка в утробе матери… Невозможно равнодушно говорить об этом, а ведь таких детей было множество.
«Первые впечатления о мире у Вити были: решетка, часовый, “волчок” и надзиратели. В 1936 году, после окончания срока, родителей Вити не выпустили на свободу, а отправили в лагерь на Колыму. Мальчику было три года, он рос среди взрослых, жил их интересами, рано научился говорить, умел читать, но никогда не видел детей. В магаданском лагере заключенных он встретил Эммочку, девочку-ровесницу. Ее мать была осуждена по 58-й статье и находилась в ссылке, когда наступил тридцать шестой год. А почти всех ссыльных по 58-й статье без всякого суда и следствия вновь арестовали и отправили в лагеря… а затем расстреляли. Эммочку и ее мать отправили на Колыму, но каким-то чудом мать избежала расстрела в лагерном изоляторе… Маленький Витя рассматривал Эммочку с восхищением и даже потрогал, желая убедиться, что она живая. Потом он сказал своей маме: “Эммочка – самая красивая девочка на свете, она, как принцесса из сказок, которые ты мне рассказывала!” С тех пор дети играли вместе и очень привязались друг к другу» – так написала о маленьком Вите Галина Нурмина.
И такие «дочери» и «сыновья» в лагерях были не редкость. Какие же воспоминания о детстве могут быть у этих детей? На этот вопрос Виктор Соломонович ответил: «Что я помню? Барак. Потом в Бирюсинском детдоме, ухаживая за животными, я очень часто вспоминал его – в свинарнике, конюшне, коровнике были такие же не до потолка перегородки, как в бараке на Колыме. В каждой из клетушек много народа и плотный запах. В этой толчее мы с мамой». Мама Вити, Евгения Тиграновна Захарьян, «все время боялась, что у нее отберут сына, и поэтому всюду, где бы она ни была, куда бы ни шла, не расставалась с ним. Ребенок тоже был к ней привязан. Они как будто слились. Она всегда держала его на руках, а он, обняв ее за шею, смотрел ей в глаза». (Из воспоминаний Галины Нурминой.)
Ой, мамочка, не будь же ты боякой:
Нас охраняют с ружьями вояки,
Никто не сможет своровать меня.
Ты, мамочка, не бойся. Если леший
Переползет колючку, у запретки
Его застрелит с вышки дядька меткий –
Он сильный, смелый и всегда поевший.
Это воспоминание о разговоре с мамой входит в цикл «Беседы с портретами родителей» Виктора Соломоновича Сербского. Галина Нурмина пишет в своем очерке «Матери и дети», в котором рассказывается о тяжелых судьбах детей, репрессированных вместе со своими родителями: «Вохровцам пришлось держать его (Витю), он вырывался, плакал, кусался, хотел идти вместе с матерью.
– Ненавижу! Пустите меня! Я хочу быть с мамой! – кричал он.
Мать увели. Рыдающего Витю отправили в детдом». И вот для ребенка начинается «счастливое детство», о котором так заботилосьНКВД. Теперь в судьбе маленького Вити возникает целая вереница детских домов: Владивосток, Тулун, Квиток, Бирюса. Они менялись один за другим.
Детям не говорили правды о том, где их родители, и тогда дети сами сочиняли их судьбы. «У всех они геройски сражались или погибли на фронте». Только у немногих в графе «Сведения о родных» значилось:
«Отец в РККА, мать умерла», а у абсолютного большинства: «Нет, неизвестно, в заключении».
Вот что вспоминает о своей детдомовской жизни Виктор Соломонович:
«В Бирюсинский детдом я вместе с другими детьми, а нас было двадцать четыре, приехал в первый класс из Квитковского детдома. Этот же находился на острове в десяти километрах от города Тайшета и представлял собой несколько просторных изб, выстроенных по всей деревне и отнятых у раскулаченных. Все время, что шла война, провел в детдоме».
В детдомах Витя познал вместе со своими товарищами унижение и презрение, безразличие, с которыми относились к детям «врагов народа»:
И лишь детям «врагов народа»
Государство позволило своим трудом
Кормить себя в детдомах и ФЗУ.
