Автор: Берников Л. Р.
Есть женщины в русских селеньях…
(Н. Некрасов)
Цель статьи – дать задуматься. Задуматься о месте революции в жизни русского, простого русского народа.
А расскажу я о своей бабушке Паше, Павле Афанасьевне Берниковой (урожденной Кузнецовой), чья жизнь поистине исполнена подвижничества.
Была она сельским врачом и жила в далекой от нас Вологодской области. В моих руках – просто бесценное: несколько интереснейших писем и общая тетрадь воспоминаний, которую она вела по просьбе моей мамы, Берниковой Татьяны Александровны. Цены, повторяю, этим документам нет.
Бабушка вышла из многодетной вологодской крестьянской семьи. И ее отец (Афанасий Алексеевич Кузнецов), и мать (Мария Андреевна, в девичестве Третьякова) были из зажиточных семей, но рано потеряли отцов.
Бабушка (28(15).02.1903-17.07.1993) была третьим ребенком. Старше нее были сестры Александра и Клавдия, моложе – по убыванию возраста: Анна, Анастасия, братик Николай и еще одна сестра Ольга – всего 7 детей. Еще один брат умер во младенчестве. Старших детей брали на сельхозработы, если девочка была моложе, но уже достигла 8-9 лет, ее оставляли в нянькой для присмотра за малышами. Нередко (например, в сенокос) вся семья, включая грудничков, была в поле. На сельхозработы всех детей брали и в других случаях – например, когда нужно было уноваживать почву или боронить. Посадят, бывало, совсем кроху на лошадь – и без всякого присмотра родителей эта парочка тянет гужевую борону… За безопасность детей тогда не очень беспокоились («Бог дал – Бог взял»). Бабушка вспоминает, как летом 1915 г. дети спали на сеновале, а когда однажды утром высыпали в комнату, то с удивлением застали маму в обществе новорожденной сестрички Оли. Единственная помощь акушерки заключалась в том, что к ней послали Павлу за порошками. Бабушка Олю и крестила. В купель пошла вода из ручья, которую набрал церковный сторож. После недолгих предварительных процедур последовало Таинство. Бабушка вспоминает, что Символ веры, который ей пришлось читать, она знала из школы; те, кто не знал, обычно повторяли его за священником. Складывается впечатление, что, вопреки модному ныне взгляду, Церковь далеко не формировала плоть и кровь крестьянина. И дело тут не только в том, что храм располагался в двух километрах от Горбищева, где они жили, – бабушка вообще в воспоминаниях церковной темы больше не касается, видимо, особых причин и не было. И набожной она никогда не была.
С самых первых дней бабушку стали оставлять с маленькой Олей на весь день. Бабушка, по крайней мере, в школьные годы почти не болела. Однажды за ухом был абсцесс, однажды наступила на деревянные грабли, проткнув стопу насквозь, – да и все! Лишь позже, когда она уже училась в техникуме, почти вся семья переболела… малярией, а ее бабушка, мама отца, от нее и скончалась. Была эпидемия (шутка ли: первые послереволюционные годы!), какого-либо специфического лечения люди не получали…
Одевались бедно. В деревне была только одна девочка из богатой семьи, часто щеголявшая в новых платьях. А так, сестры снашивали одни и те же платья и обувь, которые шились почти только на старшенькую. Круглый год девочки были одеты лишь в простые рубахи, бегали все почти всегда босиком. Рубахи меняли редко. Когда бабушка пошла в школу, отец, чтобы она могла дойти до соседней деревни в класс, сшил ей «уледки»: из сыромятной кожи вырезались на каждую ногу по два куска, больший формировал подошву и боковины, меньший – перед и язычок. Застегивались «уледки» шнурками. Когда она пошла во второй класс, ей впервые в жизни сшили одежду, пальто. Портной Гордей был не мастак на такие изделия, пальто сидело мешком, а карманы, которых так вожделела моя бабушка, были лишь прорезями на боковых швах и сидели так неудобно низко, что она, получив неуклюжую обнову, разрыдалась…
Зато питались вдоволь. К рождению Оли семья обычно держала двух коров, не менее двух овец, одного-двух поросят, телку или бычка на мясо, множество кур. В хозяйстве жили лошадь и нередко – жеребенок. Община подушно делила землю, на которой выращивали яровые: ячмень, овес, пшеницу, лен. Был и огород: морковь, репа, брюква, огурцы, свекла, горох, лук, картофель. Горохом и репой Афанасий Алексеевич засевал целые полосы в поле. Фруктов не видели, конфеты покупали редко, но потребность в витаминах вдоволь покрывали летом и осенью овощами и лесными ягодами. В лесу полно грибов, на лугу – щавель, «пучки» (борщевик). Весной собирали «пистики» – нераспустившиеся побеги хвоща – и запекали их в пирожки.
