Дополнительная информация
Из дневника
25 декабря 1930. Сижу 101 день в тюрьме. Первоначально мне «шили» меньшевизм. Понадобилось два месяца, чтобы следователь пришел к выводу, что в этом отношении я чист. Он так и сказал: «В меньшевизме мы Вас теперь уже не обвиняем...». После этого мне стали подводить другие фугасы: связь с церковномонархической партией и самое нелепое, что можно только придумать, — участие в краже «годуновской плащаницы». Иногда мне кажется, что это просто диалектический прием: «Думай о человеке хуже — не ошибешься», — говорил Наполеон.
Недели две носились как с писаной торбой с этой идеей, очень искусно устанавливая мое credo. От плащаницы тоже отказались очень скоро. На сцену с новой силой выползло все то, что было уже на двух моих чистках и на разных обследованиях. В сотый раз приходится доказывать, что костромское краеведение занималось делом, а не контрреволюцией.
Я не жду ничего хорошего от того, что показали мои бывшие сослуживцы, недаром один из них уже заработал себе свободу (Вейденбаум). Кажется, и другой, постаравшийся на мой счет, тоже на воле (Рязановский). Так как доподлинно неизвестно, что они и прочие показывали, я на этот счет беспокоюсь немного.
Тем более, что мне начали «втыкать», как здесь говорят, нечто более серьезное. Д.О. Святский и Анциферов дали на днях любопытные показания: существовала особая группа ленинградских краеведов — группа антисоветская.
Ее установки, в противовес московской группе «советского» краеведения, носили характер антисоветский, даже вредительский: признавалась 1. целесообразность децентрализации науки, 2. аполитичность, 3. обязательное столкновение с ГИКом и Губпланом, 4. вредительские установки в отношении программ конференций. Последнее, по совести говоря, я не понял. По первым трем пунктам, мне кажется, я отчитался с честью. Но все же тут придется не раз обращаться к этим сюжетам, потому что важен здесь уже не я, а другие лица, которых надо «притянуть» к этой организации.
26 декабря. Слышал вчера за стеной в 3-ей камере кашель брата, его голос, когда он разговаривал в коридоре. Как-то слышал голос Пауля. Видел в окно Наталию Викторовну. Мы похожи на пассажиров трюма в длинном путешествии. Одни слезают, входят другие пассажиры. Монотонная жизнь несколько разнообразится передачами и допросами.
Следствие тянется очень медленно. Меня не вызывали вот уже 10 дней. Здесь говорят, что это «ключи подбирают».
11 января 1931. Сегодня в клубе над нашими головами бал. Отчетливо слышна оркестровая музыка, пение и танцы потом под рояль...
За две последних недели, кажется мне, я переболел всеми душевными болями. Пять ночей, в течение которых меня таскали на допрос, из меня вытрясли душу. Я видел измученных допросами Пауля и Полянскую . Каждый раз моя душа обливалась кровью, когда я их встречал: ведь я виноват в их несчастье.
Когда мне рассказали, как ты сидела перед листом бумаги, на котором должна была дать свои показания, разбитая и усталая, и когда мне определенно сказали следователи, что тебя арестуют, мука моя не знала предела. И не потому, что ты не смогла вынести тюрьмы (она не так-то страшна), а потому, что это грозило неисчислимыми несчастьями для других.
Мне сообщили показания некоторых лиц, не оставлявшие сомнения в том, что материал для обвинения достаточный, хотя и весь лживый. Большим несчастьем для меня явилось то обстоятельство, что существовало «советское краеведение», а все прочее краеведение, следовательно, было «антисоветским». Разубедить здесь нельзя. Как нельзя было втолковать что-нибудь в комиссии, в свое время обследовавшей этнологическую станцию. Единственный выход, казалось мне, на чем-нибудь столковаться, вот и была придумана формула, которую я подписал. Привожу текст по памяти:
«1. Продумывая работу КНО в прошлом, я нахожу, что действительно деятельность Общества, руководимого мною, с точки зрения современности, в некоторые моменты имела антисоветский характер».
«2.Идеологическая установка руководимого мной Общества давалась со стороны ленинградского ЦБК и совпадала с моими устремлениями через секретаря ЦБК Д.О. Святского, с которым я был связан лично и часто встречался».
«Одной из главных основных установок антисоветского характера является аполитизация науки».
«Признавая свои ошибки и т.д.»
В дополнительных своих показаниях я признал ошибкой основную мою краеведческую мысль в прошлом — мысль о целесообразности децентрализации науки. Я признал ошибкой в условиях современности приобретение этнографических коллекций вроде коллекции поясков и т.д. Само занятие этнологией я также поставил под вопрос. Одним словом, я уже не доказывал пользу науки. Я заявил, что все вины Пауля, Полянской и твои я беру на себя — конечно, виноват только я. Тем не менее, Пауль сидит. Не знаю, продолжает ли сидеть Полянская и еще кто сидит по моему делу.
Моя мука началась с того момента, когда пришла в голову мысль, что таким признанием, может быть, я еще больше запутал положение и причинил кому-нибудь вред. Неудачное для меня выражение «имел установки», мне казалось, кого-то подводило. В дополнительных своих показаниях я сгладил это. Но все же время от времени выплывает в душе такая заноза.