В школе Витя учился хорошо. Унаследовав от родителей ум и память, он, в отличие от большинства своих ровесников, с легкостью переходил из класса в класс, оставшись на второй год только в первом. «Сначала в школе, – рассказывает Виктор Соломонович, – я не умел читать. Из-за этого я “сидел” в первом классе два года. Тексты, которые мне задавали, я заучивал наизусть и рассказывал в школе по памяти. В ссылке в Тобольске, когда мне не было и трех лет, мама обучала меня азбуке. Она пекла крендели-буквы и разрешала съесть только тогда, когда я правильно называл букву. Такую вкусную азбуку придумала мама за неимением обыкновенной. После маминой азбуки книжную я не понимал». Но, благодаря унаследованному от своих родителей упорству, маленький Витя сумел в скором времени научиться читать и после уже никогда не отставал от сверстников.
Виктор Соломонович стал первым из детей «репрессированных и высланных» в Бирюсинском детдоме, кто окончил полный курс обучения. Школу он окончил с серебряной медалью… И теперь перед Витей лежала большая дорога в самостоятельную жизнь. В 1950 году Виктор Соломонович поступил в Иркутский горно-металлургический институт. Об этом периоде своей жизни Виктор Соломонович говорит: «Учился отлично, за что не был принят в Ленинградский университет, и в 1955 году закончил Иркутский горно-металлургический институт, куда попал после школы, сменив романтику-мечту на разум голый». В том же году Виктор Сербский приехал на работу в освобожденный от лагерей печально знаменитый Норильск. Этому заполярному городу будут отданы двенадцать лет работы молодого специалиста. Потом Норильск сменился Братском.
В 1956 году Виктора Соломоновича нашли родственники по линии матери, а именно сестра Евгении Тиграновны – Анна. Она в 1956 году обращается с заявлением к начальнику УСВИТЛа НКВД СССР, в котором просит сообщить, живы ли и где находятся мать и сын, которые были сосланы в лагерь совхоза «Эльген». УМВД Московской области «объявил заявителю, Захарьян Анне Тиграновне, что разыскиваемая, Захарьян Евгения Тиграновна, отбывая наказание, умерла в лагере 10 января 1942 года от крупозной пневмонии, а установить местонахождение сына 3-х лет Вашей сестры, арестованной в 1936 году, не представляется возможным за давностью времени».
Позже Анна Тиграновна обратилась в организацию Красного Креста. Там ей сообщили, что мальчик находился в Бирюсинском детдоме, откуда ушел, достигнув совершеннолетия. Анна Тиграновна ездила во многие детдома и интернаты. Спустя некоторое время она нашла своего племянника, когда тот уже окончил институт.
«Зимой 1957 года в цехе Норильского комбината, где я работал мастером смены, – рассказывает Виктор Соломонович, – меня позвали к телефону, и сквозь грохот станков я едва расслышал взволнованный голос жены. Она сообщала, что в Норильский горздрав пришло письмо: меня разыскивают родственники из Москвы. Я задал ей всего один вопрос: “Как звали мою маму?” Она ответила: “Женя”. В 1958 году у Виктора Соломоновича родилась дочь Женя, которую назвали в память о матери. «Это имя много лет было моей мальчишеской тайной. Никогда и никому я не говорил, как звали мою маму. Двадцать лет я старательно прятал его, как единственную мамину вещь», – вспоминает Виктор Сербский.
Виктора Соломоновича разыскали сестры матери. Тетки, Мина и Анна, поведают племяннику о судьбе своей сестры все, что знали сами. Жаль только, что эти сведения будут отражать биографию Жени лишь до отъезда в Москву. Они подробно рассказали Виктору Соломоновичу об их семье, той среде в Баку, в которой росла его мама – пятый ребенок в семье известного доктора медицины. Очень яркие воспоминания о младшей сестре сохранила в своей памяти Анна. В них Женя уже выступает как юная революционерка и непреклонный борец: «Однажды я увидела Женечку сидящей около мамы и с книгой в руках, которых у нас было очень много хороших. Помню, как-то весной, когда Жене было уже четырнадцать лет, она сидела с толстым томом К.Маркса (очевидно, решив одолеть его), не выпуская его из рук, а я, веселая двадцатилетняя девушка, стремилась гулять на бульвар. И, смотря на согнувшуюся над Марксом Женю, стала ее убеждать: “Ну, ты так высохнешь, если будешь сидеть и изучать философию; выходи, смотри, какая погода, как хорошо кругом, пойдем”. Но Женя отмахивалась от меня, не споря с моими доводами: “Нет, не пойду”». Анна также рассказывала: несмотря на то, что Женя в семье была самой младшей, она имела взгляды и идеи самые серьезные и уже была связана с коммунистической организацией Баку и ходила на собрания и совещания БакСовета.
