Сохранено 2585967 имен
Поддержать проект

Боннэр Руфь Григорьевна

Боннэр Руфь Григорьевна
Дата рождения:
18 августа 1900 г.
Дата смерти:
25 декабря 1987 г., на 88 году жизни
Социальный статус:
учащаяся Промышленной Академии им. Сталина
Национальность:
еврейка
Место рождения:
Иркутская губерния, Верхняя Страх (так в документе)
Место проживания:
Москва, Россия (ранее РСФСР)
Место отбывания:
Бутырская тюрьма Бутырский следственный изолятор, следственный изолятор № 2 г. Москвы, Бутырка, Москва, Россия (ранее РСФСР)
Место отбывания:
Карагандинский исправительно-трудовой лагерь КАРлаг, Республика Казахстан
Место отбывания:
Акмолинский лагерь жён изменников Родины АЛЖИР 17-ое женское лагерное специальное отделение Карагандинского ИТЛ, Республика Казахстан
Место захоронения:
Востряковское кладбище некрополь, Москва, Россия (ранее РСФСР)
Дата ареста:
10 декабря 1937 г.
Приговорен:
Особым Совещанием при НКВД СССР 22 марта 1938 года по обвинению «член семьи изменника родины»
Приговор:
8 лет исправительно-трудовых лагерей; освобождена из Карлага 6 января 1946 года
Реабилитирован:
в 1954 году
Источник данных:
Справка уточнена по данным от родственников
Книга Памяти:
Раздел: АЛЖИР
Фотокартотека
Боннэр Руфь Григорьевна Боннэр Руфь Григорьевна Боннэр Руфь Григорьевна Боннэр Руфь Григорьевна Боннэр Руфь Григорьевна Боннэр Руфь Григорьевна Боннэр Руфь Григорьевна Боннэр Руфь Григорьевна Боннэр Руфь Григорьевна
От родных

В январе 1992 года мама написала очерк "Судьба одной семьи и органы госбезопасности". О следственных делах отца и друга семьи я выложу позже, а сейчас о бабушке и ее брате с небольшим вступлением:

"В начале августа 1991 года мне позвонил незнакомый человек, который представился Андреем Станиславовичем Пшежедомским, помощником председателя КГБ Российской Федерации Иваненко. Он сказал, что его шеф хочет со мной встретиться. По старой диссидентской привычке я ответила, что в гости к КГБ не хожу и если им надо меня видеть, то пусть пришлют официальную повестку. Человек этот стал говорить, что я его неправильно поняла, что они (кто — КГБ?) меня «очень уважают» и просто «хотят со мной встретиться».
КГБ РСФСР тогда был почти новорожденным младенцем. Чем он станет — я представляла плохо. Ничего хорошего не ожидала. Но мне было любопытно. Я сказала: «Если вам так хочется познакомиться, приходите ко мне».
И через пару дней они пришли. Поначалу разговор у нас не клеился. Говорили чуть ли не о погоде. Что-то о моих статьях в «МН», о Конгрессе памяти Сахарова. Я не выдержала и спросила, для чего же все-таки они пришли. Они сказали, что решили налаживать связи с политическими деятелями и общественностью, что хотят выяснить, чего от них ожидают, и выработать новую концепцию для их организации. Насчет концепции я рекомендовала обратиться к одному из экспертов конгресса, который детально изучил новый (союзный) закон о КГБ и нашел, что в нем нарушены почти все права человека. Сказала, что себя политическим деятелем не считаю и, выступая по тем вопросам, которые меня беспокоят, высказываю только свое личное мнение, так что они пришли не по адресу.
Но, в общем, беседа была доброжелательная. Представителей КГБ в таком человеческом качестве я видела впервые в жизни, да еще у себя на кухне в ясный солнечный день за чашкой кофе. И я сказала: «Дайте мне прочесть следственные дела моих родителей и дяди. И помогите найти рукописи Андрея Дмитриевича, украденные КГБ в Горьком».
Иваненко сразу обещал выполнить первую мою просьбу, но был не уверен, что сможет выполнить вторую. На этом мы расстались. А еще через несколько дней позвонил Андрей Станиславович и пригласил в понедельник прийти к ним читать следственные дела. Но этот понедельник оказался 19 августа — путч. И только 20 августа, увидев мельком в коридоре Белого дома (московского) Иваненко, я вспомнила и сразу об этой договоренности забыла.
А потом вновь позвонил А.С., и я впервые переступила порог дома на Лубянке, который в обиходе называется Большой дом.

Я ходила по его многокилометровым коридорам. Видела внутреннюю тюрьму (теперь там бухгалтерия столовой) — маленький трехэтажный дом во дворе, сложным переходом соединенный с основным зданием, окруженный им со всех сторон. Там было всего несколько камер-одиночек, расположенных на двух этажах. Заключенных держали здесь недолго — один-два дня. Сюда привозили на суд, который проходил в помещении, отделенном от тюрьмы небольшим коридором и коротким лестничным маршем. Показывал и рассказывал мне все молодой симпатичный лейтенант. И на переходе из внутренней тюрьмы к залу судебных заседаний, дверь в который теперь заделана, рассказал, что здесь судили его деда, и тот получил обычный в те годы при¬говор: высшая мера наказания — расстрел.

Приговор приводился в исполнение на другой стороне той же Лубянской площади в подвале дома Военной коллегии. Подземный переход, идущий под всей площадью, под всеми переходами метрополитена и городскими коммуникациями, соединял его с основным зданием КГБ. Это последний путь многих тысяч людей. Я в этом переходе не была и даже не знаю, есть ли он сейчас. Что-то подступившее к горлу помешало спросить...

