Сохранено 2585967 имен
Поддержать проект

Три дня из жизни Александра Блока

Среди следственных документов советской поры присутствует нечто весьма примечательное: ордер на водворение за решетку поэта Александра Блока. Этот факт имел место почти 100 лет назад. Разумеется, это не та дата, которая может служить поводом, чтобы ее особо отмечать. Но это — безусловный повод для оценки того прошлого, о котором мы обязаны помнить.

Считается, что духовный кризис Александра Блока имел своим началом 1921 год, после того как была установлена официальная цензура. Но, как представляется, не только это, но и одно, более раннее событие вызвало у него осуждение прежних взглядов о днях, которые разожгут «мировой пожар в крови».

В феврале 1919 года в Петрограде предполагалось общее собрание учредителей Вольной философской академии. Было решено, что первое заседание откроется докладом Блока «Катилина. Эпизод из истории мировой революции». Но неожиданное обстоятельство помешало поэту выступить в Вольфиле. Это обстоятельство — арест в феврале 1919 года. Документ гласит:

СПРАВКА
Из материалов архивного фонда УФСБ РФ по Санкт-Петербургу и области установлено, что Блок Александр Александрович, 1880 г. р., дворянин, служил в Комиссариате народного Просвещения председателем Репертуарной секции, проживал по адресу: Петроград, Офицерская ул., д. 57, кв. 21, был арестован 15 февраля 1919 года Чрезвычайной Комиссией по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Союзе Коммун Северной области за принадлежность к партии левых эсеров.

Террор эпохи военного коммунизма был в те годы в полном разгаре. Арестовывали и расстреливали «заложников», раскрывали действительные и сочиняли мнимые заговоры. Блок подвергся аресту вместе с группой литераторов, сотрудничавших в левоэсеровских изданиях, после того как был раскрыт заговор руководителей левых эсеров. Его изоляция не была продолжительной. В своей записной книжке он 15 февраля писал:

«Вечером после прогулки застаю у себя комиссара Буллацеля и конвойного. Обыск. Арест. Ночую в компании и ожидании допроса на Гороховой». Следующая запись сделана 16 февраля: «Допрос у следователя Лемешова около 11 часов утра. Около 12-ти перевели в верхнюю камеру. [Чердак]. День в камере. Ночь на одной койке с Штернбергом. В 2 часа ночи к следователю Байковскому...» [второй допрос]...»

Среди тех, кто попал в число «заговорщиков», был писатель Иванов-Разумник. Его привезли на Гороховую 2—13 февраля 1919 года, — бывшее градоначальство, знаменитый центр большевистской охранки и, одновременно, пропускную регистрационную тюрьму.

В своих воспоминаниях он пишет:

«В пять часов утра — как я потом узнал — ряд автомобилей с чекистами подъезжали в разных частях города к домам, где жили мои знакомые, адреса которых я имел неосторожность занести в свою записную книжку (с этих пор никогда больше я этого не делал). Были арестованы и отвезены на Гороховую, 2: поэт Александр Блок с набережной реки Пряжки, писатель Алексей Ремизов, художник Петров-Водкин, историк М.К.Лемке — с Васильевского острова; писатель Евгений Замятин — с Моховой улицы; профессор С.Венгеров — с Загородного проспекта, — еще и еще со всех концов Петербурга, где только ни жили мои знакомые. Какая бурная деятельность бдительных органов советской власти!

Всех доставили на Гороховую, но не отправили из регистратуры на чердак, где они могли бы встретиться и сговориться со мною, а держали в других помещениях и стали поочередно вызывать на допросы.

Там их огорошивали сообщением, что арестованы они как участники заговора левых эсеров. Маститый профессор С.А.Венгеров спокойно сказал: «Много нелепостей слышал на веку, но эта — царица нелепостей». Е.И.Замятин стал хохотать, что привело в негодование следователя, малограмотного студента: над чем тут смеяться? Дело ведь серьезное. Но как ни старался следователь внушить арестованным они — левые эсеры и заговорщики, ничего из этого не выхолило: тогда он предложил каждому из них заполнить лист с подробным ответом на вопросы: как и когда они познакомились с левым эсером писателем Ивановым-Разумником? В каких отношениях и сношениях находятся с ним в настоящее время? Какие беседы вел он с ними обыкновенно, а за последнее время — в особенности? Каждый из арестованных, кроме обычной анкеты, заполнил и лист ответов на эти вопросы, после чего этих опасных государственных преступников, продержав на Гороховой меньше суток, стали отпускать по домам. Какая бессмыслица — с каким серьезным видом она делалась!

Исключение составили два человека — писатель Евгений Замятин и поэт Александр Блок: первого выпустили немедленно же после допроса, так что пребывание его во чреве Чека было всего часа два; второго задержали на целые сутки и отправили на чердак.

...Вернувшись с допроса, я попытался вздремнуть на голых досках, но с семи часов утра весь чердак проснулся и пришел в движение. Теперь, при дневном свете, я мог рассмотреть своих товарищей по заключению, потолкаться среди них, поговорить с ними. Вот уж подлинно — какая смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний! Русские, немцы, финны, украинцы, армяне, эстонцы, евреи, грузины, латыши, даже несколько китайцев; рабочие, крестьяне, бывшие офицеры, студенты, солдаты, чиновники, даже несколько "действительных статских советников", беспартийные и партийные, а из последних — главным образом социалисты разных толков, до анархистов включительно; политические и уголовные, а среди последних группа "бандитов", так себя именовавших; ватные тулупы и пиджачные пары, рабочие куртки и потрепанные остатки былых сюртуков, френчи и толстовки — все промелькнули перед нами, все побывали тут...