О многом поведали тетки Виктору Соломоновичу, но их рассказ относился только к детству Жени и частично к юности. А предстояло еще узнать самое главное – всю историю революционной борьбы родителей, их лагерную судьбу. «Что было до детских домов? За что были репрессированы родители? Какие испытания им пришлось перенести?» – вопросов много. Но узнать правду представлялось возможным, только ознакомившись с подлинными документами. С тех пор Виктор Соломонович начинает делать запросы. Подозревая, что родителей расстреляли, он просит выслать ему свидетельства о их смерти. Так, на первой стадии поиска, в 1963 году, сын получает из Магаданского загса свидетельство о смерти, где значится, что Захарьян Евгения Тиграновна умерла 10 января 1942 года от крупозной пневмонии, а из спецотдела – «Заключение» о регистрации 13 октября 1937 года смерти заключенного Сербского Соломона Наумовича от тромбофлебита. И лишь четверть века спустя, добившись реабилитации родителей, Виктор Соломонович получит повторные свидетельства о смерти, где будет названа, наконец, истинная причина их смерти – расстрел…
Такие же запросы делала и сестра Евгении Захарьян Анна. Впрочем, правды она не добилась. Анна Тиграновна написала на Лубянку. Лубянка отправила запрос в Магадан. И вот составлен документ. Отвечают зам. начальника первого спецотдела Магаданского управления внутренних дел майор Румянцев и оперуполномоченный первого спецотдела того же управления капитан Гресь.
Далее по тексту следует: «В соответствии с указанием КГБ при СМ СССР № 108 сс от 24 августа 1955 года, направляем заявление гр. Захарьян Анны Тиграновны о розыске сестры Захарьян Евгении Тиграновны, 1902 года рождения, арестованной в 1936 году в г.Тюмени – для приобщения к архивно-следственному делу, хранящемуся в Вашем архиве. Произведенной проверкой установлено, что по учетам УМВД Магаданской области проходит Захарьян Евгения Тиграновна, 1901 года рождения, уроженка города Тифлиса, которая, отбывая наказание по первому приговору, осуждена вторично тройкой УНКВД по Дальстрою 7.IX.1937 года к ВМН – расстрелу, приговор приведен в исполнение 13.Х.1937 года». На этом могло бы и закончиться письмо, ибо на запрос Анны Захарьян уже дан ясный ответ: сестра расстреляна без суда 13 октября 1937 года в Магадане. Куда уж яснее? Но не тут-то было! «Лисы» из Магаданской госбезопасности начинают заметать следы: «Начальника первого спецотдела УМВД Московской области просим объявить заявит. Захарьян Анне Тиграновне, проживающей по адресу гор. Москва, Г-19, Филипповский переулок, дом 12, квартира 10, что разыскиваемая Захарьян Евгения Тиграновна, отбывая наказание, умерла в лагере 10 января 1942 года от крупозной пневмонии». Как хорошо была отлажена «технология государственной лжи». И ведь такие ответы были характерными для того времени. Они, как будто написанные по шаблону, отсылались в качестве ответа на все запросы родственников.
Виктор Соломонович тоже не был исключением. Многие из его многочисленных запросов или оставались без ответа, или содержали типичную фразу: «Отказать за неимением сведений». Виктор Сербский долгие годы буквально по крупицам собирал те крохи информации, которые ему удавалось «выудить» из КГБ.
«Захарьян Евгения Тиграновна, 1901 года рождения, уроженка города Тифлиса, армянка, гражданка СССР, из семьи служащих, замужняя, бывший член ВКП(б)…» – значилось в документах и справках. Там же об отце: «Сербский Соломон Наумович, 1907 года рождения, уроженец г.Бердичева Киевской области, еврей, гражданин СССР, из семьи служащих, женатый, член ВКП(б) с 1923 по 1928 гг. (исключен за троцкизм)».
