У НЕВСКОГО ЛЕСОПАРКА
В конце октября месяца 1941 г. эскадренный миноносец, на котором я служил, стоял возле Невского лесопарка. С борта корабля на берег был перекинут трап, по которому с палубы сходили прямо в лес.
К ноябрьским праздникам нам, защитникам блокадного Ленинграда, из Средней Азии прислали самолетом некоторое количество драгоценных продуктовых посылок. На каждого пришлось по 40-50 граммов копченой колбасы и по плоской бутылочке водки "Спотыкач" на двоих.
И вот Костя Бибиков и я, молодые лейтенанты, он — ведавший связью, я — командир зенитной батареи, сошли с корабля на берег, неся с собой дорогие подарки. Мы поднялись по лесистому склону немного в горку и уселись на стволе поваленного дерева, чтобы вкусить праздничных даров. Водку разлили по стаканам, возле каждого стакана положили по порции колбасы. Хлеба не было, он был съеден еще утром. И немудрено: наша первая линия обороны получала тогда по 250 граммов.
При взгляде на колбасу у нас текли слюнки. Но мы не спешили, наслаждаясь покоем и предвкушая удовольствие.
И тут случилось непредвиденное: из низеньких кустов, густой чащей росших неподалеку, выбежало неведомое существо на четырех лапах. Прямо и целенаправленно двигалась только его острая морда, худой же корпус с выпирающими ребрами, покрытый клочками шерсти грязного цвета, описывал при движении немыслимую синусоиду и был неуправляем. Раскрылась пасть, зубы вцепились в Костину колбасу и пес исчез так же молниеносно, как появился.
Мы на мгновение окаменели и даже выругались с опозданием. Отчертыхавшись, разделили пополам оставшуюся колбасу, выпили, закусили и пока позволяло время посидели на стволе, слушая шелест осеннего леса и артиллерийскую канонаду вдалеке.
А примерно через полмесяца Костя Бибиков написал на меня донос, в котором доводил до сведения начальства, что я слушаю иностранные радиостанции. Так сработала нехитрая Костина фантазия.
Следствие по моему "делу" длилось недолго. На очную ставку Костя не явился. Сыграло роль то обстоятельство, что особист миноносца Иванов, который практиковал подсматривание в замочную скважину и подслушивание разговоров офицерского состава, однажды получил от меня дверью в лоб. Так в условиях блокадного Ленинграда я получил 5 лет ИТЛ.
Вспоминая начало моих тюремных и лагерных скитаний, я неизменно возвращаюсь мыслью к тому осеннему лесу и маленькому эпизоду с колбасой, который остался в моей памяти последним впечатлением с воли, последним приветом, горестным и комическим, оставшейся по ту сторону колючей проволоки жизни.
ФЛАГ НАД КРЕСТАМИ
Тяжелые черные тучи. Пахнущий порохом снег. Темные окна домов. Черный цвет всех оттенков. От дымно-серого до жирной сажи, Цвет вселенского бедствия и гибели. Лишь метроном, звучащий по радио, напоминает, что кто-то где-то еще жив. Что жизнь еще теплится в измученном теле города.
Разрыв снаряда на площади Труда. Прямое попадание в вагон трамвая. Жертвы...
Скорбными ручейками стекаются к специальным постам саночки с мумиями погибших от голода. Качающиеся от слабости закутанные фигуры медленно тянут по скрипучему снегу свой жертвенный груз. Они исполняют последний долг живых перед мертвыми.
Тяжело переваливается на ухабах крытая брезентом машина. В ней тоже трупы. Это тела погибших в тюрьмах Ленинграда сограждан. Потому что жизнь учреждения на Литейном идет обычным порядком. Ни обстрел, ни близкий фронт ей не помеха. Без простоев и осечек работает чудовищный механизм репрессивной машины.
...Поворот ключа в замке, звучит всегда сопровождающая его мелодия. В дверях одной из камер и Крестов возникает надзиратель. Раздается брошенное отрывисто:
— Фамилия, статья, срок!