Во всех группах, к каким я ни подходил, разговоры вращались вокруг одной и той же темы — возможной "интервенции" мифических "союзников" и неизбежной тогда эвакуации Петербурга большевиками: всю ночь глухо докатывались до нас орудийные удары. Придется большевикам уходить из Питера — что тогда они с нами сделают? Отберут овец от козлищ? — Надо сказать, что громадное большинство отвечало на эти сомнения бесповоротно: всех перестреляют. Рано утром внесли громадные чайники с горячей жидкостью, именовавшейся чаем; выдали по восьмушке хлеба на человека. В нашей пятерке некий спекулянт шедро подсластил чай сахарином, в изобилии имевшимся в его карманах, — это было большой гастрономической роскошью. Солдат-эстонец, в один прием проглотив свою восьмушку хлеба, меланхолически заметил: "И это на весь день". Но горячая жидкость все же немного меня подкрепила и разогнала сонное настроение. Однако настроение большинства было подавленное. Замятин первым из арестованных вышел из узилиша.

Иное дело было с Александром Блоком. Он был явно связан с левыми эсерами: поэма “Двенадцать" появилась в их партийной газете "Знамя Труда", там же был напечатан и цикл статей "Революция и интеллигенция", тогда же вышедший отдельной брошюрой в партийном издательстве. В журнале левых эсеров “Наш Путь" снова появились "Двенадцать" и "Скифы", вышедшие опять-таки в партийном издательстве отдельной книжкой с моей вступительной статьей. Ну как же не левый эсер? Поэтому допрос Александра Блока затянулся, и в то время, как всех других вместе с ним арестованных мало-помалу после допроса отпускали по домам, его перевели на чердак. Меня он там же застал, я был уже отправлен в дальнейшее путешествие, но занял он как раз то место на досках, где я провел предыдущую ночь, и вошел в ту же мою "пятерку". Одновременно с ним попал на чердак и стал соседом Блока наш будущий "ученый секретарь" Вольфилы А.З.Штейнберг».

17 февраля 1919 года Блок А.А. за недоказанностью обвинения из-под стражи освобожден. Помогли хлопоты М.Ф.Андреевой и Луначарского.

В письме к Н.А.Нолле-Коган, вскоре после возвращения домой с Гороховой, Блок писал: «...просто какая-то глубокая усталость, доходящая до апатии временами [...] Чувствуя все время [каждый день] мундштук во рту [воинская повинность], обыски, Гороховая... Я не мог бы, если бы и не хотел устать...»

Через год после смерти Блока А.З. Штернберг напечатал в вольфильском сборнике, посвященном памяти покойного поэта, свои очень живые воспоминания о том, как автор «Двенадцати» — «весь свободы торжество» — провел день 14 февраля на чердаке Чека.

Зинаида Гиппиус в книге «Живые лица», рассказывающая о своих отношениях с Блоком, вспоминает, что в первые после Октября дни он задавал себе вопрос: «Как же теперь... ему... русскому народу, лучше послужить?»

Да, это было для него главное: писать, творить, созидать культуру для народа. «...Савинков ...затевал антибольшевистскую газету,— пишет 3.Гиппиус. — Ему удалось сплотить порядочную группу интеллигенции. Почти все видные писатели дали согласие... Звоню Блоку... Зову на первое собрание.

Пауза. Потом:
— Нет. Я, должно быть, не приду.
— Отчего? Вы заняты?
— Нет. Я в такой газете не могу участвовать».

И, тем не менее, 13 февраля 1919 года Блок был взят под стражу... Казалось бы — могло ли оказать влияние на поэта, певца прекрасного, непродолжительное лишение свободы?.. На видимую его последующую деятельность это как будто и не повлияло. Но совершенно зримо: на собственной судьбе он почувствовал, каковы в реальности его былые мечты о будущем, исполненном радужного бытия. Все реже выходят из-под его пера стихи. Все реже обращается он к поэтическому творчеству.

Вдумаемся в смысл некоторых строк его последнего стихотворения — «Пушкинскому Дому».

Что за пламенные дали
Открывала нам река!
Но не эти дни мы звали,
А грядущие века.

Пропуская дней гнетущих
Кратковременный обман
Прозреваем дней грядущих
Сине-розовый туман.

Явственно и остро ощущаем мы в этих немногих словах глубокое разочарование жизнью, ломающей, рушащей какую-то глубоко личную душевную основу. Ту, что побуждала поэта творить.

Истинный поэт, Поэт от Бога — всегда пророк.

Земное сердце уставало.
Так много лет, так много дней.
Земное счастье запоздало
На тройке бешеной своей...

Не о себе ли сказал Блок в этих строках?

В своих воспоминаниях о нем Зинаида Гиппиус выделяет две его черты: трагичность и незащищенность. Она — не ошиблась.

Захар ДИЧАРОВ