Такими скудными сведениями о родителях снабжал сына КГБ. Но, к счастью, у Виктора Соломоновича появился еще один источник: воспоминания людей, знавших его родителей по ссылкам и лагерям, арестованных и отбывавших срок вместе с ними. Так, Виктор Соломонович случайно прочел в книге «Краеведческие записки» рассказ Александры Соломоновны Берцинской, повествующий о жизни «не-отошедших» троцкистов в лагерях. Среди множества имен и фамилий Берцинская с особой теплотой и нежностью называет имя Евгении Захарьян. Она описывает глубокую стойкость, выдержку и мужество Жени: «В Москве мы часто бывали в ее студенческой комнатушке (училась она в институте Плеханова), всегда до отказа заполненной студенческой молодежью, ведущей нескончаемые горячие споры. Но Женя слыла молчальницей, в споры никогда не вступала, предпочитая (с большим вниманием) слушать других. Да и вся она – миловидная, с копной каштановых волос, заплетенных в длинную косу, с приветливым ласковым взглядом – была так женственна, что и в голову не приходило, что она может быть борцом».
Александра Берцинская и ее муж Тигран Аскендарян принадлежали к «отошедшим троцкистам», то есть в свое время они приняли участие в оппозиционном крыле, а потом отказались от защиты своих взглядов, подписав соответствующее заявление, вернулись из ссылки, получили возможность закончить образование и даже были восстановлены в партии. Но были и такие, кто ни от чего не отказывался и продолжал защищать свои прежние позиции, оставаясь в ссылках и изоляторах. Их называли «неотошедшими троцкистами». К числу их и принадлежала Евгения Захарьян.
Берцинская с мужем попали в ссылку в Минусинск, а каким репрессиям подверглась Женя, не знали. А она, как выяснил потом Виктор Соломонович благодаря своим запросам в КГБ, была отправлена в 1929 году в ссылку на Урал, в Кудымкар. Там и познакомятся родители Сербского. Отец Виктора Соломоновича за активную троцкистскую деятельность в этом же году был осужден на один год политизолятора, а затем последует ссылка на два года туда же, на Урал… В 1931 году после освобождения из ссылки родители Виктора Соломоновича будут лишены права проживать в двенадцати городах. Долгие годы спустя их сын напишет в своих поэтических мемуарах «Беседы с портретами родителей»:
Перед освобождением из ссылки
Вам определили «минус 12»,
Не пустили домой –
в Москву и Харьков,
Направив на поселение в Курск.
«Здесь они и решили дать жизнь ребенку, – говорит Виктор Соломонович, – но их лишили и этой призрачной свободы, и мама выносила меня в Бутырках…» Затем годы заключения в политизоляторах, бесчисленные тюрьмы, ссылка в Тобольск. Об этой ссылке горестные воспоминания сохранила детская память:
Я услышал стук в дверь
И голос мамы: – Минуточку.
Они вошли втроем.
Я запомнил только третьего –
Солдата с ружьем, вставшего у
двери. Мама сказала: – Тише,
ребенок спит.
Они увели отца.
Ни на волосок не отступая от намеченной цели – добиться правды, Виктор Соломонович продолжает делать запросы в КГБ, просит дать разрешение ознакомиться с документами. Настойчиво добывая хоть какую-нибудь информацию, Виктор Сербский сумел-таки выстроить хронологию лагерного пути своих родителей.
Сербский Соломон Наумович – член ВКП(б) с 1923 по 1928 год. В 1929 году арестован и осужден, по одним документам, на 3 года ссылки, по другим – на 1 год политизолятора с последующей ссылкой на 2 года. В 1931 году лишен права проживать в 12 пунктах сроком на 3 года. В 1932 году осужден на 3 года, в 1933 году – на 3 года полит-изолятора. Другие документы называют иные даты: в 1934 году осужден на 3 года ссылки, в 1935 году – за принадлежность к оппозиции к 3 годам ссылки в город Тобольск. От 28.7.35 г. идет запись о том, что он выслан в Омскую область сроком на 3 года. 26 мая 1936 года осужден на 5 лет ИТЛ. Последнее наказание отбывал в Магаданской области. «Находясь в заключении, работая бухгалтером в ОЛП им. Берзина, 15 августа 1937 года был вновь арестован и 7 сентября 1937 года осужден, 13 октября 1937 года расстрелян в Магадане» (из протокола допроса ГУГБ и ответа Управления по Магаданской области в КГБ СССР).