Чтобы управиться со всем, требовалось море труда. Девочки приучались к мужской работе, умели делать все, что касалось сельской жизни. Непрерывный летний сельскохозяйственный труд прерывался зимой – и женщины брались за рукоделие, а мужчины нанимались на извоз, нередко – надолго: на лошадях развозили товары купцам. Техники как таковой не было (кроме механической молотилки). Дремучесть доходила до курьезов. Бабушка вспоминает: как-то во время страды селяне увидели за сплошной изгородью быстро движущегося человека, как бы парящего над землей. Все обомлели, кто-то даже стал говорить, что это – сам антихрист. Тем временем из-за изгороди выехал местный «акцизный» (так звали ревизоров «казенок» – маленьких магазинов)… на велосипеде.
При таком обилии работы отдавать детей в школу особой возможности не было, хотя все тянулись к знаниям. Афанасий Алексеевич в свое время окончил 4 класса начальной школы (по другой информации, было ремесленное училище), мать Мария Андреевна – 2 класса церковно-приходской. Александра ходила в школу всего год, и только до Пасхи: кроме нее, боронить было некому. Клавдия была в школе 3 года, причем два года провела во втором классе. Анна же вообще впервые пошла в вечернюю школу только после революции.
В общении со старшими сестрами бабушка изучила азбуку. Тогда продавались дешевые конфеты, на фантиках которых изображалось детское личико и писалось имя: «Маша», «Ваня» и т. п. – так Павла к школе эти имена свободно читала. Начальная четырехлетка была в километре от дома в другой деревне. В школе было полное обеспечение пособиями и принадлежностями, два класса размещались в одной, специально обустроенной комнате и еще два (1-й и 4-й) – в другом, частном, доме, причем в другой половине дома жила учительница, к тому времени только что окончившая семинарию. Раздевалки и коридоров, естественно, не было, все постоянно были в одном помещении. В школу бабушка с первого дня ходила сама и в первый день заблудилась. Порой дети оставались в школе и на ночь – например, в весеннее половодье и распутицу, когда разливалась речка, которую обычно переходили вброд.
Павла училась с большой охотой. Учительница нередко занималась с ней отдельно в числе преуспевающих учеников. Дома готовить уроки почти не было возможности: домашняя работа, а вечером все рассаживались за единственным столом у единственной керосиновой лампы, тут уже мешали младшие. Всех детей укладывали спать одновременно, чтобы не мешать маленьким. Бабушка научилась выполнять домашние задания между делом, решая задачи или повторяя стихи в постели или в пути. Но учеба все равно давалась легко, родители обучению не препятствовали, и бабушка окончила четырехлетку, причем до 4 класса дошли только 6 учеников. Все, включая бабушку, сдали экзамены и впоследствии окончили еще и 2-классную министерскую школу, в другой деревне. Лето сплошь уходило на домашнюю работу, и родители ругались, заставая Павлу за книжкой – было не до того!
О тяжелой эпохе Великой войны («империалистической войны», по словам бабушки) и русской смуты бабушка пишет мало и пресно.
Война началась, когда бабушка оканчивала четырехлетку. Помнит, как во время волостного сбора мобилизованных на близлежащем Устье (ныне – с. Усть-Алексеево) было очень шумно, раздавался плач, но все заглушала игра гармони…
Отца бабушки взяли в армию поздней осенью 1915 г. – до весны 1917-го. Служили и два сводных брата его жены Марии Андреевны, оба также вернулись живые. О трудностях войны бабушка вспоминает, но мало. Пишет, например, что керосина не было и жили при лучине. Вечером заниматься было трудно из-за недостатка света, возни детей, дым ел глаза, дети засыпали с трудом.
Февральская революция запомнилась рассказами учительницы о свержении Царя и о том, что «теперь будем жить лучше». На уроках пения учили революционные песни.
Тогда же бабушка окончила и министерскую двухлетку. Летом ее отвезли в Великий Устюг подменить Клавдию, работавшей домработницей в семье учительницы. В этой семье она и продолжила обучение (оставались 4 класса средней школы), в том числе, в школе 2-й ступени (в нее была преобразована женская гимназия). Павла Афанасьевна вспоминает гимназическую форму, перешедшую к ней с плеча племянницы учительницы.
С питанием становилось все хуже, нередко бабушка обходилась сухарями с кипятком, даже хлеб в деревне стали выпекать с примесью картошки. О происходящих в стране событиях Павла слышала из разговоров старших, учительница часто ходила на собрания. Гражданская война не затронула Устюг, у бабушки осталось лишь одно воспоминание о ней – как хоронили убитого большевика и даже переименовали в честь него одну из площадей города. Лето Павла Афанасьевна проводила, помогая родителям в деревне.
На последнем году обучения, уже весной, когда все в семье болели малярией, бабушка умудрялась учиться даже больной, между мучительными приступами. Страдали тогда тяжко, т. к. даже хины в округе не было.
Итак, бабушка, единственная в семье, получила десятилетнее образование.
Заканчивалась Гражданская война, в городе открылся акушерский техникум, куда окончивших школу 2-й ступени принимали без экзаменов. Бабушка стала студенткой.
