Дичаров Захар Львович — писатель, журналист, поэт, сценарист, историк. Родился в 1912 году в Варшаве. Детство прошло в Петрозаводске. Там же окончил курсы киномехаников. Работал с кинопередвижкой в Карелии и Калининской области, затем электромонтером на предприятиях Ленинграда (1932-1934). Получил среднее медицинское образование.
Автор романов «Хановей», «Тайна острова Эль-Па-раисо», повестей «Снова февраль», «Под волнами Югарки», «13 шапок», многих рассказов, очерковых книг «По эту сторону океана», «В страну таежных следопытов», «Омоложенный гигант» и др. Захар Дичаров — организатор, составитель и один из авторов книжной серии «Распятые. Писатели — жертвы политических репрессий», руководил Историко-мемориальной комиссией Союза писателей Санкт-Петербурга. Ранее им была подготовлена книга «До последней минуты... Памяти ленинградских писателей, погибших на фронтах Отечественной войны 1941 —1945 гг.». Автор-составитель книги «Голоса из блокады» — о писателях, ставших жертвами блокадных лишений. Еще одна книга — «От имени живых...»,— подготовленная Дичаровым, содержит воспоминания ленинградских писателей, испытавших незаконные репрессии.
8 сентября 1937 года Захар Дичаров, студент 2-го курса исторического факультета Ленинградского университета, был арестован. В обвинение ему было вменено «участие в подпольной троцкистской организации». По приговору Особого Совещания при НКВД СССР за совершение преступлений, предусмотренных статьями 17, 58-8, 58-10 ч. 1, 58-11 УК РСФСР (соучастие в террористической деятельности, контрреволюционная агитация и пропаганда) подвергнут длительным политическим репрессиям: 19 лет тюрем, лагеря, ссылки.
Полностью реабилитирован в 1956 году. В 1958 году экстерном закончил Ленинградский университет. Член Союза писателей Санкт-Петербурга, член Санкт-Петербургского Союза журналистов.
МАТЕРИ
Мама! Ты слышишь ли? — сердцу так больно...
Рушатся слезы и рассыпаются, грустью звеня.
Хочется крикнуть:
«Не надо! Оставьте! Довольно!»
Слезы схватили за горло и душат меня.
Разве вот этот, такой бородатый, усталый,
мне незнакомый, с бледным и серым лицом,
он — разве сын твой, кого в колыбели качала,
названный ныне преступником и подлецом?
Каждую ночь, сквозь решетки глухие, незримо,
ты приходишь ко мне и сегодня, я знаю, придешь.
Ты придешь и узнаешь под маской тюремного грима,
сядешь ближе и детскую песню споешь...
Позабудут и друг, и жена, только ты никогда не забудешь:
разве матери помнят детьми причиненное зло?
Знаю, что ни случись — только ты никогда не осудишь
и поймешь, что меня злой и злобной волной унесло.
* * *
Вновь прогремел за мной засов.
И дни и мысли костенеют,
и, будто маятник часов,
шатаюсь от стены к стене я.
И в этот бронзовый язык
как будто сердце превратилось,
и время вдруг, в какой-то миг,
споткнулось и остановилось...
ПЕС
Когда над портом ветер, гул и мрак
и оглушен весь мир и обесцвечен,
ждет пес — не ступит ли на мол моряк...
Так — день за днем, так — каждый вечер.
И лишь когда незримый горизонт
вновь заиграет медною зарею,
он встанет и уйдет и в безответный сон
тоску немую до утра зароет.
...В какой-то миг сюда вернется он.
Ну вот и дом. Собака на причале.
Прибой. Гудки. Все та же явь. И сон.
Только они его встречают.
Ни друг, ни сын, ни сестры.
И не мать. Никто не расцелует, не обнимет;
когда от шерсти пальцы он отнимет,
язык шершавый станет их лизать.
Бродяга я. Пусть долгими ночами
соленый шторм лицо и руки жжет,
мне б только знать: есть пес. И на причале с
идит. И смотрит вдаль. И ждет...
НОЧЬ
Всю ночь в тюрьме гремят ключи,
всю ночь... а сердце до рассвета
тревогой тайною одето
и трепетно в груди стучит.
Всю ночь рыдает мой сосед.
И снится мне, как друг за другом
мы ходим непрерывным кругом,
а выхода из круга — нет!
КЛАДБИЩЕ НА ПЕЧОРЕ
О, Господи Боже, прости их, —
нет, знали они, что творили,
когда на просторах России
кровавую песнь заводили.
А пели так смутно, так грозно
под свист непогасших метелей
и ткали по избам на кроснах
полотна для смертных постелей.
И тем, кто голодный да сирый
воздвиг вековечные храмы
всему непокорному миру, —
достались лишь раны и срамы.
О, Господи, Господи Боже,
пусть сгинуло б это навеки!
Не годы, а дни наши множат
забытое зло в человеке.
Теперь уж не просим, не молим:
«Подайте нам грош, Христа ради!»
Уже не взываем: «Доколе
дышать нам в тюремной ограде?»
Взнуздали иною уздою
и втиснули в рваное платье.
Куда же податься нам, братья,
объятые общей бедою?
Куда же нам кинуться ныне,
взывая к добру и согласию,
в надежде, что время отринет
все то, что навязано властью?
...Продавшие совесть, барыги
устои последние рушат:
ужели не сбросим вериги,
немую сковавшие душу?..
* * *
Умирают диктаторы...
Кто на заднем дворе
догорает, вонючим бензином облит,
кто — в бетонной норе,
обработанный дымом молитв.