Захарьян Евгения Тиграновна – член ВКП(б) с 1918 по 1928 год, исключена, как и муж, за принадлежность «к оппозиции большевиков-ленинцев» (как отмечает сама она). С 1918 по 1928 год была на комсомольской и партийной работе. В 1929 году арестована и осуждена на 3 года ссылки на Урал. В 1931 году лишена права проживать в 12 пунктах сроком на 3 года. 24 октября 1932 года арестована в Курске и осуждена на 3 года политизолятора; в 1933 году – на 3 года ссылки в Казахстан (г.Петропавловск). В 1935–1936 годах находится в ссылке в Казахстане и Тобольске, откуда отправлена в Севвостлаг. 1 июля 1936 года осуждена на 5 летИТЛ. 15 августа 1937 года была вновь, так же как и муж, арестована, 7 сентября 1937 года осуждена, а 13 октября 1937 года расстреляна в Магадане.
Из дат и цифр видим, что часто арестовывали неосвобожденных, находящихся в заключении или ссылке, назначали новый срок, хотя прежний еще не кончился или только начинался.
На крупном колымском прииске, носившем имя тогдашнего правителя Колымы Берзина, и довелось А.С.Берцинской и Тиграну Аскендаряну встретить Женю Захарьян. «Повстречались, но решили не подходить, так как начнутся споры, кто из нас прав…» «Кроме того, – пишет Тигран, – я не знал, что собой представляет ее муж, насколько ему можно доверять – я же с ним раньше не был знаком. А потому лучше знакомство не возобновлять». Лагерь находился в поселке Хатынгнах. По прибытии туда Тиграна поместили в барак, носивший название «барак КРТД». Обитали в нем те, кого Особое совещание «наградило» этой статьей (контрреволюционная троцкистская деятельность). Но отличался этот барак от прочих не только своим названием, но и внутренним устройством. Помимо обычных двухэтажных нар, наличествовали в нем и небольшие клетушки, отгороженные одна от другой низкими дощатыми стенками. Именно эти клетушки запали в живую и чуткую память маленького Вити. В этих клетушках жили семьи тех самых «неотошедших троцкистов». Как раз в одной из этих каморок Тигран и заметил Женю Захарьян. Она жила с мужем и маленьким ребенком. Эти «отдельные квартиры», битком заполненные народом, как животными сарай, ужасно действовали на человеческую психику. Об этом тяжело даже читать, не то что вспоминать.
Колыма многие годы была необходима для того, чтобы упрятать подальше и побольше ненужных, а то и просто враждебных советскому строю людей, задержать их здесь подольше, а то и навсегда «приморить». Внедрять понятие о Колыме как месте, откуда не возвращаются, входило в комплекс государственной идеологии запугивания людей.
Репрессии против заключенных сопровождают всю историю Севвостлага.
Подобные расправы могли быть и отдельными случаями, без которых репрессивная система, в силу своего злодейского характера, просто не могла обойтись, но были в истории Колымы периоды, когда «расстрельная» практика приобретала характер заранее спланированных массовых кампаний.
Осужденные постановлениями Особого совещания НКВД СССР за КРТД по самой страшной «литерной» статье тех лет (отсутствовавшей, кстати, в Уголовном кодексе РСФСР) едва ли обольщались перспективой выжить в лагерях. Тем яростнее было их сопротивление лагерному режиму, тем отчаяннее борьба за свои права политических заключенных, тем настойчивее требование сносных условий существования и посильной работы.
Евгения Тиграновна Захарьян говорила арестанткам, сосланным отбывать срок на Колыму вместе с ней: «Вы себя считаете виноватыми перед Сов. властью и едете отбывать наказание в ИТЛ, а мы ничем не провинились перед Соввластью, а, наоборот, боролись и будем с ней бороться. Мы идейные мученики» (из агентурной записки). И они, действительно, таковыми являлись. Сколько горя, сколько страданий заставило тоталитарное государство перенести троцкистов, особенно «неотошедших», только за их политические убеждения. Гонения и высылки многих сломили и вынудили отказаться от своих якобы контрреволюционных взглядов. Но были и такие, кого никакие испытания не смогли сломить, не смогли заставить отступиться от собственных убеждений, от своего мировоззрения. В числе таких непоколебимых борцов оказались и родители Виктора Соломоновича.