<...>

Следственное дело мамы № 15871, тонюсенькое само по себе, кажется совсем незначительным по сравнению с делом о снятии с нее судимости, которое было заведено задолго до начала процесса реабилитации на основании моих заявлений о том, что я — инвалид войны.

На тюремной фотографии у мамы торжествующая улыбка, прямо подтверждающая мою тогдашнюю мысль, что она хочет, просто не может дождаться, чтобы ее наконец арестовали.

Дело заведено до ее ареста. Оно открывается справкой (лист дела 1) от 4 ноября 1937 года: «З отделом ГУГБ арестован быв. работник Коминтерна Алиханов Геворк Саркисович, как член к/р троцкистской организации и японский разведчик. В Москве по ул. Горького, 36, кв. 317 гост. "Люкс" проживает жена Алиханова — Боннэр Руфь Григорьевна, 1901 г.р., ур. Сибири, Верхне-Острожное, б/п (маму уже исключили из партии. — Е.Б.), подданная СССР, учащаяся Пром. Академии им. Сталина. У ней (так написано!) имеются дети... Дети находятся в Ленинграде у матери Боннзр. Боннзр подлежит аресту». А мама в анкете арестованного не пишет, что у нее есть дети. И в своем единственном допросе на вопрос: «Какие связи Алиханова вам известны?» — отвечает: «Знакомых Алиханова я не знаю, так как нашу квартиру из его знакомых никто не посещал и с ним я к его знакомым никуда не ходила». Вот, оказывается, какой у нас был дом — ни к нам никто, ни мы никуда! Читаю в который раз это место в мамином деле и не могу сдержать улыбки, сквозь слезы, конечно. И свои допросы вспоминаю, когда — как дебильная — повторяла: «Я маленькая».

Заканчивается мамино дело (лист № 8) выпиской из протокола Особого Совещания при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР от 22 марта 1938 года: «Боннэр Руфь Григорьевну — как члена семьи изменника родины — заключить в исправтрудлагерь сроком на восемь лет, считая срок с 9/Х11-37 года. Дело сдать в архив». Внизу штамп, в котором помечено, что из Бутырской тюрьмы мама отправлена в Акмол. С/О Карлага. И стоит №461218.

Дело маминого брата Матвея Григорьевича Боннэра начинается постановлением об избрании меры пресечения и предъявлением обвинения от 29 сентября 1937 года, в котором написано: «Достаточно изобличается в том, что он является участником к/р шпионской организации и ведет подрывную работу против СССР в пользу Японии».

Полный текст его первого допроса в день ареста, 26 октября. «Вопрос: Вы арестованы за контрреволюционную деятельность. Дайте показания об этом. Ответ: Я контрреволюционной деятельности не вел. Вопрос: Это неверно. Вашим запирательством вам не удастся скрыть от следствия вашу преступную деятельность. Предлагаем вам давать правдивые ответы. Ответ: Я ничего не утаиваю и еще раз повторяю, что я никакой преступной деятельностью против соввласти не занимался. Вопрос: Предупреждаем вас, что мы вынуждены будем изобличать вас имеющимися материалами следствия. Еще раз предлагаем дать исчерпывающие показания о вашей преступной деятельности. Ответ: Я могу повторить мною уже сказанное, что никаких преступлений против соввласти я не совершал».

Второй (он же последний) допрос был 21 ноября. В нем Матвей признает, что он был японским шпионом. Никаких материалов следствия, о которых говорил следователь, в деле нет. Сразу же за вторым допросом идет обвинительное заключение (листы дела 25 и 26), в котором сказано, что он признал себя полностью виновным в преступлениях по ст. 58 пп. 6 и 11 УК РСФСР и далее такой текст:
«Полагал бы настоящее следственное дело № 35719-37 по обвинению Боннзр М.Г. считать законченным и согласно приказа № 00485 НКВД СССР — Генерального Комиссара Государственной Безопасности — тов. Ежова — направить в НКВД СССР на рассмотрение по 1 категории. Обвинительное заключение составлено 31 декабря 1937 г. г. Ленинград». Последний лист дела № 27 — «Справка. Решение Комиссии НКВД и Прокуратуры СССР от (дата не проставлена. — Е.Б.) — 1937 года в отношении Боннэр Матвея Григорьевича приведено в исполнение 20.Х11.1937 г.». Что это за решение? Почему приведено в исполнение на десять дней раньше обвинительного заключения? Расстреляли, а потом оформили?"

Tatiana Yankelevich

Короткие и порой отрывочные сведения, а также ошибки в тексте - не стоит считать это нашей небрежностью или небрежностью родственников, это даже не акт неуважения к тому или иному лицу, скорее это просьба о помощи. Тема репрессий и количество жертв, а также сопутствующие темы так неохватны, понятно, что те силы и средства, которые у нас есть, не всегда могут отвечать требованиям наших читателей. Поэтому мы обращаемся к вам, если вы видите, что та или иная история требует дополнения, не проходите мимо, поделитесь своими знаниями или источниками, где вы, может быть, видели информацию об этом человеке, либо вы захотите рассказать о ком-то другом. Помните, если вы поделитесь с нами найденной информацией, мы в кратчайшие сроки постараемся дополнить и привести в порядок текст и все материалы сайта. Тысячи наших читателей будут вам благодарны!