Маркова (Иванова) Елена Владимировна
Елена Иванова (в замуж. Маркова) - воспитательница старшей группы детских яслей ОЛПа № 2. 1948-1950. Коми АССР, Воркутлаг, ОЛП №2
С маленькими узниками мне пришлось встретиться дважды: в конце 1940-х гг. на ОЛПе № 2, где находились каторжане, и в начале 1950-х гг. в специальном лагере «матери и ребенка» для заключенных Речлага. В первом случае я работала воспитательницей в старшей группе лагерных яслей, во втором - лаборантом клинической лаборатории, брала у детей анализы.
Это было на «Втором» - так называли ОЛП, который обслуживал шахту № 2. Я провела на нем почти пять лет. За это время могла бы окончить университет! Но судьба определила меня в «Воркутинскую академию имени Лаврентия Берия»... В 1946-1947 гг. я «вкалывала» на этой шахте на разных подземных работах. Мне пришлось подносить бревна в забой для крепления лавы и работать на откатке. Лошадей в те годы под землей не было, и вместо них вагонетки с углем передвигали каторжанки.
Мой подземный труд неожиданно прервался в связи с эпидемией тифа. На лагерь обрушились «три Т» - тиф брюшной, тиф сыпной и тиф возвратный. Они буквально косили каторжан, среди которых и без того была очень высокая смертность. Лагерных медиков мобилизовали на борьбу с этим злом. Не забыли и тех, кто был списан на общие работы. Так я вырвалась из подземелья и стала медсестрой в тифозном бараке. И по сей день не могу понять, как я тогда не заболела тифом. Я не соблюдала самые элементарные предосторожности. Собственная жизнь, жизнь на каторге, не представляла для меня никакой ценности. Мною владело одно стремление - вырвать из когтей смерти как можно больше человеческих жизней. Тогда и собственная жизнь приобретет смысл. Работа в тифозном бараке напоминала мне полевой госпиталь февраля 1943 года. Также непрерывным потоком шли тяжелораненые (теперь-тифозные больные). Так же не хватало лекарств и других лечебных средств, не хватало времени и рук, приходилось несколько суток не спать... Тогда была война, теперь лагерь.
Помню чувство торжества над смертью, когда в тифозном бараке удалось спасти одного юношу родом из Западной Украины. По всем показателям он был обречен на смерть. «Летальный исход неизбежен», - говорили врачи. Ему едва исполнилось 17 лет. Его звали Василь Перун. Фамилия легко запомнилась. Перун - верховный бог древних славян, громовержец и повелитель стихий. Земляки говорили, что Василя Перуна загнали на каторгу за крынку молока. А эту крынку он принес бойцам УПА (Украинской повстанческой армии). Срок, 20 лет каторжных работ, превышал его возраст!
Хотя Перуна доставили в тифозный барак полуживого, он поразил всех нас необыкновенною красотой. «Красив как бог» - это сказано про него. И вот он, такой молодой и красивый, умирал в тифозном бараке. Он был совершенно беспомощным и к тому же не говорил по-русски. Незнание русского - характерная черта всех западных украинцев. Кроме своего родного украинского, они, как правило, знали польский, некоторые - немецкий или венгерский, русский - никто. Перун был вежливым мальчиком, благодарил нас за любую мелочь. Лицо его поражало тихой просветленностью. И вот нам, лагерным медикам, удалось его вытащить с «того света». Он начал поправляться, на его лице появилась улыбка. Его сделали санитаром и он пополнил наш медотряд, отважно сражавшийся на тифозном фронте.
Когда медикам удалось победить «три Т», меня оставили работать в санчасти. Так я избавилась на какое-то время от общих работ.
Е.В. Маркова - студентка 1-го курса Всесоюзного заочного политехнического института. 1954. Коми АССР, Воркута, ссылка
Примерно в эти же годы в женской зоне появились маленькие каторжанчики. Для хранителей лагерного режима это событие стало полной неожиданностью. Каторжанки предназначались для уничтожения, а не для размножения. В системе исправительно-трудовых лагерей (ИТЛ) предусматривались лагеря матери и ребенка, а в каторжных лагерях не должно было быть никаких детей. На каторге был создан особо строгий режим: мужчины и женщины находились в изолированных зонах, бараки запирались на запор, на окнах- решетки, даже внутри зоны запрещалось свободное хождение (исключение делалось для медиков и некоторой обслуги). Вольные мужчины строго наказывались за связь с каторжанками. Казалось, все было предусмотрено, все продумано. И вдруг - появились дети! Откровенно говоря, это событие поразило даже нас. Нет, мы, конечно, были наслышаны о лагерях матери и ребенка. До нас доходили слухи, что уголовницы и бытовички намеренно заводили детей, чтобы избавиться от тяжелых работ. Их мало тревожила судьба ребенка, они думали только о себе. Но мы, 58-я статья, мы, политкаторжанки, были совсем другие люди, у нас - иное отношение к жизни, другой нравственный уровень и нас нельзя сравнивать с ними! Да и вообще, как на каторге могут появиться дети? В этом есть нечто противоестественное и жутковатое!
Но факт остается фактом. Первый каторжанчик появился на моих глазах в общем рабочем бараке. В 1946 г. у каторжанки Ани Осечкиной родился сын Сашенька. Он так и жил среди каторжанок примерно до годовалого возраста. В женской зоне ведь не было предусмотрено создание детяслей, не была спущена смета, не выделен обслуживающий персонал. А отправить Аню с сыном в лагерь матери и ребенка ИТЛ начальство не имело права. Смешивать обычных зэков и каторжан строго запрещалось. (Здесь хотелось бы обратить внимание на очень распространенную ошибку, бытующую в современных публикациях, когда не делается различие между заключенными ИТЛ и каторжанами. Даже авторы, специально занимающиеся репрессиями, иногда называют заключенных ИТЛ каторжанами и наоборот).
Трудно описать, какие мучения испытывала Аня Осечкина, находясь с новорожденным в общем бараке без малейших удобств, без пеленок, детского питания, без отдельной кроватки для малыша! Трудно описать и мучения женщин, которые приходили в барак после 12-часового рабочего дня и не могли уснуть - ребенок своим криком не давал им покоя.
Эскиз рисунка для детской комнаты "мамской" колонии. Оформитель - узница Озерлага, художница Нина Мальцева. 1947
Когда число маленьких каторжан увеличилось, лагерному начальству пришлось принимать экстренные меры. Для детей пришлось отвести отдельный барак и выделить медперсонал. В ОЛПе №2 появились детясли. Я вначале работала медсестрой, а когда были укомплектованы две группы детей, младшая и старшая, я стала воспитательницей старшей группы. Вот таким образом в своей лагерной жизни я близко столкнулась с детьми, рожденными за колючей проволокой.
Свой рассказ о детях я начну с подлинного документа 1947 г., который здесь и воспроизведу. Я написала «маленький очерк» о первом мальчике, Саше Осечкине, который родился в каторжанском бараке, и этот очерк отправила своей маме. Вот выдержка из моего письма:
9 октября 1947 г.
Воркута.
«Родненькая мамусенька!
Посвящаю Тебе свой первый маленький очерк. Я пишу о Саше, который находится в наших детяслях. Ты любишь детей и, возможно, с интересом и волнением прочтешь о маленьком узнике. Постарайся сохранить...»
Приведу с сокращением свой «очерк», который я назвала «Рожденный в каторжанском бараке». Пусть прозвучит голос из далекого 1947 года.
«Он родился в длинном деревянном бараке, где семьдесят женщин, пришедших с тяжелой двенадцатичасовой работы, кричали, ссорились, смеялись, плакали, перетряхивали грязную рабочую одежду и рядом с мокрыми чунями, поставленными на печку для просушки, подогревали синий турнепсовый суп.
За колючей проволокой он казался пришельцем из иного недоступного мира! Подходили, рассматривали...
- Мальчик, маленький живой мальчик! - радостно звучал голос девушки.
- Боже мой, что будет с этим несчастным ребенком! - горестно сокрушалась женщина.
Ребенок принес с собой бесконечные темы для разговоров, некоторые сочувствовали матери и с умилением относились к крошке. Ребенок стал для них живым напоминанием о свободе, семейном очаге, домашнем уюте, о многом дорогом и любимом, ушедшем в далекое невозвратное прошлое.
Были и те, которые негодовали. С грязных мешков, заменявших подушки, поднимались взлохмаченные головы и раздавались ругательства. Перепуганная мать прижимала ребенка к своей груди: «Спи, мой хороший, спи!»
Он болел с самого дня своего рождения и к году с трудом сохранял равновесие, когда его ставили на тоненькие дрожащие ножки. Он много плакал и почти совсем не умел говорить.
- Ма-ма-ма, - лепетал он, когда хотел кушать, и, - ба-ба-ба, - когда сердился.
Когда ему исполнился год, его поместили в детясли, где уже собралось шестнадцать деток, среди которых он был самым старшим.