Из протокола допроса гражданки Захарьян Е.Т. от 28 февраля 1929 года: «Я при первом допросе следователям ОГПУ заявила, что от взглядов, изложенных в платформе большевиков-ленинцев, не отказываюсь, никаких показаний о моих оппозиционных связях и работе давать не буду». Она не только не считает себя виновной, но и категорически протестует против «безответственного и антипартийного ведения дела следственными органами», которое выразилось в предъявлении ей «совершенно огульных, нелепых обвинений». Евгения Тиграновна смело называет все эти обвинения ложными, так как они «не могут быть подтверждены никакими действительными данными». И далее прямо заявляет: «Нелепость предъявленных обвинений может говорить только об одном – о стремлении во что бы то ни стало подвести под ссылку или тюрьму людей, стоящих на платформе ленинской оппозиции, независимо от их работы. Если дело в ленинских убеждениях, а не в деле, надо говорить об этом прямо, а не разыгрывать комедию с вымышленными ролями. Участвовать в этой комедии не желаю, потому от всяких показаний отказываюсь».
К делу троцкистов прилагаются листовки-призывы с эпиграфом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», в которых они обращаются ко всем большевикам-ленинцам (оппозиционерам), заявляют о своей принадлежности к международному левому объединению, призывают к борьбе за реформу ВКП(б) и установление пролетарской демократии, мечтают об интернациональном пролетарском единстве и мировой революции, выражают веру в то, что приближается «переломный момент, когда решатся судьбы пролетарской диктатуры», говорят об экономическом и политическом положении в стране: «…голод и отчаяние охватывают широкие массы пролетариата и крестьянства. Безнадежно провалилась ставка на сплошную коллективизацию… Политикой сталинской бюрократии страна доведена от частичного до всеобщего хозяйственного кризиса».
Как бы мы ни относились к троцкистам, понятно, что вызывало их протест: создание командно-административной системы, опиравшейся на насилие и репрессии в отношении всех классов и слоев советского общества, насаждение культа личности и т.д.
В архивных документах НКВД о С.Н.Сербском и Е.Т.Захарьян говорится, что «оба они являются крупными троцкистскими кадровиками… играющими очень большую организаторскую роль среди основного ядра троцкистов». Доносительство в лагере, как и во всем государстве, было развито широко. Из одного лагерного документа узнаем, что некий Яковлев доносит помощнику начальника Р.О.Нестерову 1.03.1937 г. о записке для «з/к Сербского» и подтверждает стойкость троцкистов: «Подсудимые голодают и требуют экспертизу их работы, держат себя стойко, и процесс, видимо, будет сорван таким их поведением». В донесении от 14.02.1937 г. некто Вендровский сообщает оперуполномоченному РО Павлову, что «руководящую роль в группе, несомненно, играет з/к Сербский». О его непреклонности гласит и Меморандум: «Настроен непримиримо к существующему строю».
Поражают идейная убежденность этих людей, стойкость, преданность своим взглядам. С.Н.Сербский на сборнике философских статей Плеханова пишет Николаю Болмашову: «В тяжелые годы ренегатства, предательства и подлости сохранившему душу молодую и преданность пролетариату, бойцу за коммунизм, как мыслили Маркс, Энгельс и Ленин».
Средствами борьбы заключенные троцкисты избрали невыходы на работу и голодовки. И отец, и мать Сербского были активнейшими представителями этой группы, большевиками-ленинцами, как они себя называли. Они противостояли лагерному режиму. Об этом сопротивлении нахожу упоминание в очерке А.С.Берцинской «Неотошедшие троцкисты»: «Здесь от труда они не отказались, но предъявили условия: семьи не разлучать и дать работу в соответствии со специальностью каждого из них, то есть тем самым отказывались выполнять уготованные им тяжелые физические работы. Встретив отказ своим требованиям, “неотошедшие” не подчинились и в защиту своих требований объявили голодовку. Результатом голодовки было то, что требования “неотошедших” удовлетворили и, разослав их с семьями в глубинные пункты Колымы, дали указания – использовать по специальности».