Говорю медленно:
— Заключенный Щапов, 58-10, 5 лет ИТЛ.
А в дверях уже стоит белый полушубок в звании старшины. Он цедит с белорусским акцентом:
— Щапов, на выход с вещами!
Так с третьего этажа перебираюсь на первый. Камера номер шесть. Кроме меня там еще двое заключенных, Павлик Дмитриев и Саша, фамилии не помню. Они немногословны:
— Тебе повезло.
— Как это?
— Тут все умирают от голода. Мы (жест в сторону сокамерника) за две пайки хлеба вытаскиваем трупы во двор и грузим на машину. Потом этот белорусс увозит их.
— Куда?
Павлик пожимает плечами.
Утро следующего дня. После мелодии, звучавшей при повороте ключа в замочной скважине, овчинный полушубок дает мне расписаться в подписке о неразглашении.
— Тебе отводится второй, третий и четвертый этажи, — сообщает он, когда бумага подписана. — Будешь смотреть по камерам, и кто мертвый — вытаскивать во двор и грузить на машину. За это получишь две пайки.
Значит, у меня будет 375 граммов хлеба! Так ведь это же жизнь!.. А мне только 22 года!..
...Я приступил к своим новым обязанностям 16 октября 1941 года. И продолжалась эта "работа" вплоть до 2 февраля 1942 года.
В камере пребывало обычно по 6-8-10 человек. Умирали ежедневно от одного до трех. Так что в день приходилось выносить от 25 до 40 трупов. Выходных у нас не было, как не было их у смерти.
Охранник, открывая дверь очередной камеры, как правило, знал, кто готов на выход.
— Вот этот, этот и этот, — тыкал он пальцем. Ему почти не случалось ошибаться.
Я брал иссохшее тело за костлявую руку, вскидывал на плечо и где на себе, где волоком тащил во двор. Там раздевал догола (так предписывалось), затем втаскивал на машину.
Одежда мертвецов изнутри была покрыта шевелящейся коркой вшей. Какие-либо бирки или пометки отсутствовали. Эти люди оставались никем не учтенными. Но их смерть спасала обреченных вроде меня. Двумя своими пайками они завещали мне жить.
Подавляющее большинство трупов было в военной форме. Чинов их установить я не мог, так как знаки различия были сорваны. В их лица я не смотрел.
Так бесславно и безмолвно гибли защитники города не на подступах к нему, а в заледенелых камерах Крестов. Кто знает, о скольких потом сообщили родным: "Пропал без вести?" И по чьей вине — пропал?
И постепенно мои товарищи и я перетаскали в грузовую машину 1853 тела. И 3 февраля 1942 г. я увидел: двери всех камер были открыты в тюремный коридор. Некого было в них больше запирать.
В Швеции есть обычай: когда в тюрьме нет ни одного заключенного, над ее крышей поднимают национальный флаг. До 1940 года такие случаи были дважды. И еще один раз случилось у нас в России. Но без поднятия флага. И не по случаю нехватки заключенных.
А нас, волей или неволей спасенных умершими в Крестах зеками, почему-то не расстреляли, как полагалось бы, а погрузили в автофургон в количестве 11 человек (к нам троим прибавились работавшие в других флигелях тюрьмы) и вывезли в Бокситогорск.
Где же все-таки погребали тех, кого мы грузили в машину во дворе Крестов? На какую землю могут их родные уронить слезу?
Пока эти сведения пополняют список тайн, еще не открытых КГБ...
Щапов Дмитрий Иннокентьевич, январь 1990 г.