Елена Иванова (в замуж. Маркова) - первая встреча с мамой после 10-ти лет разлуки. 1954. Коми АССР, Воркута
Для детей отвели половину барака, разделенную на две части: в одной они спали в деревянных кроватках, тесно прижатых одна к другой, во второй - играли, ползая по небольшому, наспех сколоченному манежу. В этой комнате дети виделись с матерями, занятыми в течение дня работой, а вечером приходящими к ним на свидание. Саша понемногу окреп и учился ходить, держась за перила манежа. Он был капризен и общество детей часто раздражало его. Он любил оставаться один и сосредоточенно играл обрезками дерева и жестянками, заменяющими ему игрушки.
Маму он ожидал с нетерпением. Иногда, очнувшись от глубокой задумчивости, он повторял: «Мама - мама - мама!» Когда ему исполнился год и восемь месяцев, он еще не умел разговаривать и лепетал на своем собственном языке. Если ему хотелось выйти из комнаты и он не мог открыть дверь, он настойчиво выкрикивал «Ка! Ка!», что заменяло «открой».
Увидя зеркало или что-либо блестящее, он в восхищении повторял: «Га-га! Га-га!» Девочек он, называл «нана», а мальчиков и мужчин «дада».
Очень привлекала его музыка. При звуках радио он поднимал крохотный пальчик и настороженно прислушивался. Однажды на прогулке он столкнулся с баянистом, что-то наигрывавшим на своем инструменте. Вначале он был удивлен и испуган. Его глаза наполнились страхом дикаря, увидевшего необыкновенное чудо. Еще бы! Незнакомый большой «дада» держал на коленях что-то живое, подвижное, издававшее диковинные звуки! Но страх быстро прошел и море звуков унесло его на своих волнах. Грустные напевы делали его задумчивым, услышав веселые, он улыбался и притопывал в такт.
Вернувшись в ясли, он сейчас же взял в руки маленькую скамеечку, сел в уголок, поместил ее на коленях и, перебирая пальчиками, начал раскачиваться и напевать «та-та», «та-та».
Приближалось обеденное время. Детей усаживали за круглый столик на маленькие детские стульчики. Саша самостоятельно тащил свой стул и усаживался. Ведь он был старше всех! Открывалась дверь и показывалась няня с ведром супа. Как и все дети, Саша бурно приветствовал ее появление: он стучал по столу крошечным кулачком и оглушительно визжал.
Вид игровой комнаты "мамской" колонии. Оформитель - узница Озерлага, художница Нина Мальцева. 1954
После еды, пока шли приготовления к дневному сну, Саша подтягивал свой стульчик к окну, становился на него и, касаясь носиком подоконника, всматривался в движущийся за окном мир. Он видел немногое: угол соседнего барака, кусок деревянного настила (тротуара) и часть дороги, покрытую грязным снегом, утоптанным ногами каторжан. Проходили темные фигуры людей, занятых своими мыслями и делами и не замечавших, что кто-то маленький стучал в стекло крошечным кулачком и тоненьким голоском, умирающим там же за окном, кричал призывающе: «Ди! Ди!», что означало «Приди!»
В письме упомянуты 16 детей. В детяслях они составляли старшую группу. Подробно воспроизведен словарный запас Саши Осечкина. Остальные дети разговаривали еще хуже. Их детский лепет иногда пополнялся некоторыми словами, но чаще всего это были нерусские слова. Среди мамок были украинки, немки, польки и женщины других национальностей. Каждая мама в часы своих свиданий общалась с ребенком на своем родном языке. А детям предстоял русскоязычный детдом. Их срочно нужно было обучать русскому языку!
Заведующая детяслями, милая женщина из «декабристок», забила тревогу и начала добиваться у лагерного начальства должности воспитательницы:
- Нужно взять молодую энергичную женщину с правильной русской речью, которая охотно бы возилась с детьми и за короткое время смогла бы научить детей говорить по-русски.
Начальство не возражало. Решили взять вольнонаемную. Но подходящей кандидатуры не нашлось. Тогда заведующая предложила на эту должность меня. Она не раз наблюдала, как я, будучи медсестрой, подолгу вожусь с детьми, пытаясь научить их говорить: «это - стол, это - стул, это - мальчик...». Другие медсестры выполняли только свои медицинские обязанности и не пытались обучать детей говорить. Вначале начальство возмутилось: не может каторжанка быть воспитательницей, детей нужно воспитывать в советском духе, все каторжане - «фашистские прихвостни», чему они научат детей!
Но неожиданно один из «режимников» поддержал нашу заведующую:
- Знаю я эту каторжанку «Е-105». Мы всегда при обысках у нее находим то книги, то тетради с записями. Она все убивается, что вместо университета попала на каторгу, ей очень учиться хочется. Значит, и детей будет охотно обучать. (Эти подробности я узнала через некоторое время от самой заведующей).
Так в моей лагерной жизни произошла перемена, на сей раз благополучная. Кстати, я к этому не приложила никаких усилий. Все произошло как бы само собой. Я старалась не пользоваться приемами, вполне естественными для обездоленных, несчастных людей - молить о помощи и спасении, или любой ценой пытаться устроиться на легкую работу. Когда попадала в шахту, старалась, стиснув зубы, переносить ужас общих работ. Но судьба время от времени проявляла ко мне свою милость и давала мне передохнуть.
Я с воодушевлением принялась за новую работу, всеми силами старалась облегчать участь маленьких узников, принести свет в их мрачную жизнь. Но, Боже мой, сколько трудностей ожидало меня на этом пути! Передо мной поставили главную задачу- научить детей говорить по-русски как можно быстрее. Задача эта могла быть решена в том случае, если попутно преодолеть многие трудности, связанные с лагерной действительностью. Дети были болезненными, нервными и запуганными. Они не бывали на воздухе. Систематические прогулки были для них невозможны из-за отсутствия теплой одежды, а на Воркуте, как известно, «двенадцать месяцев зима, остальное-лето». Ни медсестры, ни няни не имели свободного времени, чтобы выводить детей на воздух даже в редкую хорошую погоду. Мне предстояло решить эту проблему.
Дети росли без игрушек и детских книг, без всего того, что привычно окружает обычных детей. Они никогда не видели домашних животных. Живой котенок был для них столь же далек и недоступен, как живой слоненок. Часть этих трудностей объяснялась тем, что детясли возникли на каторге неожиданным образом и не были обеспечены даже тем малым, чем официально снабжался лагерь матери и ребенка. Невозможность прогулок на свежем воздухе, отсутствие игрушек и детских книг приводило к задержке физического и умственного развития детей. Я решила срочно достать детские книги и игрушки. Но как? Если действовать через КВЧ, то это затянется на долгие времена. В письме домой я попросила свою мамочку как можно скорее выслать мне посылку с детскими игрушками и бандероль с детскими книгами. Наша заведующая добилась у лагерного начальства разрешения на получение таких посылок не только для меня, как воспитательницы детяслей, но и для мамок. Не все мамки могли рассчитывать на такие посылки. Иностранцы не имели связи с домом. Не все наши отечественные узницы поддерживали связь с родственниками. Но некоторые мамки откликнулись на мой призыв и вскоре наши маленькие каторжане увидели книги с красочными рисунками и смогли обучиться таким нехитрым детским играм, как складывание кубиков, постройка пирамидок и домиков, катание зверюшек на грузовичках. Мы с заведующей искали любые возможности, чтобы изменить плачевное положение детей.
Нужно сказать, что нам всем очень повезло с заведующей. Она от души заботилась о маленьких каторжанах, доброжелательно относилась к обслуге детяслей и к мамкам, закрывала глаза на нарушение лагерного режима, к примеру, на то, что мамки врывались в детясли во внеурочное время. Ей приходилось почти ежедневно стучаться в двери лагерного начальства и просить, требовать, убеждать. Только так, вложив в дело свою душу и свою энергию, можно было осуществить невозможное и вывести детясли из убогого состояния.
Дети начали преображаться буквально на глазах. Они окрепли, похорошели и заговорили. Наши общие усилия принесли свои плоды! Я не могу назвать, к сожалению, фамилию нашей заведующей. Дело в том, что к вольнонаемному начальству мы обращались «гражданин начальник». Обращаться по имени и отчеству было запрещено. О ней я знаю только то, что она приехала на Воркуту к репрессированному мужу.
Все мамки были заняты в зоне на легких работах. Если бы они трудились на шахте, где рабочий день длился 12 часов, после которого еще нужно было из рабочей зоны под конвоем попасть в жилую зону (на что требовалось довольно много времени), то они не могли бы видеться со своими детьми - дети уже спали, когда шахтеры приходили с работы.
Свидания с детьми проходили в большой манежной комнате. Наша пожилая няня Дмитриевна обычно предупреждала всю обслугу: «Держитесь, бегут сумасшедшие мамки!» Возбужденная толпа мам врывалась в манеж и обрушивалась на нас с какими-нибудь претензиями. Повод для недовольства всегда находился. Каждая мама разыскивала своего ребенка, брала на руки, обцеловывала, обласкивала и сама кормила его во время ужина, а потом укладывала спать.