У лагадминистрации и отделений НКВД были свои способы борьбы с дерзким контингентом (а более стойких и организованных борцов с лагерным режимом, чем троцкисты, Колыма не знала ни до, ни после 37-го года): РУР (рота усиленного режима) и ШИЗО(штрафной изолятор) – за невыход на работу, искусственное кормление – против державших голодовку. А голодовка по-прежнему оставалась неотъемлемой частью сопротивления троцкистов. Активными участниками таких массовых актов протеста были и родители Сербского. Так, группа троцкисток, державших голодовку, в числе которых находилась и Евгения Захарьян, пишет заявление прокурору НКВД и начальнику ОЛПа, в котором сообщает о «методах варварской расправы» и борьбы с голодающими. «23 августа, на 13-й день (а для двоих из нас – на 18-й день) голодовки, объявленной за самые элементарные условия существования в лагере, – пишут троцкистки, – на нас был совершен налет медперсонала… для совершения искусственного питания». Протестующие женщины так описывают этот процесс: «Вся обстановка кормления представляла собой занимательное зрелище для уголовных, собравшихся в большом количестве во дворе, когда совершенно обессилевших людей носили на руках в амбулаторию. После кормления, несмотря на резко ухудшившееся состояние голодающих, никакого санитарного и медицинского наблюдения установлено не было. На все требования был ответ, что распоряжения об этом не получено, попытки вызвать врача безрезультатны, то есть никакого врача не было». Женщины выразили бурный протест против насилия над ними.
Сербский С.Н. был не только активным участником актов протеста троцкистов, но и вел организационную работу среди них, занимался сплочением кадров и фактически был лидером троцкистской группы заключенных. Также он принимал участие в голодовках, о чем свидетельствует справка: «ЦИК СССР. НКВД СССР. Целиком и полностью присоединяюсь к заявлению политзаключенных коммунистов с требованием об установлении полит. режима и объединения с т.т. Впредь до удовлетворения этих требований объявляю голодовку. С.Сербский».
С.Н.Сербский и Е.Т.Захарьян не только не отказались от своих политических убеждений, будучи в лагере, но даже пропагандировали необходимую реформу ВКП(б) и установление пролетарской демократии. Они организовали библиотечку из провезенного с собой в лагерь большого количества литературы, в том числе значительной части «контрреволюционной» (сочинения Троцкого и произведения других «контрреволюционеров» – Каменева, Рязанова и проч.). Книги, принадлежащие им, были во время обыска изъяты у других троцкистов, находящихся на прииске им. Берзина. «Для своих контрреволюционных целей, – как значится в донесении начальнику ОЛПа, – Сербский С.Н. и Захарьян Е.Т. использовали не только имеющуюся у них антисоветскую литературу, но и партийную литературу они превращали в орудие распространения контрреволюционных взглядов, сопровождая высказывания классиков марксизма своими контрреволюционными комментариями». Когда читаешь документ, замечаешь, что «контрреволюционный» навязчиво приписывается чуть ли не к каждому слову. Энкавэдэшники, пытаясь устранить неугодных себе троцкистов, предписывали всем их действиям контрреволюционную направленность, едва ли понимая, в чем заключается сущность этого слова.
В другом донесении начальнику ОЛПа говорится о проводимой троцкистами в бараке № 2 контрреволюционной работе: «Удобным местом сборищ этой группы троцкистов является отделенная от общего барака комната, где живет ярый троцкист Сербский Соломон Наумович с женой Евгенией Митрофановной (отчество перепутано – Примеч. авт.)… Как система – ежедневно в одно и то же время они собираются в этой комнате, куда заходят другие заключенные из соседних бараков, коих они безусловно обрабатывают».