ДМИТРИЙ ЩАПОВ "ЛИЧНЫЙ ВРАГ" КАНАРИСА
(Книга Памяти Республики Коми т. 10 стр. 725)
Щапов - личность неординарная и по-своему даже легендарная. В Воркуте его хорошо знали. Но вокруг его имени все же немало слухов, искажений, неточностей. Поэтому попытаемся оставить в рассказе о нем только действительные события…
Д.Щапов коренной сибиряк, родился в 1919 году в Иркутске. Отец - старатель-золотодобытчик. В 1929 году семья была раскулачена, и отец с сыном пришли работать на завод. Затем учеба в Свердловском в энергетическом техникуме. Но уже после третьего курса, по решению обкома ВЛКСМ, он направлен в Ленинград учиться в Высшее военно-морское училище имени Фрунзе. Это был 1936 год. Заканчивает учебу Щапов 30 апреля 1941 года электромехаником и сразу направляется командиром зенитной батареи эскадренного миноносца "Стройный".
Миноносцу "Стройный", на который был определен служить Д.И.Щапов, в море ходить не пришлось. С началом войны он был поставлен на якорь у Невского лесопарка и участвовал в отражении наседавшего противника артиллерийским огнем. Щапов исправно нес службу. У него установились хорошие отношения со всеми офицерами корабля, кроме одного - лейтенанта Иванова, у которого не было других обязанностей, кроме как составлять донесения в Особый отдел, то есть в контрразведку о "настроениях экипажа". Отношения Щапова с Ивановым не сложились. Однажды он резко распахнул дверь каюты, набив шишку прильнувшему к замочной скважине лейтенанту Иванову. В другой раз при всех обвинил Иванова в трусости, когда тот при артобстреле сбежал с корабля на берег - спасаться. Тот в долгу не остался, пригрозив, что Щапов еще пожалеет о своих высказываниях в его адрес.
Обвинение Щапову предъявили серьезное: прилично зная немецкий язык, он, якобы, слушал вражеское радио и агитировал офицеров, издевался над слабостью Красной Армии. Доказывать, что Щапов не имел доступа в радиорубку, что рация корабля настроена только на волну флотского командования и не принимает чужих сигналов, было бесполезно. К расстрелу Щапов приговорен не был, но пять лет лагерей ему дали…
Щапов попал в "Кресты". Надзиратель включил его в команду арестантов, выносивших из камер умерших. Так продолжалось полтора месяца, пока однажды эта команда не убедилась в том, что только она-то и осталась в тюрьме: семь тысяч трупов были вынесены ими за это время.
Затем Щапова определили отбывать срок на заводе по ремонту военной техники. Прошел год. Начался 1943-й. Советское командование планировало прорыв блокады и требовалась проверка обороны противника с помощью разведки боем. На завод приехал представитель командования и обратился к заключенным с предложением искупить вину перед Родиной кровью, обещая, что после успешного выполнения задания им будет возвращено воинское звание и честное имя советского гражданина. Щапов был в числе согласившихся. Бывших офицеров, от лейтенанта до полковника, отконвоировали уже не как заключенных, а как штрафное подразделение, в Ленинград для подготовки операции. Тренировки продолжались до 19 марта 1943 года.
Этот день Щапов запомнил на всю жизнь. Штрафников подняли до рассвета, довезли на трамвае до окраины, затем довели пешим маршем до Пулковских высот. В 8 утра, когда пунктуальные немцы приступили к завтраку, ударила советская артиллерия, через пять минут огонь был перенесен вглубь территории противника и семьдесят три штрафника выскочили на бруствер. Тут с немецкой стороны ударил кинтальный автоматный огонь: оказалось, враг проведал о готовящейся операции и успел заменить армейскую часть эсэсовской. Атакующие были сражены почти мгновенно. Лишь двоим удалось достичь вражеских окопов. Одним из них был Дмитрий Щапов.
В спрыгнувшего во вражеский окоп Щапова полетела граната: мгновенная реакция моряка сработала - Щапов схватил гранату и отбросил из окопа. Тут же был ранен, потерял сознание, а очнувшись, увидел направленный на него автомат.
Отчаянная смелость обреченных на смерть вызвала восхищение у эсэсовцев. Щапов был отправлен не в лагерь для военнопленных, а в хороший госпиталь с русскими врачами. Доктор Кузнецов успешно его оперировал, а через пару недель Щапов был уже на ногах.