Нужно сказать, что детей кормили неплохо. Но это произошло не сразу. В период организации детяслей вообще не было детского питания, так как детям отпускались те продукты, которыми питалось взрослое население лагеря. Нужно было приложить немало усилий, чтобы дети постоянно получали молочные продукты. А их нужно было доставлять из сельскохозяйственных лагерей, расположенных южнее Воркуты. Наша заведующая сумела решить эту проблему. Молочная манная каша, молочный рисовый суп, кусочек сливочного масла, полстакана сметаны - все это попадало в ежедневное меню. Всегда были булочки, пирожки и овсяный кисель. Иногда попадала рыба, мясо - очень редко. Фруктов и овощей почти не было, разве только турнепс. Воркута - далекое Заполярье! Да и во всей нашей стране в те годы люди вели полуголодное существование.
Если прежде, когда не было воспитательницы, мамки все свое внимание сосредотачивали на кормлении, то теперь их уже интересовали вопросы развития ребенка. Каждая мама старалась найти время для разговора со мной. Я всегда с подробностями рассказывала, как ребенок себя вел, какие книжки и какие игры его больше всего интересуют, какие он выучил стихи, какие происходили события. Я любила своих подопечных. Я хорошо знала каждого ребенка, мамы это чувствовали и очень ценили. Раньше мама была один на один со своим чадом, а теперь я совмещала с ролью воспитательницы еще и многие другие роли, обычно на воле присущие родственному окружению. О каждом ребенке я говорила только доброе слово. Дети, естественно, были очень разными. Некоторые развивались быстро, проявляя те или другие способности. Саша Осечкин проявлял интерес к музыке, Светочка Панчук - к танцам. Но были и пассивные дети, ни к чему не проявлявшие интерес. Однако я не допускала никакого разделения детей на одаренных и бездарных. Дети и так уже были обездоленными от рождения. Они появились на свет в зоне, без всякой вины они стали маленькими каторжанами!
В каждом маленьком существе я старалась найти что-нибудь положительное и сказать о нем только доброе слово. Например, если ребенок не проявлял себя в танцах или на уроке рисования, я находила в нем другие добродетели - он хорошо себя ведет, он - доброго нрава, умеет дружить с детьми или еще что-нибудь. В этом смысле я не следовала методике некоторых воспитателей и учителей, от которых мама могла услышать: «Ваш ребенок ничем себя не проявляет, он серенький ребенок».
В общем, все дети в старшей группе наших детяслей довольно быстро сумели сделать качественный скачок на другой уровень развития.
Здесь я разрешу себе нарушить хронологический порядок описания событий и расскажу об одном эпизоде, произошедшем в 1993 г. В июне того года я принимала участие в Международном конгрессе политических узников Украины, который проходил в Киеве с выездной сессией в Каневе. После моего выступления о воркутинских лагерях ко мне подошли несколько бывших каторжанок-воркутянок. Мы с трудом узнавали друг друга, ведь прошло более 40 лет. Одна из них бросилась ко мне со словами: «Я Магдалина Бегар, была с Вами на Воркуте. Мой мальчик воспитывался в лагерных детяслях. Он очень хорошо себя вел и Вы часто повторяли: «Маленький Бегарчик - идеальный мальчик!» Помните его? Спасибо Вам за все доброе, что Вы делали для наших детей. Мы живем в Ивано-Франковске, улица Суворова, дом 45. Приезжайте к нам в гости!»
Ее слова прозвучали как лучшая награда, которую я неожиданно получила из того давно ушедшего запроволочного мира. В страшных лагерных условиях добрые дела ценились очень высоко.
Но вернемся в ОЛП № 2 к маленьким каторжанам. Детские книги как бы открыли для них окно в окружающий мир. Они перешагнули через колючую проволоку, увидели леса, моря, реки и поля. Мир населился множеством животных, птиц и растений. Дети начали мечтать о своем месте в этом огромном мире. Кто-то хотел стать капитаном, кто-то летчиком, другие мечтали о сцене. Как только дети одолели трудности с русской речью, мы стали готовить детские концерты, в которых участвовали все. Пусть это был самый короткий концертный номер или всего лишь немая картинка, пусть это была массовка, важно другое - всеобщее приобщение к искусству.
Да, я еще не упомянула об одной важной детали: в наших детяслях детей не стригли наголо, как было принято в детдомах. Поэтому маленькие артисты имели очень привлекательный вид. Но для этого нам пришлось немало потрудиться, чтобы победить завшивленность. И, конечно, нужна была добрая воля заведующей. Если бы нагрянула какая-нибудь комиссия, она непременно получила бы взыскание. Ведь детдомовские дети стриглись наголо во всей нашей стране! Голая ребячья головка - непременный признак детдома. А дети в детяслях каторжанского лагеря имели почти что домашний вид! Это можно рассматривать как некоторый парадокс, но так было. Когда я выходила с детьми на прогулку, можно было услышать такие возгласы:
- Какие красивые, какие приличные дети!
- Никогда не скажешь, что это лагерные дети!
- Совсем домашний вид у этих деток!
Такое мнение окружающих окрыляло меня... Мои слова могут сейчас восприниматься как преувеличение. Однако на детей можно взглянуть. В моем архиве сохранились фото моих воспитанников и некоторые из них приведены на этих страницах. Детей разрешили сфотографировать незадолго перед отправкой в детдом. Для мам это было подарком судьбы. В каторжанских лагерях никто не имел право фотографироваться по собственному усмотрению. Фото в профиль и фото анфас делались только для личных дел так же, как и отпечатки пальцев. Детей тоже не разрешалось фотографировать, но перед разлукой разрешили, как исключение. Теперь мамы не только смогли сохранить на память изображение своих крошек, но и послать снимки своим родным. Тогда и я получила на память фото своих воспитанников. Им было около трех лет, кому-то больше, кому-то меньше.
Тамара Кокарева, воспитанница старшей группы детских яслей в ОЛП № 2. 14 марта 1947. Коми АССР, Воркутлаг, ОЛП №2
Вот Томочка Кокорева. Милое личико в пышных кудрявых волосиках, чуть лукавое выражение. У нее вид очаровательной домашней девочки. А здесь она со своим лучшим другом Витенькой. Витя красив и очень нравится девочкам. Он собирается стать летчиком. Когда он был совсем маленьким, его считали трусоватым - он боялся заячьего хвоста. Тогда у детей еще не было игрушек, и какая-то мама принесла детям заячий хвостик. На Витю этот хвост произвел устрашающее впечатление! Но это случилось давно. А теперь он стал совсем другим, смелым и умным. Он мастерит бумажные самолетики, и обязательно будет летать. А Томочка хочет быть капитаном. Неважно, что она девочка, она ничего не боится, и обязательно будет плавать по морям и океанам.
Томочка Кокарева вернулась из детского дома в Тотьме к родителям после их освобождения из заключения
Сережа Толачко незадолго перед отправкой в детский дом из ОЛП № 2. 1950. Коми АССР, Воркутлаг, ОЛП №2
Сережа Толочко - самый неспокойный мой воспитанник, но и самый любознательный. Мне казалось, что он больше всех привязан ко мне. Он ходил за мною по пятам и без конца задавал вопросы. «Милый, милый Зозик» - так он называл себя, когда был совсем маленьким. Зозик явно предпочитал общество очаровательной Светочки Панчук. Она себя называла Кузей. Это случилось, ясное дело, когда она была маленькой. Но всем детям «Кузя» нравилась больше чем «Света». Так она и осталась «Кузей», даже тогда, когда стала знаменитой артисткой в старшей группе лагерных детяслей. Она лучше всех танцевала и пела. На новогоднем концерте Светочка-Кузя исполняла роль Снегурочки!
Света Панчук незадолго перед отправкой в детский дом из ОЛП № 2. 1950. Коми АССР, Воркутлаг, ОЛП №2
Надя Лозинская незадолго перед отправкой в детский дом из ОЛП № 2. 29 июля 1949. Коми АССР, Воркутлаг, ОЛП №2
Надю Лозинскую называли Галочкой и «Бендочкой». Ее мама попала на каторгу из Западной Украины, отсюда и «Бендочка». Она самозабвенно складывала кубики, была просто виртуозом в этом деле. Засыпая, она всегда просила меня спеть ей песенку «У кота ли, у кота, колыбелька хороша». Впрочем, эту колыбельную любили все дети, и я ее напевала каждому, переходя от одной постельки к другой.
Катя Грюнинг незадолго перед отправкой в детский дом из ОЛП № 2. 29 июля 1949. Коми АССР, Воркутлаг, ОЛП №2
У Катеньки Грюнинг были особенно большие трудности с русским языком, что и понятно: ее мама - немка. Словарный запас маленькой Грюнинг вначале состоял из немецких слов, но общими усилиями нам удалось научить ее и русскому языку. Катенька отличалась добрым, покладистым характером.
Глядя на все эти милые личики трудно теперь подозревать меня в преувеличении! Но кто-нибудь может сказать: «Да что в них особенного? Обыкновенные дети!»