На следующий год ей дали общежитие, она начала получать карточки на муку. С питанием было совсем плохо, изредка получали скудное снабжение из деревни (продукты забирало государство), которое по-братски делилось между студентками. Хлебопекарен не было, обычно обходились кашей или болтушкой из муки. Нередко, особенно в межсезонье, во время бездорожья, голодали, по нескольку дней не получая хлеба. В довершение всего, однажды зимой у бабушкиного отца конфисковали целый воз продуктов для нее, поскольку велась борьба со спекуляцией: вокруг города стояли посты. Лишь в последний год учебы жизнь стала потихоньку налаживаться.
У молодежи были и обычные для нее развлечения: вечера, гулянки. Но у Павлы было так плохо с одеждой, что их она избегала, зато свободное время посвящала чтению художественной литературы, которую очень любила. Летом в деревне, досуг посвящала младшим сестренкам.
По окончании техникума бабушка устроилась акушеркой в медпункт села Козмино (Архангельская область) в 60 км от райцентра (пос. Яренска).
Шел 1925 г. как-то бабушке пришло командировочное удостоверение – нужно ехать в Великий Устюг за медикаментами. На оформление медицинского багажа требовалась пара дней – как раз чтобы сбегать домой! Бабушка сняла обувь – и пешком 36 км!.. Пришла домой уже ночью.
Затем бабушку направили в Яренскую районную больницу. Райздравотделов тогда не было, и вопросом ее обустройства занимался лично Председатель райисполкома Григорий Кириллович Берников, которому, как оказалось, она приглянулась. Он поселил ее в хорошей квартире, с питанием, и вообще уладил все дела просто на загляденье.
Работа бабушку очень устраивала. Берников стал часто захаживать к ней домой, она узнала его ближе. Он родился 18.03.1898 в с. Бор, служил в Первую мировую в запасном кавалерийском полку (1917-начало 1918 гг.), участвовал в Гражданской войне, служа в дивизии Гая, затем – на Южном фронте, был контужен и ранен. Потом заболел тифом, попал, наконец, домой. Далее служил налоговым агентом сельсовета и одновременно был Секретарем комсомольской организации при нем. В следующие выборы попал в райисполком заведующим финотделом.
Павла с прохладцей относилась к Берникову, замуж она не хотела. Однажды Григорий Кириллович предложил ей прокатиться на выходные до его родного села, якобы познакомиться с родными. Сани остановились у большого дома. Окна залиты светом. Пройдя в комнату, они оказались перед накрытым столом, за которым видимо-невидимо гостей – многочисленных родственников (у моего дедушки была очень большая семья) и близких. Григорий Кириллович вывел Павлу под руку на середину и объявил: «Вот моя невеста!» Бабушка – ни жива-ни мертва. Что делать, не отказывать же! Почему-то мучила одна мысль: как бы только им не постелили вместе! Так и сыграли свадьбу и даже желание ее исполнили: первую ночь молодожены спали порознь.
Первенец, дочь Ида, родилась 08.12.1927 (ум. 08.11.1931), вторая, Лия (в семье и окружающие ее звали более привычно Лиля), 01.08.1929 (ум. 20.02.2001). Бабушка устроилась сестрой в электрокабинет новой водоэлектролечебницы в Великом Устюге, на подмогу нянькой детям отрядили сестру Ольгу.
В это время семью бабушкиных родителей подстерегла беда. Об этом она почти не пишет, не будучи очевидцем, но подробности мы слышали от ее сестры, тети Оли. Родительскую семью объявили… «подкулачниками». Дело в том, что в ней воспитывалась девушка-сирота. Видимо, кто-то ее надоумил пожаловаться на то, что ей не платят за работу. В дом бабушки нагрянули власти, «кулачить» (по выражению тети Оли). Жили бедно, только скотина – и все. У «классовых врагов» была единственная ценность – «штука» (отрез) ткани, которую, чтобы спрятать от конфискации, скинули в щель между постройками. Ткань зацепилась за какой-то гвоздь и осталась на виду. Один из комиссии видел это, но, будучи односельчанином, пожалел бедных «подкулачников» и не подал виду. Между тем, мой прадедушка отбыл срок и вернулся, но прожил после этого совсем недолго, скончавшись в середине 1930-х годов от воспаления легких.
В октябре 1930 г. Григория Кирилловича в прежней должности перевели в Сухонский район. В райцентр, с. Тар, в 160 км от Устюга по реке и еще в 25 км по суше. Переехали всей семьей, бабушка устроилась в аптеку районной больницы.
Бабушка мечтала о высшем образовании. Однажды она увидела объявление, из которого следовало, что средний медперсонал, имевший медицинский стаж работы на селе не менее 5 лет, без экзаменов принимается в Ленинградский мединститут; документы в вуз приняли. Но уехать в Ленинград не пришлось: Сухонский район реорганизовали, и дедушку перевели во вновь образованный Нюксенский район, в результате в сентябре пришлось перебираться в с. Нюксеницу, в глухомань, расположенную в 25 км от с. Тар. В медпункте бабушка работала за фельдшера и акушерку одновременно. Еще в с. Тар получила известие, что в г. Архангельске открылся мединститут, в который принимались медработники на тех же условиях, что и в Ленинграде. Дети подросли, муж не возражал, бабушка вновь подала документы.