Чтению и обсуждению книг, а также чаепитию энкавэдэшники тоже приписали контрреволюционность. По акту таких «сборищ» на запрос начальника ОЛПа и был составлен этот документ, утверждающий незаконность и вредительство подобных собраний. В документе также говорится об антисоветском воспитании ребенка: «У Сербского и Захарьян имеется сын 4–5 лет, которого мать воспитывает в контрреволюционном духе, т.е. запрещает ребенку петь пионерские песни, учить стихи пионеров-октябрят, не дает возможности понять ребенку, кто был Владимир Ильич. Ребенок резвится, слыша имена вождей рабочего класса СССР от детей вольнонаемных служащих, но мать категорически и с угрозами воспрещает ему их воспринимать. Если мальчик случайно вырвется и соединится играть с пионерами прииска, мать Захарьян сейчас же уводит его домой и делает ему свое нравоучение». «Ребенок, – как значится в том же документе, – лишен всякой возможности получить должное воспитание, лишаясь детского развлечения, как участия с пионерами в играх, посещения дет. площадки и сада, он выращивается замкнутым от действительности советского веселья и радостей детской жизни и выковывается в будущего троцкиста». Как бережно заботилось НКВД о должном воспитании и образовании детей, родителей которых оно репрессировало! Чтобы дети не переняли от своих родителей стремление к правде, борьбе с беззаконием и жажду свободы, им необходимо было дать «хорошее» воспитание… И дети будут получать его в детдомах. В конце вышеизложенного документа приписана роковая фраза: «Жду ваших указаний…»
Они не заставили себя долго ждать… 1937 год стал последним для большинства троцкистов, попавших на конвейер репрессий. Таковым он явился и для родителей Виктора Сербского. Расстрельный лагерь Серпантинка ознаменовал заключительный виток их жизни. Оттуда они уже не вернутся.
Тринадцатого октября 1937 года, согласно решению Тройки УНКВД по Дальстрою, был приведен в исполнение приговор в отношении Захарьян Евгении Тиграновны и Сербского Соломона Наумовича. Постановление о расстреле Е.Т.Захарьян и С.Н.Сербского ТройкаУНКВД по Дальстрою приняла на втором своем заседании, 7 сентября 1937 года. А первое составлялось двумя днями раньше.
В то время наблюдалось повсеместное создание Троек УНКВД. Оно напрямую связывается с тем, что впоследствии стали называть «ежовщиной». «Ежовщина» (на Колыме ее назовут «гаранинщина») покатится по территории Дальстроя. О «гаранинщине» на Колыме Галина Нурмина пишет в очерке «Матери и дети»: «Лагерь жил своей страшной, дикой жизнью: увозили женщин на расстрел, давали новые “гаранинские десятки” – прибавление к сроку еще десяти лет… Работали в лесу при морозе в 50 градусов. “Дай норму, а то получишь новый срок за саботаж”. Новый срок постоянно висел над нами, как Дамоклов меч».
Пройдет еще месяц-два, и каждый из «властителей Колымы» сам попадет в захват репрессивной машины.
Только в 1988 году Виктор Соломонович после тридцатилетних усилий добился полной реабилитации родителей, узнал правду, которую власти продолжали тщательно скрывать. И уже после реабилитации он получит повторные «Свидетельства о смерти», где будет названа, наконец, истинная причина смерти родителей – расстрел.
Одна из его «Бесед…» пронизана глубокой скорбью и болью души:
Могилу вашу не нашел,
Памятник не поставил –
Сыновий долг не исполнен.
Но я думаю, что этот долг исполнен. Доказательство тому – документ, присланный в КГБ СССР Управлением по Магаданской области в ответ на заявление В.С.Сербского: «…от 29.09.88 года… дело в отношении Сербского, Захарьян и других прекращено за отсутствием в их действиях состава преступления. Таким образом, родители Сербского В.С. по их осуждению Тройкой УНКВД по “Дальстрою” 07.09.37 г. к ВМН (высшая мера наказания) полностью реабилитированы». Сам Виктор Соломонович создал памятник своему отцу и матери книгой «Беседы с портретами родителей». Она впервые была издана в 1993 году в городе Братске. Эта маленькая книжка является «частью истории нашей страны через историю одной семьи» – так говорит о ней сам поэт.
В своей работе я попыталась рассказать о тяжелых временах в истории нашей страны, пробудить у читателя удивление и восхищение теми людьми, которым пришлось противостоять тоталитарному режиму, которые не отступились от своих целей и убеждений даже перед угрозой смерти. Когда читаешь безликие, хотя и ужасающие цифры из учебника истории, до конца не понимаешь чудовищности происходившего. История семьи Сербских помогла мне и, думаю, поможет многим почувствовать чужую боль как свою.
Любовь Головина