Ну что ж, наша задача и состояла в том, чтобы лагерных детей превратить в обыкновенных. Мы старались смыть с их облика лагерно-детдомовский штамп. Если это удалось, значит мы действительно сделали все возможное и невозможное! Но не скрою, мне это далось непросто. Роль воспитательницы я получила нежданно-негаданно по причудливой прихоти лагерной судьбы. Без специального дошкольного педагогического образования мне приходилось всецело опираться на свою интуицию и на воспоминания о своем детстве. Я старалась копировать ту манеру воспитания, какой пользовались мои родители.
Елена Маркова (урожд. Иванова) у себя дома с любимым котом "Васиком". После освобождения из заключения можно было общаться с животными.
Прежде всего мне хотелось создать атмосферу добра и спокойствия. Со стороны обслуги не допускались никакие наказания, шлепки, грубые слова и громкие окрики. Что греха таить, няни любили повышать голос, а «шлепки по попе» считали совершенно необходимым средством воспитания. Мне пришлось воспитывать не только детей, но и детясельную обслугу.
Ласка и внимание - это был первый принцип моей «педагогической деятельности». Второй же принцип состоял в том, что детей нужно обязательно увлечь. Увлечь чем? Книгами, игрушками, рисованием, детским театром. Да, театром, и об этом я расскажу подробно чуть дальше. Меня очень обрадовало, что детские книжки, кубики и другие игрушки оказали на детей буквально волшебное действие, но все же некоторых детей было трудно растормошить и увлечь. Требовалось более сильное средство для того, чтобы вывести их из пассивного состояния. И меня осенило - нужно создать детский театр, ставить не только концерты, но и пьески, в которых были бы заняты все дети. Если они будут вовлечены в единое действо, то не останется места для безразличия и пассивности.
Здесь я также опиралась на свой детский опыт. Будучи первоклашкой, я стала артисткой ТЮЗа (театра юного зрителя). Но наш ТЮЗ состоял не из взрослых артистов, а из детей. Дети были артистами и зрителями. Мой первый спектакль - «Цветы маленькой Иды» (по сказке Андерсена), в котором я играла роль Иды. Затем была детская пьеска «Репка» (по мотивам народной сказки), где я танцевала бабочку. Я остановила выбор на «Репке», адаптировав ее к дошкольному возрасту и к лагерным условиям. И закипела работа. Репетиции, объяснения, как нужно входить в роль, костюмы, декорации...
Я читала текст, а дети разыгрывали действия в виде пантомимы, танцев и песенок.
«Посадил дед Репку» - начинала я.
Саша Осечкин как самый высокий и самый старший был Дедом. Он усаживал на маленький стульчик Репку, которую изображала Галочка Лозинская (Бендочка).
«Выросла Репка большая-пребольшая». При этих словах Галочка постепенно выпрямлялась и тянула вверх ручки, показывая как она выросла. Наибольший эффект в этом месте производили вставные номера с массовками. Полюбоваться, как выросла Репка, прилетали Бабочки. Они порхали вокруг Деда и Репки, танцевали и пели. Самые сложные движения выполняла Светочка-Кузя, которая была царицей Бабочек. После Бабочек на сцену выпрыгивали Кузнечики, а за ними появлялись Букашки, которые хороводили вокруг Дедки-Репки. Букашками были малыши из младшей группы, что вызывало особое умиление зрителей. Красочные массовые сцены неизменно проходили «на ура».
«Стал Дед Репку тянуть. Тянет-потянет вытянуть не может!». На помощь поочередно приходят Бабка, Внучка, Жучка и Кошка. Но Репка не поддается. И только приход Мышки приводит к победному результату. Ура, - вытянули Репку! И опять пляшут и поют Бабочки, Кузнечики, Букашки.
Премьера «Репки» прошла с потрясающим успехом. Артистов вызывали на бис, дарили подарки, просили готовить новые номера. Радость успеха окрылила всех - детей, мам и меня, конечно. До спектакля мало кто верил в успех. Скептики говорили: «Да не может этого быть, дети еще двух слов связать не могут, о каком детском представлении может быть речь среди слаборазвитых лагерных детей!» Но наши малыши показали, что никакие они не слаборазвитые, хотя и лагерные. Особенно радовались мамы детей из младшей группы. Они даже не мечтали, что их малышей привлекут к выступлению. Ведь в их группе не было воспитательницы и с детьми никто не занимался. Старшая группа считалась в детяслях «элитным подразделением» - здесь была воспитательница. Всех удивляли успехи детей, словно они совершили прыжок из состояния полной дикости в эру цивилизации.
«Репка» оживила все наши занятия. На уроке рисования я могла предлагать знакомую всем детям тему: «А теперь давайте рисовать репку. Какие у нее листочки? Зеленые. Берем зеленые карандаши. А какое небо над репкой? Синее», - и дальше в таком же духе.
Во время всех наших начинаний кто-нибудь из детей стремительно вырывался вперед и показывал наилучшие результаты. Лучше всех рисовал Валерик Мормоль. И, что интересно, во время свободного урока, когда дети могли заниматься тем, чем захотят, Валерик всегда просил бумагу и цветные карандаши и принимался рисовать. А Галочка Лозинская всегда начинала заниматься кубиками. Дети очень отличались друг от друга и способностями, и пристрастиями, и поведением. К каждому ребенку был нужен индивидуальный подход.
«Что их ждет в будущем?» - грустно задумывалась я над их судьбой. С каждым днем близился час разлуки. Когда увезут детей и куда - этого никто точно не знал. Паническое настроение матерей нарастало. Приближался детдом и, может быть, разлука навеки. Как смогут маленькие дети перенести этап в условиях Заполярья? Этап будет длиться долго, предстоят пересадки. Кто их будет сопровождать? Наверное, вольная няня и медсестра. Разве смогут они за всеми уследить, вовремя накормить, как следует одеть! При оформлении документов могут перепутать фамилии и имена. Дети еще не в том возрасте, чтобы отвечать за себя. Когда придется встретиться? Если и случится дожить до окончания срока, если и наступит день долгожданной встречи, то что тогда предстоит? Старая женщина встретится со взрослым человеком, сыном или дочерью, который может быть и признать не захочет свою мать...
Э.А. Айнгорн с дочерью в ссылке у мужа после освобождения его из заключения в 1944 году. 1940-е. Коми АССР, Воркута
Все эти опасения, вполне реальные и нисколько не вымышленные, приводили матерей в полнейшее отчаяние. Сердце охватывал леденящий ужас. С мамами вела успокоительные беседы наша вольная заведующая. Для сеанса психотерапии вызывали их к оперуполномоченному. Все беседы сводились к тому, что нужно держаться спокойно и радостно, чтобы не травмировать детей. Разве им в лагере, за колючей проволокой, хорошо? В детдоме им будет значительно лучше. Их повезут на юг, в красивые теплые места. Их будут учить, им откроют дороги в светлое будущее. Мамы соглашались, но расставаться со своим ребенком было мучительно больно.
Когда за детьми «пришли» и после коротких сборов построили попарно для вывода из зоны... Боже мой, что тогда началось! Дети шли к вахте, крепко держась за ручки, будто бы прося друг у друга помощи. Томочка Кокорева держалась за руку Витеньки, Света Панчук - за Зозика... Видеть это без слез было невозможно. Вся обслуга рыдала. Матери с воплями бросились к своим детям, каждая хватала своего ребенка, прижимала к груди, целовала, заливаясь слезами. Дети кричали и плакали. Их пришлось насильно отрывать от матерей. Из зоны их выносила вохра...
После отправки детей в детдом в ОЛПе № 2 произошли большие перемены. Это было время, когда завершилась организация Речлага. О Речлаге нужно сказать несколько слов. В конце 1940-х гг. началось преобразование лагерей в связи с усилением лагерного режима. В Коми АССР в период 1948 -1950 гг. были созданы два особых лагеря: Речной в Воркуте (Речлаг) и Минеральный в Инте (Минлаг). В этих лагерях сосредоточили «наиболее опасных преступников», осужденных по ст.58 УК РСФСР (и по аналогичным статьям УК других союзных республик). Среди них были политзаключенные и каторжане. Хотелось бы обратить внимание на то, что в 1948 г. указ о введении в нашей стране каторги, принятый в апреле 1943 г., был отменен, и те, кто был осужден на каторжные работы, перешли в Речлаг или в Минлаг. В этих лагерях режим во многом напоминал каторжные лагеря - решетки на окнах, запоры на дверях бараков, вохра с автоматами и собаками, запрет на бесконвойный выход из зоны, номера на одежде. Прежде номера носили только каторжане. Параллельно с Речлагом существовал Воркутлаг, который считался лагерем обычного (не особо строгого) режима. В нем попадалась и 58-я статья, но в небольшом количестве (главным образом - малосрочники), основное же лагнаселение состояло из бытовиков и уголовников.