Через короткое время его отвезли в Таллин. Им занялся абвер, отделение "Абвернебенштелле", которым руководил морской офицер Александр Целлариус. А инструктором диверсионно-разведывательной школы на мысе Кейла-Юа был Андрей Добрянский. Но Добрянский был также руководителем подпольного центра борьбы против немецких оккупантов. В столице Эстонии у него были знакомые, которые не только помогали, но и после разоблачения спасли от смерти. Эти знакомые, состоятельные семьи Зинаиды Хаммер и Марии Эвальд, приняли участие и в судьбе Щапова. Он был введен в круг их общения, в который входили и предприниматели, и эсэсовцы, и офицеры абвера. Щапов вел себя сдержанно, скромно, произвел хорошее впечатление и в апреле неожиданно для себя был отправлен в Берлин.
Конечно, Щапову было неведомо о том, что он уже включен абвером в проекты по вторжению в Ленинград. В Берлине предстояло окончательно проверить Щапова как специалиста. Ежедневно его возили к высшим чинам военно-морских сил и абвера, в числе которых были бывший морской атташе в Москве фон Баумбах, адмирал Зейдлиц, а однажды и сам адмирал Канарис. Возили Щапова и в штаб русской освободительной армии к генералу Власову, который рассказывал о задачах РОА, и предлагал вступить в эту армию. Проинструктированный немцами Щапов обещал подумать. В эти же дни происходила идеологическая обработка Щапова. Ему даже дали прочесть документальную книгу "Конвейер смерти" - об ужасах ГУЛАГа. Но Щапов уже твердо знал, что против своих воевать он никогда не будет.
За неделю немцы окончательно убедились, что это не только мужественный и волевой человек, но и грамотный моряк. Он получил аусвайс - документ на право свободного передвижения по Берлину даже во время комендантского часа.
Следует иметь в виду, что в этот период войны Гитлер был крайне раздражен своими полководцами из-за их топтания под Ленинградом. Это было на рубеже 1942 и 1943 годов. Тогда-то шеф абвера Вильгельм Канарис и пообещал фюреру "вручить ключи от Петербурга". В ведомстве Канариса действительно разрабатывалась операция, которая должна была принести успех. Если не удается взять Ленинград штурмом, то нужно попытаться отыскать в обороне города слабое место. И оно, по мнению абвера, нашлось - на правом фланге Приморской оперативной группы Ленинградского фронта. Этот участок прикрывала всего одна батарея. Однако командующий Ленинградским фронтом генерал Говоров считал этот участок непробиваемым: огневая мощь восьми 180 мм орудий, снятых с кораблей и укрепленных на Устинском мысу, вдающимся в Финский залив, должна была отбить у немцев даже мысль об атаке с этой стороны. Но не отбила…
Если каким-либо образом заставить замолкнуть эти орудия, то противник сразу получал доступ в тыл и практически беспрепятственный проход к Ленинграду. Идея взорвать орудия батареи принадлежала руководителю подразделения абвера в Прибалтике Александру Целлариусу.
Ставка делалась на советских военнопленных, которые проходили обучение в школе абвера. В сентябре 1943 года под Таллином, в имении князя Волконского, началась подготовка "диверсии века". Старшим диверсионной группы немцы назначили Д.Щапова. Надежность Щапова определялась его судимостью, тюремным сроком, а также "сдачей" в плен, что по сталинским порядкам означало неминуемую кару в случае возвращения "предателя" к своим.
В ночь на 13 октября десять штурмботов с почти 40 участниками операции вышли из устья реки Систы, держа курс на Устинский мыс. Опущенные в воду навесные моторы чуть слышно рокотали. Но вскоре руководитель группы, то есть Д.И.Щапов, стал получать с катеров отчаянные сигналы: "Теряю мощность. Останавливается мотор". В ответ неслось: "Прибавьте обороты, не отставайте".