Подыхают от пуль и от бомб
(сиротеет высокий пост!),
низвергаясь бронзовым лбом,
глухо стукаются о помост.
В виллах пышных, во тьме лесов
драгоценную жизнь влача,
умирают в компании псов,
без причастья и без врача.
...Долог жизни их блудный бег
(в чем другом, а в этом фартит!)
Но в бессмертье, в грядущий век
палачам — никогда не войти!
ТАК ДОПЕТА ЛИ ПЕСНЯ?
(Послесловие из книги З.Дичарова "Жизнь прожить...")
От тех дней, когда стало былым мое «вражеское» рабство, минуло больше полувека.
В юности, в молодости, я метался, спрашивал себя — «Кем быть?..» То хотелось стать военным летчиком — медицина не пропустила; то пытался стать воспитателем малолетних правонарушителей — не получилось. И вот теперь, когда за плечами почти уже прожитая жизнь — пора, пора сказать и о том, что сегодня живет в душе: волнует, радует, печалит. Ушли в прошлое те годы, что означали мы словами «советское, советский». Что удалось свершить им, а что не свершилось? И что же обещает нам грядущее?..
О себе. Да, за былые годы изданы десятки книг: проза, публицистика, поэзия, история; да, много прозвучало по союзному и ленинградскому радио моих выступлений и широки были на них отклики.
По две такие разные половины.
Одна та, когда я жил в России, другая — в ней, но без нее, без России. Одна — юность, молодость, а другая — с заткнутым ртом, с заплеванной душой, со связанными руками; скудное бытие за кусок хлеба, лишь за то, чтобы ты жил с покорной головой.
И все-таки ты жил в России, а не в другой, дальней стороне. Миллионы таких же жили молча. Протест общественной совести был подавлен. Обычная, простая житейская правда заглушена, принижена.
Миновалось ли это бесследно?
В часы тягостных размышлений ты, человек, изнуренный испытаниями, спрашиваешь себя: что же такое твоя нынешняя старость? Оскудение телесное, вялость мышц? Нет, совсем нет. Душа-то ведь не стареет. Она всегда ждет — не блеснет ли вдали луч надежды?
Ныне жизнь наша приобретает скорость космическую. Не успеваешь сделать задуманное, осмыслить пережитое, как на тебя наплывает волна повседневных, порой никчемных, забот. И допрашиваешь себя: «Что же мы, литераторы, оставим завтрашним людям?.. И отвечаешь себе, что сильны мы до тех пор, пока не сломлена духовная опора нации. Пока для детей интересен и Ломоносов, и Пушкин, а для юношества — Родина, ее история, а не пепси-кола, не жевательные таблетки «Орбит», не то страшное, что несут с собой наркотики.
Я вспоминаю на страницах этой книги свое прошлое и прошлое своей страны. Почему оно вспоминается с такой болью?..
Родина... Россия...
Нет ничего отвратительней, чем безразличие и равнодушие к своей стране, к ее языку, быту, к рощам и полянам, к ее деревням, к людям, кем бы они ни были — гениями или простыми трактористами, к ее настоящему и будущему.
Мы должны, наконец, жить душой и для души, и не только думать о счастье, но и делать все, чтобы оно было. Помнить... Всегда помнить о тех, чьи могилы лежат по всей России — от Баренцева моря до Черного, от Берлина до Тихого океана. Могилы тех, кто отдал свою жизнь за Родину. Мы должны помнить и о тех, кто был безжалостно втоптан сапогами НКВД-КГБ. Помнить о тех, кто безвинно погиб от кровавых рук сталинщины. Над огромным великим народом издевалась команда растленных негодяев с погонами. У народа отнимали веру в будущее, отнимали силы для жизни в настоящем. Они оставались безнаказанными, но кара неизбежно приходит: это книги. Печатное слово. Ровно десятилетие продолжалась моя работа над созданием и выпуском в свет шеститомной книжной серии: «Распятые. Писатели — жертвы политических репрессий».
1. «Тайное становится явным». Л., 1993.
2. «Могилы без крестов». Л., 1994.
3. «Палачей судит время». Л., 1998.
4. «От имени живых». Л., 1998.
5. «Мученики террора». Л., 2000.
6. «Слово, взятое в цепи». Л., 2000.
Их были сотни — тех, кто творил литературу, без которой не мыслится культурная жизнь огромной страны. Сотни, тех, кого пытали на допросах, а потом губили на Колыме, Воркуте или на Магадане. Осип Мандельштам, Даниил Хармс — замученные; Борис Корнилов, Матвей Бронштейн — расстрелянные... Эти книги — память, а так же и мой ответ палачам, тем, кто пытался помешать их рождению и опорочить самого автора и его труд. Но время уходит, а слово о погубленных остается...
Если б вызнать — что там, впереди,
там — за далью, за смехом за горем?
Песня машет крылами в груди,
песня тянется к радостным зорям.
Песне хочется сумрак забыть
и, взвиваясь все выше и выше,
жить бессмертно и смертно любить;
песню-друга обнять и услышать.
Ведь когда-то придется уйти
с этой пахнущей жизнью планеты
и с собой навсегда унести
искры песни и музыку света.
Ведь когда-то покинешь навек
эту землю, и руки устанут.
И под трепетом сомкнутых век
зерна глаз, осыпаясь, увянут.
Но покуда, смеясь, ты живешь
по еще неизведанным метам,
от родимой земли не уйдешь,
если песня твоя не допета.
Теперь, под конец своей жизни, я молча повторяю слова, сказанные поэтом Мусой Джалилем в Моабитской тюрьме, где его уничтожили фашисты:
Я сделал все что мог,
А песню допоете...