Меня перевели в Речлаг 30 ноября 1950 г. В моей учетной карточке, с которой я познакомилась в 1993 г., так и написано: «убыла в Речлаг 30.XI.50». Номер мой изменился. Вместо каторжного номера «Е-105», который я носила шесть лет, с 1944 по 1950 г., я получила речлаговский номер «М-702». Некоторое время меня перебрасывали из одного лагерного подразделения в другое. На Мульде и на «14 километре» я строила железную дорогу местного значения. Место стройки все время удалялось от зоны, где мы проживали, увеличивалось время подконвойного похода «туда» и «обратно», мы уставали до такой степени, что, добравшись до барака, валились на нары без сил. Здесь пришлось перенести сильнейшее потрясение: когда нас пригнали в зону, мы нашли следы недавней расправы - на стенах бараков следы от пуль, кровавые пятна, на нарах засохшие лужи крови и более страшные свидетельства. До нашего женского этапа здесь был мужской лагерь. Поползли слухи, что произошло восстание, подавленное самым свирепым способом.
Потом был женский лагерь на «Втором Кирпичном». Вначале я опять попала на общие работы, но в скором времени меня взяли медсестрой в санчасть и «жить стало лучше, жить стало веселее». Здесь на меня сильнейшее впечатление произвело посещение мужского лагеря на Безымянке, где содержались «немецкие военные преступники». Но об этом нужно рассказать отдельно, чтобы далеко не уходить от основной темы - рассказа о лагерных детях и их матерях. А с ними я встретилась в мамском лагере на юге Воркутинской земли, на берегу многоводной реки Усы. Точный речлаговский номер лагерного подразделения мне не удалось установить, а описательно он, лагерь матери и ребенка, находился между пристанью Воркута-Вом (впадение реки Воркуты в Усу) и железнодорожной станцией Сейда. Неподалеку находился совхоз «Заполярный». Так я второй раз в своей лагерной жизни столкнулась с маленькими узниками. Первый раз это были маленькие каторжане на ОЛПе № 2, второй - маленькие речлаговцы.
Попытаюсь сравнить эти два запроволочных мира. Объединяло их то, что дети появились на свет за колючей проволокой. Они с самого рождения были обделены судьбой и всю свою дальнейшую жизнь должны были носить клеймо детей «врагов народа». Некоторое различие заключалось в происхождении и бытоустройстве этих двух лагерей. Каторжанский ОЛП № 2 был производственным лагерем. Все его лагнаселение предназначалось для работ в шахтах. Детясли представляли собой некий экзотический островок, жизнь которого во многом зависела от доброй или злой воли начальства. Речлаговский лагерь матери и ребенка с самого начала был задуман и создан как специализированное учреждение, вся обслуга которого предназначалась не для работы на производстве, а для внутрилагерных работ. Здесь не нужно было ходить к лагерному начальству и добиваться разрешения на получение детского питания, детской одежды и т.д. Все это было предусмотрено с самого начала. В основном в этом лагере было лучше и детям, и матерям. Но в чем-то было хуже - детей отправляли в детдом в двухлетнем возрасте, а на ОЛПе №2 они задержались до 3-4 лет. Этап двухлетних крошек в условиях Севера приводил матерей в отчаяние. Единственное спасение все видели в одном - в приезде родственников, готовых взять на воспитание лагерного ребенка. Были случаи, когда детей забирали в возрасте 10-11 месяцев, чаще всего - в полуторагодовалом возрасте.
Медицинское обслуживание детей здесь было организовано гораздо лучше. Например, была лаборатория клинических исследований, в которой проводились исследования крови, мочи, мокроты, желудочного сока, кала и конгрементов. В соседнем сангородке, где находилось взрослое население (доходяги и прочая слабкоманда), подобной лаборатории не было.
Витя Жигулин и Тамара Кокарева незадолго перед отправкой в детский дом из ОЛП № 2. 23 августа 1949. Коми АССР, Воркутлаг, ОЛП №2
С этой лабораторией связаны последние три года моей лагерной жизни. Я создавала лабораторию, я была ее единственным сотрудником - и лаборантом, и заведующей. Моя мамочка прислала мне из Москвы книгу А.Я.Альтгаузена «Лабораторные клинические исследования» (Медгиз, 1951) - учебное пособие для медицинских учебных заведений и школ медицинских лаборантов. Она служила мне настольной книгой, с которой я не расставалась. Она была моим университетом, моим храмом науки. Мне приходилось абсолютно все выполнять самостоятельно: от подготовительных и подсобных манипуляций до самых сложных анализов, включая микроскопию. Помощников и наставников я не имела. Все свободное от непосредственной работы время я проводила, уткнувшись в книгу. И училась, училась, училась.
Случались и казусы. Наш врач, Мария Мироновна Коцюба, получила медицинское образование за рубежом. Когда она назначала те или иные клинические исследования, она пользовалась терминологией, принятой в странах Запада. При составлении учебника Альтгаузена сказалась наша советская тенденция - как можно меньше упоминать зарубежных фамилий (будто бы все сделано нашими медиками и химиками). Однажды Мария Мироновна мне говорит: «Определите виноградный сахар в моче с помощью реакции Фелинга». Я бросаюсь к Альтгаузену, лихорадочно листаю страницы - нет такой реакции! Я в полнейшем отчаянии - не знаю что делать, как быть. Благо в этот день в нашей зоне находился профессор Александр Васильевич Хохлов. Он проживал в соседнем сангородке, к нам его приводили под конвоем как консультанта. Я к нему с вопросом: «Что это за реакция Фелинга?» Он берет моего Альтгаузена. «Вот смотрите, здесь все описано, это реакция со щелочным раствором сернокислой меди. Фамилия Фелинга не значится, а когда я учился, ее еще упоминали».
Такая же история произошла с количественным определением белка в моче. Мария Мироновна назначает «пробу Геллера». Нет Геллера в моем учебнике, а есть способ, усовершенствованный Альтгаузеном! Мне пришлось в своем учебнике делать во многих местах перевод советских медицинских терминов на западноевропейские.
Мария Мироновна Коцюба была в нашем лагере примечательной личностью. Родом из Западной Украины (родилась в Самборе). Осуждена на 15 лет каторжных работ как украинская националистка, прибыла на Воркуту из львовский тюрьмы. Ее каторжанский номер «Ш-251»-конец алфавита. Сразу можно определить, что прибыла в лагерь гораздо позже меня: мой номер «Е-105». Действительно, из учетной карточки я узнала, что ее пригнали этапом в январе 1946 г. (а меня - в июле 1944). Мы с ней вместе были на ОЛПе № 2, потом встретились на Усе. Ее девичья фамилия Тарнавская. Она дочь известного генерала времен первой мировой войны Мирона Тарнавского. Род Тарнавских - старинный украинский дворянский род, вернее, польско-украинский. Некоторые представители рода считали себя поляками, некоторые - украинцами. В русском варианте фамилия преобразовалась в Тарновскую. В лагере Мария Мироновна продолжала держаться со шляхетской гордостью. Западные украинцы относились к ней чрезвычайно почтительно, считая ее одной из героических личностей УПА. Она была значительно старше многих из нас. В 1950 г. ей исполнилось 48 лет.
Работа в клинической лаборатории меня очень увлекла. Каждый день я пополняла свои знания, а это было именно то, к чему я всегда стремилась. Если мне не судьба учиться в университете, то здесь, в лагере, хоть чему-то постараюсь научиться! Последние три года лагерной жизни были для меня самыми «светлыми», если так можно выразиться, говоря о лагере. Я называю этот период «рассветом над рекой Усой».
С детьми я общалась каждый день, но далеко не так, как на ОЛПе № 2. Там я была воспитательницей, знала каждого ребенка как своего собственного, о каждом могла написать целый трактат. Здесь же я хорошо знала только тех детей, с мамами которых была дружна.
Однажды произошло страшное событие - пожар в бараке, где находились дети. Это случилось ночью. Поскольку наш лагерь был режимным, то на ночь бараки запирались на запоры. Мамки жили отдельно от детей. Детские бараки находились в той же зоне, но группировались отдельно. Эта часть зоны называлась «Детскими яслями». Детские бараки не запирались. На ночное дежурство оставалось несколько человек- няня, медсестра в каждом детском бараке и одна дежурная врачиха на все детясли.
Когда в мамском бараке кто-то увидел через окно языки пламени над одним детским бараком, началась страшная паника. Боже мой, какие вопли и стоны начали сотрясать воздух! Мамки пытались выломать двери барака, и в одном бараке это удалось сделать. Толпа мамок понеслась к детским баракам. С вышек раздались выстрелы. Это была ужасная ночь! Пламя и дым над бараками, крики и плачь детей, вопли матерей, оставшихся в запертых бараках, рев толпы, вырвавшейся из-под запоров, и стрельба с вышек! Страшная ночь! Общими усилиями детей удалось спасти, пожар ликвидировать. Но чего это всем стоило!
Расскажу несколько конкретных историй о лагерных детях и их мамах.
