В этот раз герой нашей рубрики #оважном — журналист и телеведущий, автор проектов «Намедни. Наша эра» и «Российская империя» Леонид Парфенов. Мы поговорили с ним о репрессиях в его семье, а также о том, почему в России не сработала память поколений.
— Есть ли в вашей семье репрессированные?
— Мой прадед, Василий Андреевич Подходов, крестьянин деревни Ёрга Череповецкого района Вологодской области, был расстрелян в конце 1937-го. Он считался бывшим кулаком – на самом деле, клал печи, но поскольку кирпичи обжигал сам, это считалось «заводом». В 1931-м его раскулачили, а в 1937-м привлекли снова – как «бывшего» и приписали создание «террористической организации». Кого бы и как он в тамошних болотах терроризировал? У меня есть фотокопии его дела на двух страницах, решения «тройки» – это узенькая полоска бумаги. Еще меньше – справочка о приведении приговора в исполнение, и опять полоской – реабилитация в 1960-м «за отсутствием состава преступления», как водится. Ну, понятно, это рикошетом задело всех его родных – кого больше, кого меньше.
— Тему репрессий в вашей семье затрагивали?
— Конечно, эта история всю жизнь со мной. Мой отец родился в доме своего деда по маме – Василия Андреевича. А свою прабабушку, вдову Василия Андреевича, я и сам застал. Я на свет появился чуть раньше этой самой реабилитации – так что еще и в семье родственника «врага народа». Так что да – и говорили, и понимание неизживаемого зла было всегда.
— Сейчас есть официальный закон о сохранении памяти жертв репрессий, но в то же время в стране уничтожены десятки памятников и мемориалов, а многие исследователи темы подвергаются преследованию. Как вы считаете, почему так происходит?
— Потому что российская власть понимает себя наследницей советской. Для нее каждое признание государственного террора в СССР бросает тень на нынешнее правление. Оказывается, от инстанции «Москва, Кремль» не одна благодать исходит.
— Не могли не задать этот вопрос, как автору проекта «Намедни». Многие сейчас сравнивают происходящее в России то со сталинскими репрессиями, то со временем Брежнева или Андропова. Вам кажется правильным такое сравнение, и если да – как России вырваться из этого бесконечного круга насилия?
— Буквально, конечно, ничто не повторяется. Родовое отличие: СССР был тоталитарной системой, закрытой в себе. Россия даже при нынешнем закручивании гаек остается авторитарной. Государство не монополист всего и вся: работы, жилья, учебы, отраслей экономики, информации. Сохраняется, в общем, свободный выезд за границу. Восстановить советский строй не только территориально, но и по общественной сути уже невозможно.
— Репрессии, память о репрессии, это еще и семейная память, да? Она может сработать?
— Может, но видите же – не сработало. По наследству это массово не передалось, надо признать. Большинство из ровесников моих дедушек, бабушек и даже родителей обычно помалкивали, если у них в роду были репрессированные. Даже в короткий хрущевский период, когда поощрялись откровения про сталинский террор, сами люди побаивались. Все эти «осудить злоупотребления периода культа личности» остались верхушечной кампанией. А при Брежневе она и вовсе сошла на нет. Так что эстафеты поколений «мы застали это и даже верили во все, так вы-то хоть теперь знайте и на такое не ведитесь» – передано не было.
— Как вы думаете, с какого возраста надо разговаривать с детьми о репрессиях? И, если можете, посоветуйте несколько книг, которые стоит прочитать школьникам?
— Не очень понимаю – как эту тему адаптировать для детей. Наверное, все должно начинаться с объяснений: что такое государство и зачем, для чего существует власть, что она должна для людей делать и что ей должно быть категорически запрещено. Зачем иметь политические убеждения, зачем выборы, политическая конкуренция, сменяемость правителей. А классе в шестом пусть «Ивана Денисовича» прочитают – он вполне доступно написан.
Интервью записала Лидия Кузьменко.