Но сильно простудилась Ида. Из-за шуги на Сухоне врач из райбольницы опоздал – через десять минут после осмотра девочка умерла. Горечь потери преследовала бабушку всю ее жизнь, она поклялась назвать следующую дочь тоже Идой.
Документы в институт приняли, но было уже не до учебы, Павла Афанасьевна побоялась оставлять двухлетнюю Лию с мужем одних. А 15.08.1932 родился мой папа Ремир («революционный мир»). Его хотели было назвать Львом, но имя дали в честь одного очень хорошенького мальчика Ремика, появившегося в то время в деревне.
Бабушка продолжала мечтать о вузе. Дедушка был категорически против, даже отказался помогать ей материально. Через семейный конфликт, оставив детей на няню, скрепя сердце Павла Афанасьевна поехала в Архангельск – поступать уже по конкурсу.
Абитуриенткой поселилась в общежитие, в комнате человек 12, готовиться не могла, т. к. постоянно волновалась за детей. Но экзамены выдержала. Из-за осложнения со здоровьем опоздала к устройству в общежитие, в результате осталась без одеяла и подушки на несколько месяцев. Бабушка питалась студенческим пайком, прикупая в ларьке еще по паре соленых огурцов или зеленых помидоров. На студенческую столовую денег не было.
В первые два месяца стипендию выдавали только остро нуждающимся, в число которых Павла Афанасьевна не попала, но после первых зачетов стала ее получать как вполне успевающая студентка.
Наступили холода, но одежда у бабушки оставалась легкая. Купить теплую не было возможности, а из дома ответы на письма не приходили. Тем не менее, в конце декабря приехал сам Григорий Кириллович, привезя необходимые вещи.
На майские праздники бабушка вновь была дома. Оказалось, что ее муж начал посматривать на сторону – 05.05.1935 она в сердцах оформила развод (как в дальнейшем спасала семью эта формальность!). Дедушка очень переживал. Уже летом вода житейского моря омыла и уврачевала душевные раны, Григорий Кириллович отверг свое увлечение и все зажили прежней семьей.
Второй курс прошел куда легче первого. Училась бабушка легко, связь с домом больше не прерывалась, она была более-менее обеспечена. В свою очередь, к ним в семью переехала сестра Ольга, поселилась с ними и жена недавно умершего брата дедушки с двумя детьми. Семья вместе с няней насчитывала 9 человек, дом был большой, места хватало всем.
Сдав досрочно почти все экзамены летней сессии, 17.05.1936 прямо в Архангельске бабушка родила дочь Иду.
По окончании лета Павла Афанасьевна с Идой вернулись на место учебы. Дедушка устроил ее у знакомых весьма вольготно для мамы-студентки, к тому же к ней приехала на подмогу ее мама Мария Андреевна, моя прабабушка. К сожалению, в начале декабря пришлось переехать к другим знакомым. Условия были гораздо хуже, жили в тесноте, комната холодная, Иду простудили. Часто, чтобы ее согреть, бабушке приходилось ночевать на стуле, держа дочку на коленях рядом с теплой печкой.
Наступил катастрофический для семьи 1937 г. По окончании зимней сессии она приехала домой. Переболела скарлатиной Лиля, спустя считанные дни заболел бабушкин племянник Иона, затем – сын Ремир. Ремик болел нетипично, с тяжелыми осложнениями на легкие, коленный сустав и ухо. Его увезли в Вологду для операции по поводу воспаления среднего уха. Вскоре заболела скарлатиной и Ида. Опять осложнение на среднее ухо, девятимесячного грудничка тоже оперировали в Вологде.
В августе 1937-го стали арестовывать некоторых ответственных работников из района: пришло время большого террора. Несколько ранее друг предупреждал дедушку об опасности, советовал уехать, но он не поверил. Теперь же Григорий Кириллович был очень озабочен, пропадал на собраниях и проверках. Уже в сентябре его исключили из партии, а через несколько дней сняли с работы. Главное обвинение – недосмотр за подчиненными. Дедушка верил в свою невиновность, поехал для разбирательства в Архангельск, но вернулся ни с чем: Секретарь облисполкома, его друг детства, лишь посоветовал ему затаиться, ведь Председателя облисполкома уже сняли. Спустя несколько дней (25.10.1937) дедушка получил повестку явиться к начальнику НКВД и поспешно ушел. Вернулся поздно в сопровождении двух милиционеров. Произвели обыск, искали оружие, конфисковали единственную в семье сберегательную книжку, все документы дедушки. Унесли даже папку с бабушкиными выкройками. Дедушка попрощался с детьми, и его увели. Больше семья его не видела.