Димочка, который остался без мамы. Прежде всего речь пойдет о маленьком Димочке Слёзкине, которому пришлось некоторое время жить в лагере без мамы. Его мама, Женя Слёзкина, моя большая приятельница, попала в лагерь самым невероятным и самым обидным образом. Будучи белорусской партизанкой, она оказалась в тюрьме гестапо, откуда ее спас один немецкий офицер. Как это произошло - я описала в своих «Воркутинских заметках каторжанки Е-105». Поэтому не буду здесь повторять эту совершенно невероятную историю. Речь пойдет только о Димочке. Как уже было сказано, в нашем мамском лагере детей держали только до двух лет. Затем формировались группы для отправки в детдома, которые обычно располагались в более южных краях по отношению к Заполярью. Например, большой детдом, куда попадали дети, родившиеся в северных лагерях, находился в Тотьме. Во время отправки адрес детдома был неизвестен. Адрес сообщали мамкам гораздо позже. Перед отправкой детей фотографировали. В этот момент удавалось сфотографировать и более младших детей. Женя сфотографировала Димочку примерно в полуторагодовалом возрасте. Отослала снимок своей маме. Я тоже получила подарок. Эта фотокарточка хранится у меня по сей день.
Все, кто имел хоть малейшую возможность, старались отправить своего ребенка к родным на «Большую землю». Когда ребенок доживал до годика (многие покидали сей мир в младенчестве), из зоны к родным неслись слезные просьбы приехать и забрать несчастное чадо, и не в коем случае не опоздать. Нужно отдать должное родственникам - многих детей забрали из лагеря, спасли от детдома. А добиться разрешения посетить Воркуту, которая в 1940-1950-е гг. считалась закрытой секретной зоной, было далеко не просто и очень даже не безопасно!
Женя договорилась в письмах со своей мамой, что, когда Димочке исполнится примерно год и девять месяцев, она постарается забрать его в Минск. Но вскоре Женя получила письмо с извещением, что мама заболела. Женя буквально извелась от страха, что Димочку не успеют забрать домой. Напрасно я пыталась ее успокоить. У нее были плохие предчувствия. Эти предчувствия оказались не напрасными - Женю вызвали на переследствие. Ей предстоял путь из Воркуты в Минскую тюрьму. Опять этапы, пересылки, опять допросы и упорное стремление следователей проводить их собственные версии, которые ничего общего с действительными событиями не имели. Опять все сначала... А как же Димочка? Успеет ли бабушка приехать до отправки детей в детдом? Как он, такой слабенький, останется в зоне без мамы? Женя металась как безумная. То начинала собирать вещи, то бросалась к Димочке, то ко мне, умоляя не оставить ее сыночка...
- Женечка, даю тебе слово, что буду заботиться о Димочке как о родном! До приезда твоей мамы мы не отдадим Димочку на этап. Добьемся у начальника разрешения, чтобы его не отправляли.
А конвой торопил: «Скорей собирайся с вещами! Давай, давай!» Когда ее уводили, она не в силах была идти, конвоиры буквально выволокли ее из барака.
Потянулись тяжкие дни ожидания. Тревожило состояние здоровья Димочки. Он был нервным, впечатлительным ребенком. Разлука с мамой, да еще при таких обстоятельствах, потрясла его. Я старалась как можно чаще находиться с ним рядом, при первой возможности прибегала к нему с работы, часто оставалась на ночь.
Нужно сказать, что и многие окружающие не остались безучастными. Общими усилиями мы организовали при Димочке постоянное дежурство.
Наконец наступила счастливая минута - приехала Димочкина бабушка! Она надеялась взять Димочку из рук своей дочери и хотя бы несколько минут поговорить с ней. Но дочери в зоне не было. Можно представить себе как это потрясло ее маму! Не знаю, о чем говорило лагерное руководство с этой несчастной женщиной, наверное, она не услышала никаких объяснений. Я пыталась получить разрешение вынести Димочку из зоны, передать его бабушке и хотя бы в нескольких словах объяснить ситуацию, сказать, что Димочка все время был со своей мамой и ее только недавно вызвали, видимо, на пересмотр дела. Но разрешения я не получила. Димочку забрала вольнонаемная сестра, которая уверила нас, что вручит его бабушке. Из вещественных напоминаний об этой печальной истории у меня осталась лишь одно фото! Худенький болезненный малыш с отчаянием взирает на окружающий мир.
А вот еще одно фото маленького речлаговского узника Славика Кузнецова, подаренное мне его мамой перед отправкой в детдом. Мальчик много хворал, мне часто приходилось брать кровь на анализ из его маленького пальчика. Мама старалась как можно дольше задерживаться в лаборатории, чтобы излить мне свою душу. У нее не было надежды на родственников, никто из них не обещал приехать за лагерным ребенком. Оставался путь в детдом! Когда детей фотографировали перед этапом, она с рыданиями прибежала ко мне и подарила на память его фото. Ей некому было послать изображение своего лагерного ребенка, у нее не было надежды, что кто-то сохранит его младенческий образ. Она попросила об этом меня, и я выполнила ее просьбу.
Свою дочь она назвала Музой. Вся жизнь Маргариты Николаевны Маньковской прошла под знаком музыки. До войны она окончила Харьковскую консерваторию сразу по двум отделениям: фортепиано и композиторскому. С 1941 по 1943 г. находилась на территории, оккупированной немцами. Осуждена Военным трибуналом войск НКВД Полтавской области в октябре 1943 г. на 15 лет каторжных работ и 5 лет поражения в гражданских правах. Я познакомилась с ней в 1946 г. на ОЛПе № 2, мы жили в одном бараке. Ее каторжанский номер «Ж-965». Затем мы встретились в Речлаге на мамском ОЛПе, где она носила номер «М-154». Здесь Марго (как мы ее называли) активно работала в лагерной самодеятельности. В детяслях у нее была какая-то не очень четко определенная должность, нечто вроде музыкального руководителя. Она писала музыку к детским песенкам, готовила музыкальную часть праздничных концертов для малышей. У меня сохранились ноты сочиненного ею «Первомайского марша». Здесь я приведу эти ноты как пример лагерного музыкального творчества. Ее лагерная судьба была трагична в смысле нереализованности богатейшего музыкального потенциала. Специалист высокого уровня, она не могла работать по специальности. Казалось бы, ее должны были взять в Воркутинский музыкально-драматический театр, в котором работали заключенные артисты. Так не случилось - она ведь была каторжанкой, а не заключенной. Каторжане не имели права на свободный выход из зоны, а артисты театра имели такие пропуска и разъезжали по гастролям. Вот Маргарите и пришлось все годы неволи довольствоваться лагерной самодеятельностью и сочинением детских песенок и праздничных маршей.
Свою дочь, родившуюся в лагере, она назвала Музой. Мне кажется, что этим именем она как бы заклинала судьбу, чтобы та смилостивилась и хотя бы дочери даровала счастье жить в мире искусства и музыки...
Мы с Маргаритой Николаевной часто и много говорили о музыке. Я была глубоко тронута ее подарком ко дню моего рождения 24 апреля 1953 г. Это был мой последний (десятый) день рождения за колючей проволокой. Марго подарила мне небольшую сделанную своими руками книжечку «На память, Леночке». Она начиналась поздравительными стихами - своего рода репортажем о нашем «сидении в волшебных музыки мечтах»:
Примите, Лена, в день рожденья
Вы поздравление в стихах!
Как часто с Вами мы сидели
В волшебных музыки мечтах.
Мы с Вами, кажется, имеем
Почти один и тот же вкус,
Люблю я музыку Шопена,
А за Равеля не берусь!
Мы долго Листа помнить будем,
А также Скрябина прелюд
И никогда мы не забудем
его «Двенадцатый этюд»!
Волнует сердце Григ суровый,
Над нами взял свою он власть,
Как будто ледяным покровом
Покрыл он пламенную страсть!
Уж если Грига я играю,
То оперетту не проси!
И с Вами я как льдинка таю
От «Увлеченья» Дебюсси.
Чайковский вечно будет с нами,
«Онегин» так чарует нас!
Вскружил нам голову мечтами
Его «Забытый» нежный вальс.
Шопеном увлекались с Вами,
Он уносил нас до небес,
Овеян сладкими мечтами,
Его «As-dur»-ный полонез!
Как счастлив тот, кто понимает
И ценит музыку всегда.
Кто силу музыки узнает,
Тот не скучает никогда!
Мы скоро с Вами расстаемся
На много месяцев и дней
И никогда уж не сойдемся
В «Собранье Шмаговских друзей».
И пусть когда-то на свободе
Вам эти встретятся стихи,
Тогда и вспомните Вы годы
Что с нами вместе провели!
Желаю счастья! Уважающая Вас
М.Маньковская. 23/IV53
А дальше в этой книжке рукою Маргариты написаны ноты: «Этюд № 12» Скрябина, «Поэма» Фибиха и «Воспоминание о Гапсале» Чайковского. Сделано это в адаптированном варианте с учетом моих технических возможностей. Вот такой подарок я получила от нашей Марго на свой день рождения! Не хлебом единым жили узники режимных лагерей!
