От родных
Мама склонилась надо мной. В красной косынке, в светлом халате. Редко это было, но она осталась в памяти такой. Потом менялись комнаты, менялось количество кроваток в палате, от нескольких в комнате до трех рядов.
И более четко – это уже в Сестрорецке, 1939–40-й годы. Прогулки по двору. В темноте по небу бегают лучи прожекторов. «Что это?» – «Это сестричка братика в небе ищет». Выводили на берег озера. По берегу тонкие березки и рябины с остатками ягод. По волнам подскакивает мной брошенная в воду деревянная кругленькая шашка.
С невысокой горки нас катают на санках. Высокое ажурное деревянное кресло на длинных полозьях. Сзади на них, после разгона, становится няня, и вместе спускаемся.
И Новый год. В углу большой, пустой комнаты стоит раскидистая елка с отрубленной макушкой под самым потолком. На елке несколько картонных игрушек. Но сразу бросаются в глаза и завораживают две картонные, с тиснением чешуи, рыбки. Сверкая раскрашенным серебрением, «плывя» одна другой чуть повыше, такие красивые – глаз не оторвешь.
И вот смотрим с ожиданием через окно на калитку в заборе из штакетника. Идет кто-то, к кому-то, может быть мама, может быть ко мне, может быть забрать. Нет, нет опять не ко мне. А вот идет какой-то дедушка с усами и бородкой клинышком, в черном пальто, высокий, в руках сетка с апельсинами. Каждый думает – это ко мне. И вот: «ура!», ко мне. Нянечка показывает на меня. Наконец-то! Он хватает меня на руки и мы раздаем разочарованным детям апельсины. Я не выпускаю его. Это как сон: вдруг проснусь. Мы одеваемся и радостные уходим.
На Московском вокзале Ленинграда, в огромном зале, дедушка, оставив меня с вещами, уходит за билетом. Утром в поезде, за неимением воды, он протирает мне физиономию одеколоном.
Приезжаем домой в Малоярославец, и – о ужас! Деда нет, а на меня набрасываются две какие-то бабушки. Тут я не выдержал и разревелся вовсю.
Потом уж узнал, что это была моя бабушка Глафира Алексеевна и ее сестра Нина Алексеевна. Я узнал, что папа мой летает на самолете, и когда летели на запад самолеты, я изо всей мочи, задрав голову, кричал «папа!», надеясь, что он услышит. Бабушка рассказывала некоторым доверенным людям, что он – указывая на меня – родился на Соловках. Для меня это было что-то сказочное, связанное с пением соловьёв.
Отец действительно, освободившись и проработав некоторое время в Медвежьегорске, нашел работу в с. Ныроб Пермской области, где заведовал огромным хозяйством в должности главного агронома, и вынужден был часто летать пассажиром по своим делам. Керим Вадудович Кази-Заде, 1900 года рождения, впоследствии Казиев, был арестован в г. Баку в 1928 году и сослан на 8 лет на Соловки, где занимался научной деятельностью по акклиматизации кормовых культур в Приполярьи.
Моя мама, Анна Вячеславновна Бриллиантова, 1909 года рождения, училась в Московском университете на биофаке, после ареста в 33-м году была сослана на 10 лет на Соловки, как специалист с незаконченным высшим образованием была направлена на сельскохозяйственные работы, где и познакомилась со своим начальником. Вероятно, он и припрятал ее, беременную, от глаз сексотов. Вероятно, этому я и обязан своей жизнью. (Как правило, беременных женщин посылали на тяжелые работы на Заяцкие острова – ворочать камни на берегу моря для выкидыша.) Родился я 19 апреля 1936 года, предположительно на острове Анзер в Троицком скиту.
В 1937 году маму в числе 1116 человек погрузили на баржи и увезли в неизвестном направлении. Как после (в 96-м году) выяснилось, их привезли в Медвежьегорск. Место казни было в 16 километрах от города. И чтобы злодеяние скрыть от местного населения, коммунистические холуи раздевали их догола, дубиной, обитой железом, бесшумно убивали, кидали в кузов и везли в Сандармох закапывать. После разровняли и для маскировки засадили молодыми сосенками.
Меня взял из Сестрорецкого детдома дедушка, Вячеслав Михайлович Бриллиантов, весной 1941 года.
Теймур Керимович Казиев, пос. Заветы Ильича Пушкинского р-на Московской обл.
Сохранился портрет маленького Теймура в колыбельке, точная дата – 18 февраля 1937 г. Этот рисунок Анна Бриллиантова успела отправить в письме своим родителям. Вскоре лагерь стал тюрьмой, переписку запретили. Осенью того же года молодую мать включили в план на расстрел, и большой этап увезли из Соловков в Медвежьегорск. Однако в этапном списке, заляпанном пятнами крови, ее фамилия отмечена жирной оранжевой галкой. Напротив мелкая карандашная запись – «в Ленинград». Такая же жирная галка стоит против фамилии Марии Астафьевой-Ковач, жены венгерского политэмигранта и матери двух родившихся на Соловках детей – Николая и Енты. Может быть, этих двух женщин не расстреляли в Сандармохе, как остальных приговоренных, а довезли до Ленинграда, и убили здесь. Расстрельщикам не хотелось возиться с маленькими детьми, и они на короткое время продлили жизнь их матерям, чтобы спокойно довезти малышей до места – Дома малютки на Выборгской стороне – и сдать их туда по акту. Без свидетельств о рождении. После этого, мамаши, внесенные в расстрельный план, были уже не нужны.
Маленькому Теймуру повезло. Из детдома его забрал дедушка, много лет спустя из ссылки вернулся отец. А вот его маленькие товарищи по несчастью – Николай и Ента Ковач – остались круглыми сиротами. Их отца этапировали из Соловков на Колыму и там расстреляли.
Керим Вадудович Кази-Заде (1900–1966) упоминается в соловецких письмах о. Павла Флоренского.
Теймур Казиев стал художником, живет в Подмосковье, в 1990 г. побывал на Соловецких островах. Н.В. Одинцова