Уже гораздо позднее, когда наладилась связь с местом отбывания наказания, выяснилось, что его обвиняли во вредительстве. Следствие шло 13 месяцев, дедушку пытали, лишая сна и заставляя стоять по нескольку суток. Тем не менее, его упорство позволило ему отвергнуть все обвинения, и суд в августе 1940 г. его оправдал. Но его не выпустили, состряпав обвинение в политическом анекдоте. Привязались к как-то произнесенной им публично якобы «кулацкой» прибаутке «какова власть – такова и масть («мазь» – прим. автора)», сфабриковав дело о политическом анекдоте, который завершался теми же словами. Примитивный и глупый анекдот был якобы рассказан в кругу трех коллег (в сентябре 1940 г.). Суд проходил в закрытом режиме, на него даже не были вызваны свидетели, которые ясно показали бы, что эти трое не были в то время вместе с обвиняемым. Все это дедушка изложил в жалобе на имя Верховного прокурора СССР, черновик которой в мае 1941 г. смог передать на 15-минутном свидании брату Александру.
Вскоре началась война, у родственников исчезла возможность дать ход делу, да и смешно предполагать ему вообще какой-либо ход в такой ситуации… Жалоба, написанная очень подробно, хранится в нашей семье, из нее мы почерпнули много подробностей о жизни дедушки.
Г. К. Берникова приговорили к 7 годам заключения и 3 годам поражения в правах, признали «врагом народа». Срок он отбывал в том же Кубенском, но первое известие о нем поступило бабушке только в 1940-м вместе с письмом-треугольником. Переписка была очень скудной, пришло еще письма три, которые ему удавалось посылать лишь чудом. Несколько писем перепало брату Шуре, они, написанные на клочках бумаги карандашом, хранятся в нашей семье. Писал, что очень плохо с питанием, одеждой и обувью (валенки украли, и, когда сапоги приходилось чинить, ходил вологодской зимой в одних лаптях), здоровье сильно подорвано, беспокоило сердце и отеки на ногах, просил помочь посылкой. Из-за пошатнувшегося здоровья направляли не на самую тяжелую работу, банщиком, оформили инвалидность. Бабушка также писала ему, но осторожно, т. к. все письма перед выдачей просматривались. Раз удалось послать ему и передачу.
Бабушка ждала возвращения дедушки в 1947 г., но не дождалась: 17.05.1942 он скончался (по документам, от авитаминоза пеллагры, хотя было ясно, что просто от голода). 08.03.1961 Верховный суд РСФСР «за отсутствием состава преступления» его, разумеется, беспрепятственно реабилитировал, а спустя некоторое время семью «порадовали» известием, что «Г. К. Берников восстановлен в партии».
Бабушка в отдельном письме детям, рано потерявшим отца, трепетно отзывается о Григории Кирилловиче, о его деловых и личных качествах, пишет, что на работе его хвалили и часто отмечали, призывает гордиться им.
Но вернемся в 1937 год. После ареста завхоз потребовал освободить квартиру для нового Председателя, отключил электричество. Необходимо было срочно куда-то уезжать. За короткие световые дни впопыхах ликвидировали хозяйство. Дети – 2, 5 и 8 лет, Лиля ходила в школу. Денег было мало (сберкнижку ведь конфисковали!), приходилось срочно упаковываться, резать птицу. Попросить помочь, просто посоветоваться было не с кем, все опасались семьи «врага народа», даже завидев бабушку на улице, тут же переходили на другую сторону: не поздороваться было стыдно, а поздороваться – боязно. Через несколько дней потихоньку вечерами стал приходить конюх райисполкома, очень уважавший и любивший Григория Кирилловича. Он принес веревку для упаковки, упаковочный материал, керосиновую лампу и керосин, помог зарезать поросенка и паковаться. Мясо продать не удалось, никто не брал, тем более, еще морозов не было и было не до сельских заготовок (мясо хранили тогда в «лЕдниках» – холодных погребах со льдом). Максимум книг бабушка тайком сдала в библиотеку. К тому времени в семье жили ее мама Мария Андреевна и молодая Ольга, что было большим подспорьем в сборах.
На октябрьские праздники бабушка настряпала пирогов и попыталась передать их дедушке. Но дежурный милиционер не взял передачу, солгав, что его отвезли в Вологду.
Решено было ехать в Архангельск, где сохранялась возможность доучиться и были знакомые. Багаж составлял 18 мест. Правдами и неправдами сыскали попутку. Поездка началась с приключений: шофер случайно опрокинул бидон с 10 килограммами меда. Поначалу устроились было на квартире знакомого Григория Кирилловича. Ютились кто как, в большой тесноте, без вида на удобства, бабушка с раннего утра до вечера тщетно искала работу и кров. На третий день вечером оказалось, что сестра хозяина пообещала утром выселить шумное семейство с милицией. Испуганная Павла Афанасьевна срочно съездила к другим знакомым, выпросив у них постой на 10 суток, и к глубокой ночи все перебрались туда.