Маргарита Николаевна освободилась на два года позже меня. Она навестила нас с мужем в квартире на улице Победы, и мы предложили ей на первых порах пожить в комнатушке Алексея в доме на Советской, 1. Там время от времени находили приют многие наши знакомые после выхода из зоны. Но Марго уже устроилась на одной из шахт Северного района, где организовала в клубе шахтеров самодеятельность и дирижировала хором. В дальнейшем наши контакты оборвались, к моему большому сожалению. Через много-много лет от Ларисы Высоцкой (Гуляченко) я получила ксерокопию фото Марго с дочерью Музой. Никаких сведений об их судьбе мне так и не удалось собрать.
Дуся Андрощук и ее сыночек Мирослав. В моей памяти Дусенька Андрощук занимает особое место. Тихая, скромная, задумчивая, приученная к одиночеству, она в то же время обладала скрытым от посторонних глаз стержнем - мужеством и спокойной твердостью. Она избегала рассказов о себе. Я никогда от нее не слышала, кто был отцом ее лагерного сыночка Мирослава. Натура жертвенная, она будто бы жаждала принести себя в жертву. Я с ней познакомилась задолго до Речлага - мы обе были каторжанками, жили в одном бараке на ОЛПе № 2. Я относилась к ней с большим уважением и симпатией за ее высокую нравственную планку. Мы дружили, она попросила меня стать крестной матерью Мирослава, родившегося в Речлаге. Родом она из Западной Украины, перед войной окончила гимназию в Луцке, свободно говорила по-польски, русским языком пользовалась по необходимости и при случае старалась переходить на украинский.
Когда Западная Украина в 1939 г. была присоединена к СССР, Дуся стала участницей молодежного сопротивления, за что попала в тюрьму. Ей пришлось перенести страшное потрясение в начале войны, когда немцы наступали, а «комуняки»* спешно покидали Луцк. Что в таких случаях делали с тюрьмами? Обычно тюрьму поджигали, так как эвакуировать заключенных не было возможности, а оставить их целыми и невредимыми было нельзя. Луцкая тюрьма находилась в старинном каменном соборе, который огонь не брал. Тогда заключенных решили уничтожать другим способом. Распахнули двери тюрьмы и якобы выпустили заключенных на свободу, а затем выбегающих узников начали косить пулеметным огнем. Дуся чудом уцелела - женская камера находилась в самом конце длинного коридора и ее не успели открыть.
Луцкая трагедия навсегда осталась в ее памяти, она не могла говорить о ней без содрогания.
На ОЛПе № 2 Дусенька работала в санчасти хирургической сестрой. Школу медсестер она прошла еще в УПА и была специалистом высокого класса. В стационаре она работала вместе с одним фельдшером. Они полюбили друг друга. Некоторое время о их тайных встречах никто не знал, а когда запретная любовь перестала быть тайной, его решили перебросить на другую шахту. Так решило начальство, но они не захотели разлучаться и приготовились покончить с собой. Это было выражением их сопротивления лагерной системе, которая их безжалостно разлучила. Они приготовили яд и договорились вместе умереть, если его возьмут на этап. Когда группу мужчин пригнали к вахте для отправки в другой лагерь, Дуся подошла туда, чтобы убедиться, есть ли он там. Белый халат служил ей пропуском для свободного передвижения по зоне: медиков вохра не задерживала, их часто вызывали в бараки для оказания медицинской помощи. Увидев своего избранника в группе этапируемых, она вынула из кармана халата флакончик с ядом, выпила его и через несколько мгновений упала неподалеку от вахты. Он должен был проделать то же самое. Ведь они решили умереть вместе, если придется разлучаться! Но яд приняла только она одна, он этого не сделал. Может быть, при обыске у него изъяли флакончик с ядом, может быть он передумал...
Дусю мгновенно отнесли в стационар, начали интенсивное промывание желудка. Собратья-медики ее спасли, но скандал сокрушительно потряс всю санчасть. Вызвали к ответу начальника санчасти доктора Ваго (он уже освободился, но не имел права выезда и работал в лагере как вольнонаемный), главного врача Марию Матвеевну Пуземо (она была каторжанкой), хирургов того отделения, где работала Дуся. Как посмели лагерные медики допустить, что в их среде совершается попытка самоубийства? Им разрешили работать по специальности, а они что вытворяют? Сегодня травят самих себя, а завтра начнут травить других! Медиков начали списывать на общие работы, Дусю отправили в шахту как только она мало-мальски поправилась.
Вот такая трагическая любовная история произошла с каторжанкой Дусей Андрощук на ОЛПе № 2. Вскоре нас разбросали по разным лагерям, но в 1951 г. мы неожиданно встретились на мамском ОЛПе неподалеку от пристани Воркута-Вом. Сыночек Мирослав очень походил на свою красивую маму: те же огромные синие глаза, длинные ресницы и густые черные брови. И характером он тоже походил на нее: не кричал, не орал, был тихим, ласковым ребенком.
В 1953 г. Мирославу исполнялось два года и его должны были отправить в детдом. Дуся попросила свою старшую сестру забрать ее сына на воспитание. Надежда на это была очень слабая. Родственники Дуси жили в крайней бедности, их всячески притесняли за украинский национализм и за связь с ней, каторжанкой Дусей Андрощук. К тому же, в среде западных украинцев, отличавшихся религиозностью и строгостью нравов, появление незаконного ребенка считалось предосудительным. Несмотря на все трудности и препятствия, сестра приехала и забрала своего племянника. Мирослав не попал в детдом.
Дусенька освободилась в 1956 г. и, не задерживаясь на Воркуте, поехала на юг. К нам она забежала буквально на минутку. Она была плохо одета. Я отдала ей свое синее шелковое платье в белую полоску (под цвет ее глаз!), чтобы она предстала перед сыном в приличном виде.
Несколько лет я ничего не знала о судьбе моих маленьких воспитанников из ОЛПа № 2. В конце 1953 г. я досрочно освободилась. Десять лет неволи остались позади, казалось бы - какое счастье! Но удары судьбы продолжались. Я не получила паспорта и не имела права выехать на Большую землю. Мне предстояла вечная ссылка в Заполярье. Вместо паспорта мне выдали справу об освобождении. С этой справкой я могла передвигаться только в районе Воркуты. Рухнула надежда поехать домой к своей любимой мамочке! Примерно через два года положение изменилось: освобождающимся стали выдавать паспорта и разрешать возвращение в родные края. Тогда и мне выдали паспорт, а в 1953 г. я этих прав не имела и должна была каждый месяц отмечаться в комендатуре.
В связи с закрепощением на воркутинской земле рухнула надежда вернуться в Ленинградский университет (в 1941 г., перед войной, я была принята на матмех ЛГУ). Университет - моя заветная мечта! Без университета я не представляла свою жизнь. Я десять лет ждала, когда смогу войти в его двери, ждала, несмотря ни на что, на каторгу, на пропущенные годы, на полнейшую дискриминацию личности! Нам ведь упорно внушали, что мы не люди, мы враги народа, мы рабы - о каком университете можно было думать? Но я в глубине души надеялась, ждала, иначе и жить бы не смогла. Теперь же стало ясно: да, я освободилась, дожила до этого момента, но университета мне не видать! Да и все другие очные институты были для меня недоступны, остались только заочные. Собственно, доступным ВУЗом оказался только один - Всесоюзный заочный политехнических институт (ВЗПИ): в Воркуте организовали учебно-консультационный пункт (УКП) этого института, где можно было сдавать экзамены и слушать вечерние лекции после работы. Летом 1954 г. я сдала экзамены и стала студенткой первого курса ВЗПИ.
И вот однажды в конце августа 1954 г. я шла по улице Ленина, погруженная в свои мысли о предстоящей учебе. И вдруг меня как током ударило. Я увидела серую длинную колонну по пять человек в ряду, слева и справа конвой с собаками, автоматы наготове. «Шаг влево, шаг вправо считается побегом, конвой стреляет без предупреждения!» - в моих ушах прозвучала привычная угроза. Гонят заключенных... Не так давно я была среди них! Я прижалась к стене дома и вглядывалась в лица проходивших мимо меня женщин. Сердце мое тревожно билось.
- Ленушка, Ленушка! - вдруг услышала я чей-то отчаянный и в тоже время радостный крик.
Я бросилась на звук голоса. Кто бы это мог быть? Все фигуры одинакового серого цвета, лица трудно различимы.
- Ленушка, это я, Аня Осечкина, мама Саши!
- Аня, Аня, где же дети, где Саша?
Ответить Аня не успела, подбежал конвой, и меня отогнали в сторону.
Меня трясло, как в лихорадке. Боже мой, случайно встретила Аню, могла узнать, наконец, о судьбе моих первых воспитанников, и... потерять такую возможность! Но я все-таки сообразила, как выйти из положения. Быстро написала записку Ане с моим адресом, догнала конец колонны и умудрилась передать записку в руки первой попавшейся заключенной, крикнув: «Ане Осечкиной!» Я знала, что записку сумеют скрыть от конвоя и передать по назначению.