Только еще двое, кроме Щапова, Берегов и Гриднинский, знали, что перед отходом катеров в море Щапов принес тайно мешок с сахаром. Им и были "дозаправлены" двигатели девяти катеров. В три часа ночи одинокий катер вошел в Копорскую губу. Молчали орудия, готовые в любую минуту открыть огонь. Однако и диверсантам нельзя было раскрыться раньше времени: достаточно одной автоматной очереди, чтобы с ними было покончено. Но и медлить нельзя. Щапов включает морской сигнальный фонарь. На берегу прочитали: "Свои, свои…". Пришельцев встретили, проводили к командиру. Магнитные мины, прилипающие к стволам артиллерийских орудий, были сданы своим. Грозная батарея не превратилась в груду железа. Не дождались за линией фронта сигнала от Щапова немецкие танковые и пехотные дивизии. А ведь диверсантам было обещано многое: и деньги, и безбедное проживание в Германии.
Так несколько бывших военнопленных предотвратили эту операцию абвера. По самолюбию шефа абвера был нанесен болезненный удар. Канарис не мог оставить безнаказанным советского моряка… Так в расположении советской воинской части появился "немец-перебежчик" Макс Швейцер, который показал на допросе, что штурмботы к устинской батарее были якобы посланы лишь для отвода глаз, а на самом деле немецкое командование ставило целью внедрить своих разведчиков. Можно было, конечно, не поверить перебежчику, но как быть с указаниями Сталина и Берии о том, что побывавший в плену - уже враг?
Щапову достался весь набор допросов с пристрастием: жгли обритую наголо голову лампами, сажали в каменный ледяной мешок карцера в одном нижнем белье и гнали в карцер вентиляторами морозный воздух, били резиновыми дубинками по ступням. Все тело было сплошной раной, но Щапов "вины" не признавал. Следственное дело Щапова "курировал" генерал Лебедев, один из допросов провел лично министр госбезопасности Абакумов, обещавший повесить упрямца. Но Щапов получил 15 лет лагерей и был отправлен этапом на Воркуту, где отбывал срок с 1944 по 1954 годы.
Высшее образование помогало, если так можно сказать о каторге, в условиях лагеря. Он строил Воркутинский механический завод: был прорабом монтажных работ и главным механиком. Потом работал помощником главного инженера и механика на шахтах №40 и №30. Инженерные должности сменяли одна другую.
Воркута вошла в его жизнь и после лагеря. В 1956 году награждается "Знаком шахтерской славы". В 1957 году Щапов поступает в Ленинградский горный институт и заочно получает еще одно высшее образование. Он уже реабилитирован. С конца 1969 года возглавляет Управление материально-технического снабжения комбината "Воркутауголь". В 1974 году награжден орденом "Знак Почета".
А потом был еще один арест: он был обвинен в хищениях импортной аппаратуры - японских магнитофонов и видеотехники. "Хищение" заключалось в том, что эта аппаратура была выписана начальниками шахт, получена ими, а потом, когда кто-то усмотрел в этом нарушения, возвращена снова на склад. Одним словом, "крайним" оказался Щапов. Следствие обратилось с официальным письмом к руководству комбината "Воркутауголь" и предложило уволить Щапова, после чего последовал арест. Как велось следствие, определившее ему 11 лет лагерного срока, нет необходимости пересказывать. Уже в силу своей биографии он был столь "опасным преступником" для следствия, что ему не разрешили даже проститься с умершей в дни следствия женой.
Через год Щапов был освобожден из мест заключения под Ухтой, но в Воркуту больше не вернулся. Оставшиеся годы жизни он отдал Ленинграду, где и скоропостижно умер в 1994 году. До последнего своего часа он возглавлял Санкт-Петербургскую ассоциацию жертв необоснованных репрессий.
Такова вкратце жизнь "личного врага" адмирала Канариса, Дмитрия Иннокентьевича Щапова, который служил Родине и советским штрафником, и немецким диверсантом, и узником ГУЛАГа…
Виктор Малков, Анатолий Попов