Бабушка уходила на день, захватив с собой на дневное пропитание лишь кусок хлеба с солью, Мария Андреевна оставалась с детьми, варила им мясной суп и компот из сушеных яблок (в Кубенском у них был сад). Лишь на 9-й день удалось получить направление на работу в с. Заостровье в 7 км от города, за Северной Двиной, Ольге также удалось устроиться, но в другое место, в больницу лесозавода.
В Заостровье никто не хотел сдавать жилье такой беспокойной семье, им выделили заброшенный дом, где раньше жили работавшие в совхозе мужчины из заключения. Внутри все ободрано, на полу слой грязи, вместо стекол в рамах какая-то ветошь. Но вселились и взялись за ремонт, живя поначалу как попало, даже не имея возможности сколько-нибудь уютно поспать, помыть детей и просто сменить белье; продукты понемногу заканчивались.
Фельдшер разрешил на время ремонта квартиры на работе не появляться. Многие расходы взял на себя сельсовет. К Новому 1938 году справили новоселье, переодевшись, наконец, в чистое и смыв с себя столь ужасный старый год.
Бабушка начала работать, Лиля пошла в школу. Но тут Ремир заболел корью, вслед за ним – Ида. В связи с осложнением на среднее ухо Иде вновь потребовалась операция, затем она целый месяц лежала в больнице в Архангельске.
В том же январе неожиданно заболел и умер фельдшер, бабушка осталась в медпункте одна, но им позволили временно переехать в более удобную квартиру фельдшера.
И тут у бабушки созрело план, о дерзости которого впоследствии она вспоминала разве что со священным трепетом: она решила со следующего семестра продолжить обучение на врача (а для этого необходимо было прекратить работу), ведь спустя год можно было уже не восстановиться. Причина была уважительная, ее уволили, началась учеба.
Бабушка уходила из дома в 7 часов утра, 7 км шла пешком до переправы, чтобы поспеть к парому, дальше – на трамвай до института. Заканчивались занятия около 3 часов дня, возвращалась домой Павла Афанасьевна не ранее 6 часов вечера.
Все жили на одну стипендию бабушки, соблюдая строжайший режим питания. Молоко, правда, доставалось дешево: совхозное стадо было заражено бруцеллезом, на маслозавод молоко не сдавали, сбывали местным – его достаточно было хорошенько вскипятить – и можно пить. Куры, привезенные из Кубенского, к весне начали нестись, оставался запас соленой свинины и сухих яблок. Бабушка покупала в городе хлеб, какао детям. Порой с нехитрыми гостинцами приезжала Ольга, но денег бабушка у нее не брала. Очень помогала мама, управляясь с детьми и домом.
Стипендия почти целиком уходила на хлеб и транспорт. В студенческую столовую бабушка, естественно, не ходила, обходясь днем куском вареного мяса с хлебом, порой яйцами, которые брала из дома. Однажды удалось удачно продать в библиотеку полное собрание сочинений Ленина – это заметно подкрепило семейный бюджет.
На летних каникулах бабушка подработала акушеркой, а ее мама умудрилась привезти из с. Усть-Алексеево, где жили ее дети, козу. В конце августа по настоянию сельсовета семье пришлось съехать с квартиры фельдшера. Поселились на частной квартире в соседнем Кипарово, уже в 9 км от переправы. На учебу добираться приходилось дольше, а тут начали борьбу с пропусками и опозданиями. Когда на первое занятие в актовый зал проходил преподаватель, швейцар в нее больше никого не пускал, опоздавших сначала различным образом «прорабатывали», а после трех случаев на месяц лишали стипендии. Так вот, несмотря на все трудности, даже на расписание переправы, бабушка ни разу не опоздала и не пропустила ни одного занятия!
На таком длинном пешем пути на учебу, естественно, случались приключения. Однажды в начале зимы в темноте провалилась в Заостровку и с трудом, с помощью случайного прохожего выбралась, а в зиму на пятом курсе лишь чудом не попала в лапы местной шпаны – тогда не сложно было бы и сгинуть!
В зимние каникулы 4 курса бабушка работала. Уже через полгода жизни в Кипарово возникли трудности с жильем, и в апреле семье удалось удачно снять домик в Ладино. Всего в 5 км от переправы. Рядом текла Заосторовка, которую по дороге в город уже не нужно было пересекать, из нее Мария Андреевна с Ремиком вылавливали бревна для печки.
Практику после 4 курса проходила в районной больнице в далеком с. Холмогоры, куда уехала с Ремиром; там в оставшуюся часть лета удалось подработать акушеркой. А в сентябре 7-летний Ремик уже пошел в школу (тогда брали в школу с 8 лет, но он знал уже все буквы и цифры, умел читать, складывать и вычитать – вот его и взяли).
В сентябре 1939 г. началась Финская война, и на практических занятиях в хирургической клинике бабушка видела множество раненых бойцов. А в Новый год в институте была елка для детей, даже для детей студентов. Радость неимоверная, показывали звуковое кино (впервые увидали тогда), раздали богатые подарки…
Был еще случай. Молоко покупали у одного пожилого хозяина, который, прознав про их жизнь, стал сватать за бабушку 30-летнего сына; хорошо бы устроились, при мужчинах, в большом доме, но бабушка ждала Григория Кирилловича и отказала. Кто ж знал, что он не вернется! – жалела впоследствии Павла Афанасьевна.