С нетерпением ждала ответ. Просто не верилось, что наступит такой день, когда я узнаю, где находятся и как живут мои бывшие маленькие воспитанники. И наконец получила от Ани письмо! Привожу его полностью.
«Дорогая Ленушка!
Не обижайся, что так называю. Это приятное воспоминание о детях. Они Вас так называли. Когда я Вас увидела, я очень расстроилась, наплакалась. Мне кажется, что они (дети) должны за Вами следом откуда-то выйти, как это было когда-то, но это прошло и больше не вернется, только горькие воспоминания остались. Может, Бог даст, увидимся, но будем все другие… Они - молодые взрослые люди, а мы пожилые и старые, но ничего, только дожить бы до встречи, обнять всех и заплакать слезами радости.
Желаю Вам успеха во всех делах Ваших и счастья в жизни. Извините, что плохо написала, очень волнуюсь.
Целую Вас как родную.
19-9-54.
Сашина мама Аня. Адрес Саши: Вологодская область, г. Тотьма, школьный детдом №3. Барбосовой Антонине Ивановне».
Я читала это письмо бесчисленное число раз. Принималась писать то общее письмо детям, то каждому в отдельности, то Антонине Ивановне... Не было ясно, кто из детей, помимо Саши, попал в этот детдом. Наверное, вся группа, ведь этап был один! Купила всем детям книги и послала кроме писем бандероль.
Воспитательнице, Антонине Ивановне, я написала большое письмо с подробной характеристикой каждого из моих прежних воспитанников, с просьбой рассказать мне о них. Что же с ними стало, как они развиваются, как себя ведут, помнят ли меня, кто с кем дружит? Спасибо этой женщине, она немедленно откликнулась и примерно через месяц я получила от Антонины Ивановны обстоятельный ответ и общую фотокарточку, на которой я видела изменившиеся (детдомовские!) лица шестерых моих воспитанников: Сережи Толочко, Саши Осечкина, Томы Кокоревой, Светы Панчук, Нади Лозинской, Валеры Мормоль. Особенно меня поразила перемена, которая произошла во внешнем виде двух моих очаровательных красавиц Томы и Светы! У нас, в детяслях в каторжанском лагере, это были домашние кудрявые улыбающиеся девочки, а здесь - вытянутые окаменелые лица, голые головы, униформа... Детдом, что же делает с детьми детдом!..
Воспитатели и воспитанники детского дома № 3 в Тотьме. На снимке - дети, вывезенные из ОЛПа № 2 Воркутлага. 1955. Вологодская обл., г. Тотьма
Но приведу (с небольшим сокращением) письмо Антонины Ивановны и письма детей.
«Здравствуйте, Елена Владимировна!
Получили от Вас мои воспитанники книги, которые Вы послали в бандеролях. Прежде всего благодарю за них и шлю Вам свой привет вместе с приветами моих деток и пожеланием Вам долгих лет жизни, успехов в работе, счастья в личной жизни.
Вполне понятно мне Ваше беспокойство и любознательность в отношении их. Прежде всего должна Вам сообщить, что дети очень выросли, ходят во 2 класс, все без исключения имеют хорошие способности, учатся хорошо.
Из их разговоров можно понять, что они Вас помнят, правда представляют это не очень ясно. Вашим книгам они были очень рады и очень благодарны Вам. По своим запросам и интересам они очень отличаются.
Сережа остался таким же неусидчивым, но должна сказать, что он очень умный и способный, делает все сознательно <...>. Он стесняется танцевать с девочкой, петь, а больше любит подвижные игры, рисование, катание на коньках и лыжах.
Валерий Мормоль - спокойный, настойчивый, он любит всякое дело сделать хорошо. Валерик хорошо рисует, он, также как и Сережа, бережливый, любит читать книжки. Любит шутить с ребятами. В группе его считают дети художником, и если сам не знает, как рисовать и каким цветом лучше красить - сейчас же спросят у него и Валерик научит.
Саша Осечкин больше всех располагает к себе. Он выше их на целую голову, очень здоровый. Что бы не начал делать, все сделает как надо. Он честен и справедлив, никого не обижает, но если задели его - ни за что не уступит.
Тамара Кокорева очень мила на вид. В прошлом году была подвижна и неряшлива. А нынче очень старается, стала довольно спокойная, очень любит читать и больше всех читает. Надя Лозинская действительно может часами играть в кубики. Очень спокойная, учится только на 5, ласковая, она никого никогда не обидит и словом. Она любит и делает все, что предложит ей воспитатель. Она лучше всех детей в этом отношении.
Светлана Панчук уехала жить к тете - сестре матери. О ней можно было в прошлом году сказать, что она упряма, училась хорошо, ее слушали все дети, и особенно ее любил Сережа Толочко.
Вот коротко, что я смогла написать Вам о них. На этом кончаю. Читайте, что пишут Вам дети, привет их мамам.
15.Х. 54. С уважением к Вам»
/A.M. Барбосова/.
В конверт было вложено четыре детских письма, написанных на листочках бумаги в косую клетку. Я с трепетом начала читать. Письмо Сережи Толочко:
«Тетя Лена! Хорошо Вас помню, когда Вы занимались с нами. Я живу хорошо, учусь в этом году хуже, чем в 1 классе. Я люблю играть с ребятами, люблю слушать, когда читают книги и особенно люблю интересные сказки. Скоро кончится 1-я четверть, у меня наверное за четверть будут 4. Передайте привет моей маме, желаю Вам здоровья. Сережа».
Письмо Саши Осечкина:
«Тетя Лена! Спасибо за книгу, я живу хорошо, учусь во 2 классе, очень люблю смотреть кино и читать книги. Вас я помню плохо, уже стал забывать. Нет ли у Вас фотокарточки - пошлите нам, чтобы лучше вспомнить. До свидания. Саша».
Письмо Валерика Мормоль:
«Здравствуйте, тетя Лена! Большое спасибо Вам за книги, я хорошо помню Вас. Я уже учусь во 2 кл., люблю рисовать, посылаю вам на память мой рисунок, сейчас я готовлюсь в пионеры. Желаю Вам хорошего здоровья. Привет маме. Целую. Валерик».
Письмо Томы Кокоревой:
«Дорогая тетя Лена! Спасибо за книжку, я очень люблю их читать. У меня есть кукла, я с ней играю и шью ей одежду. До свидания, пишите нам всем. Тамара. Я живу хорошо. Я уже во 2 классе. Тамара».
Вот так нашлись дети!
Увезли их этапом из ОЛПа № 2 в 1950 г., получила я эти письма в 1954 г., когда они уже учились во 2-м классе. Я долгое время находилась под большим впечатлением от писем и фото детей и буквально не расставалась с ними. Как мне казалось, Валерик меня хорошо помнит потому, что он прирожденный художник. У него цепкий и зоркий глаз, он запомнил, как я выгляжу. И Зозик тоже меня помнит. Он так и написал:
«Хорошо помню Вас, когда Вы занимались с нами». Это потому, что он был больше всех привязан ко мне. А Саша «уже стал забывать» и просит мою фотокарточку. Не нужно расстраиваться - утешала я себя, - я работала с детьми, когда им было 2-3 года. В этом возрасте они плохо запоминают события и окружающих людей. В таком духе я беседовала сама с собой, перечитывая письма, вглядываясь в фото.
Мой муж Алексей Марков, с которым мы только-только начали свою совместную жизнь, удивленно спросил:
- Что это ты так разволновалась? Что это за письма?
И он прочел обратный адрес: Тотьма, школьный детдом №3. Вид у него был удивленный.
- Понимаешь, нашлись дети! Те, которые родились на ОЛПе № 2. Я о них ничего не знала четыре года! И вот получила из Тотьмы большое письмо и их фото. Как они изменились, мои милые детки!
Елена и Алексей Марковы у себя дома с любимым котом "Васиком".
По дороге в театр Алексей встретил своего друга, артиста театра Бориса Козина. На его вопрос: «Как дела дома?» - он подробно рассказал ему о последних новостях. Козин без промедления сделал логический вывод, показавшийся ему единственно правильным.
- Слушай, Лешка, а ты ведь колоссально влип. Неужели ты ничего не понимаешь? У нее в Тотьме лагерный ребенок!
- Не может этого быть, я Леночке полностью доверяю.
-Доверять доверяй, но проверяй. Если она говорит о «милых детках», значит у нее там их несколько. Ты что, не знаешь женщин? Это их обычная тактика: вначале прикидываются бездетными, а потом преподносят сюрприз! Вот увидишь, скоро она во всем признается и пошлет тебя в Тотьму за своим потомством. Ты станешь многодетным отцом, с чем тебя и поздравляю!
Мужская железная логика, видимо, оказала свое действие, и Алексей с большим вниманием стал рассматривать лица детей, будто бы опасаясь увидеть на фото «то же выражение милого лица». И только после моего подробного рассказа, как все было на самом деле, он вздохнул с облегчением.
Маркова Е. В. Жили-были в ХХ веке. - Сыктывкар, 2006. - (Коми республиканский мартиролог жертв массовых политических репрессий "Покаяние"; прил. № 8.)