Прошло распределение. Бабушка выбрала деревенскую жизнь, участковую больницу с. Пермогорье Красноборского р-на, близ Котласа. Близились госэкзамены. Жилищные условия к тому времени изменились, в доме стало очень тесно, шумно, не подготовиться. На время подготовки бабушка перешла в общежитие.
Когда закончились госэкзамены, оказалось, что из всего курса в 185 человек окончили с отличием всего 14, и бабушка в их числе! Когда бабушке вручили диплом (первой из курса: сначала выдавали дипломы с отличием, причем по алфавиту) и она вернулась на место, из ее глаз потекли слезы: вспомнилось, какой неимоверной ценой достались ей это. Никто – ни преподаватели, ни студенты – ничего не знали про все ее трудности.
После торжественной части последовало угощение и танцы, но объявили, что на лесозаводе сильный пожар, а там ведь работала Ольга! Бабушка, не раздумывая, ушла на подмогу. Был уже вечер, а из-за пожара трамвай не ходил, и все 9 км до места Павла Афанасьевна шла пешком. К утру нашла Ольгу, в безопасном месте, и они благополучно (если можно так выразиться о долгом пешем переходе с вещами) отправились в Заостровье.
Отбыли на место распределения. Особенно запомнилось путешествие по реке на карбасе. На Двине было сильное волнение, пароходы могли и не ходить, а нужно было поспеть в речной порт, поэтому поплыли в переполненной лодке с большими приключениями, т. к. волны то и дело норовили захлестнуть борта.
Не прошло и года работы в с. Пермогорье, как началась война. Бабушке 38 лет, возраст уже непризывной, но в июле 1941 г., несмотря на то, что рядом были молодые одинокие врачи, повестка пришла именно ей. Оказалось, что ее призвали как отличницу, а ее возраст и наличие детей роли не играли. Пришлось срочно ехать по мобилизации в открывшийся военный госпиталь. Мария Андреевна к тому времени жила уже на родине, и дети (старшей Лие было в то время неполных 12 лет!) две недели жили лишь под присмотром санитарок.
Раненые поступали в большом количестве, обычно ночью. Скоро госпиталь пришлось расширять, в 1942 г. последовал приказ к сентябрю переехать, причем в неизвестном для рядового персонала направлении. Перед этим семью, воспользовавшись отсутствием людей в доме, начисто обворовали, оставили лишь «осниманные» (орфография П. А. Берниковой – прим. автора) койки и голые стены… Имущество, конечно, не нашли.
Всех переезжавших высадили на ст. Мураши, где уже был госпиталь на 500 коек. Работы не было, и технический персонал начал ходить в колхоз на уборку урожая. А медработников направляли в лес за ягодами и грибами.
В результате госпиталь расформировали, всех переводили кого куда, и бабушку направили в Мурашинский госпиталь. Условия жизни были очень плохие: квартиры забиты эвакуированными, плохо с питанием, в магазинах и на рынке ничего не купить. Павла Афанасьевна запросилась в другое место, и тут ее демобилизовали вообще.
Семья поехала в родное бабушкино Усть-Алексеево (это большое село, близ которого расположено Горбищево). Остановились на Горбищево у сестры Анны. В семье Анны трое детей (муж на фронте), в ней же жила и мама. Дом небольшой: комната и кухня. Бабушкиной семье выделили комнату, так и ютились. Анна Афанасьевна работала в небогатом колхозе, с питанием было плохо, хлеба выдавали совсем мало, ели, в основном, картошку. Плюс держали корову. В продаже тогда не было ни хлеба, ни муки, ни зерна, хлеб выдавали по карточкам рабочим и служащим, а колхозникам – по трудодням, совсем мало. Анна получала только карточку на маму, на 200 г в день.
Бабушка устроилась терапевтом в райбольницу с. Усть-Алексеево, получала талоны на хлеб по 500 г в день и по 200 г на детей, вдобавок была порция обеда в закрытой столовой для врача и в общей – для детей – и все! Никто ничего не продавал, колхозники в округе были бедны, а в Устюге мука продавалась по 100 руб. за килограмм при бабушкиной зарплате 350 руб. в месяц. Все кругом голодали. Как прожить, прокормить детей?
Выход нашелся. Километров за 10-20 были более богатые деревни, куда Павла Афанасьевна решила ходить менять вещи на продукты. Очень помог паек табака (бабушка не курила, ей его выдавали лишь понемногу) и спичек еще из госпиталя. В селах в войну спичек не продавали, порой огонь появлялся сначала лишь в одной избе, куда остальная деревня ходила с угольками и лучинами «за огоньком». За спички порой отдавали последний кусок хлеба.
В первый же выходной бабушка раздобыла печеного хлеба и бидон творога, этого хватило на неделю. Так и ходила по деревням. Когда спички и табак кончились, в ход пошло другое имущество. Порой в чужой деревне приходилось и ночевать. Притаскивала на санках картофель, зерно, горох, соленую капусту, соленые грибы. На обед – сразу все 1100 г хлеба по карточкам и столовский паек (обычно литр овощного супа и каша – чаще пшено, две столовые ложки растительного масла). Все съедалось, хотя сытости никогда не было, а на ночь и на утро шли продукты из «мена».
Меновщиков в деревне было много, нередко они объединялись, уезжая порой километров за 50-60.
В декабре 1942 г. купили у Клавдии корову пополам с Александрой, жившей здесь же и работавшей портнихой. Клавдия (колхозница) с семьей на это время уезжала в более богатый район и согласилась продать корову за зерно. Теперь меняли вещи заодно и на сено. Семья ожила. Зиму в результате перезимовали сносно, хорошо, что никто не болел. А сколько в то время лежало в больнице взрослых и детей с голодными отеками (здесь их хоть как-то подкармливали, было даже мясо, сахар и коровье масло)! В эту зиму одна учительница из села потеряла сразу 4 детей: трое умерли от туберкулеза, а 12-летний сын подался бродяжничать. В эту зиму было очень тяжело с керосином, на всех была лишь одна пятилинейная лампа, и то без стекла. А школьников в доме четверо, и всем нужно было вечерами заниматься. Спать в результате ложились рано и в одно время, чтобы не жечь даром свет. Лишь перед Новым 1943 г. служащим продали по 200 г керосина – смастерили вторую лампу из бутылки и фитиля.
К первому мая семья переехала в собственную комнату при больнице в Усть-Алексееве, завели какое-то подобие огорода (высадили картофель из обрезков и глазков). Коровой пользоваться стало труднее: далеко. Правда, появился «подножий» корм: крапива, пистики, щавель, пучки, позднее – грибы и ягоды. Было еще голодно, правда, за «меном» приходилось ходить реже и ближе.
Осенью приобрели козу. От козы пошли козлята, стали держать двух коз, корм для них заготавливали летом. Так протянули до Великой Победы.
После войны жизнь понемногу налаживалась. Выросли дети, мои папа и две тети. В 1948 г. тетя Лиля поступила в пединститут, но сразу же перевелась в учительский институт, т. к. учеба в нем длилась всего 2 года: тетя Лиля заботилась о будущем образовании моего папы – двоих бабушке не потянуть! Папа мой окончил школу в 1950 г., пропустив класс по болезни, и поступил на геофак Ленинградского университета. Жил он на стипендию и материальной помощи требовал немного. В 1954 г. окончила школу и Ида, затем – культурно-просветительская школа, вернулась в с. Усть-Алексеево библиотекарем. В конце 50-х годов, уже в Калининграде, она окончила еще и три курса технологического факультета КТИ, работала все годы в АтлантНИРО (а тетя Лиля так и прожила всю свою жизнь в Усть-Алексееве, работая воспитателем в детском саду).
Надо сказать, официальный (но не фактический!) развод бабушки с мужем, видимо, послужил причиной того, что на семью дальнейшие репрессии не обрушивались: она не получила статуса семьи врага народа. Для детей придумана легенда, будто Григорий Кириллович погиб в Финскую войну, и этого хватило, чтобы избегать трудностей, например, в обустройстве детей. А вопрос о дедушке всплыл всерьез, лишь когда моему папе пришлось оформлять визу для выхода в научный рейс (он работал в АтлантНИРО) с заходом в африканские порты.
На этом тетрадь воспоминаний бабушки, охватившая 53 года ее жизни (вплоть до 1956 г.), заканчивается. Долгие годы бабушка работала акушером-гинекологом больницы с. Усть-Алексеево (помогла появиться на свет всему молодому поколению села!), как и прежде, почти ничего не тратя на себя. Держала огород, козу, собирала грибы, ягоды, была настоящим книголюбом. Помню ее посылки, обычно с разным вареньем и грибами. Ее подарки подобраны всегда были с большим вкусом, а ведь в советские годы сделать это было не так-то просто! Зная, что моя мама в детстве играла на фортепиано, она даже купила для нашей семьи пианино!
Бабушка умерла на 91-м году, испив чашу страданий до дна: последние годы своей жизни она испытала еще долгую и тяжелую болезнь. В справке о причине смерти записано: «Старость» – вот такой и была ее старость…
Я не зря пишу о бабушке именно в годовщину русской революции. На ваших глазах разворачивалась жизнь простой сельской женщины до и после коренного перелома нашей жизни. Бабушка пережила дореволюционную отсталость патриархальной русской деревни; после революции, вопреки всему, получила, пусть выстраданное, высшее образование, ценой невероятных усилий вырастила троих детей, дала им образование. Но сколько горя она при этом хлебнула: голод, репрессии отца и мужа, войну! Чего больше принесла в нашу жизнь революция, была она рождением «весны человечества» или русской катастрофой, решать вам..