Сохранено 2585967 имен
Поддержать проект

Николай Гумилев. Стихи

 

Николай Гумилёв

Гумилев Николай Степанович (15 апреля 1886 – 26 августа 1921) — поэт Серебряного века, основатель школы акмеизма, прозаик, переводчик и литературный критик. Первый муж Анны Ахматовой, отец Льва Гумилева.

Николай Степанович родился в Кронштадте. Отец — корабельный врач, мать — из старинной дворянской семьи.

Учился в Николаевской Царскосельской гимназии, директором которой был поэт Иннокентий Анненский, прививший Гумилеву любовь к литературе. Первый поэтический сборник “Путь конкистадоров” опубликован в 1905 году. Изучал французскую литературу в Сорбонне (1907-1908). Путешествовал по Африке (1907, 1910, 1913). В 1910 году женился на А. Горенко (Ахматовой), в 1912 родился сын Лев.

Затем начался период интенсивной поэтической работы и путешествий: Европа, Ближний Восток, Северная Африка. Один за другим выходят сборники его стихов: «Романтические цветы» (1908), «Жемчуга» (1910), «Чужое небо» (1912). В том же 1912 году поступает на филологический факультет Петербургского университета. В 1914 году уходит добровольцем на фронт. Кавалер двух Георгиевских крестов. В 1916 году издает сборник стихов «Колчан», а в 1918 году — еще три поэтические книги. Октябрьский переворот застает Гумилева в Париже при комиссаре Временного правительства. Окольными путями он возвращается в Россию. В Петрограде Горький привлек его к работе в редколлегии «Всемирной литературы». Гумилев читает доклады в Пролеткульте, Доме искусств, Институте живого слова.

3 августа 1921 года арестован по делу Таганцева, обвинен в организации контрреволюционного монархического заговора и 24 августа расстрелян в числе 61 участника заговора. Место погребения неизвестно – Николай Гумилев открыл скорбный перечень загубленных Советской властью поэтов, могилы которых затеряны в массе братских захоронений безвинных зеков. Хотя после гибели стихи Гумилева не переиздавались, они постоянно ходили в списках и машинописных копиях, особенно начиная с 50-х годов, момента возникновения самиздата.
Наиболее полным изданием творческого наследия Н. Гумилева является “Собрание сочинений” в четырех томах, под редакцией проф. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова.

«Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь.» Надпись, оставленная Н. Гумилевым 24 августа 1921 года на стене камеры № 77 на Шпалерной

Слово

В оный день, когда над миром новым 
Бог склонял лицо Свое, тогда
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,
Звезды жались в ужасе к луне,
Если, точно розовое пламя,
Слово проплывало в вышине.

А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот,
Потому, что все оттенки смысла 
Умное число передает.

Патриарх седой, себе под руку 
Покоривший и добро и зло,
Не решаясь обратиться к звуку.
Тростью на песке чертил число.

Но забыли мы, что осиянно 
Только слово средь земных тревог, 
И в Евангельи от Иоанна 
Сказано, что слово это Бог.

Мы ему поставили пределом 
Скудные пределы естества,
И, как пчелы в улье опустелом, 
Дурно пахнут мертвые слова.

1921

Заблудившийся трамвай

Шел я по улице незнакомой 
И вдруг услышал вороний фай,
И звоны лютни и дальние громы — 
Передо мною летел трамвай.

Как я вскочил на его подножку, 
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку 
Он оставлял и при свете дня...

.....

Вывеска... кровью налитые буквы Гласят: 
«Зеленная», — знаю, тут 
Вместо капусты и вместо брюквы 
Мертвые головы продают.

В красной рубашке, с лицом, как вымя, 
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.

А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон... 
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!

Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?

Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой 
Шел представляться Императрице 
И не увиделся вновь с тобой.

Понял теперь я: наша свобода 
Только оттуда бьющий свет, 
Люди и тени стоят у входа 
В зоологический сад планет.

И сразу ветер, знакомый и сладкий, 
И за мостом летит на меня 
Всадника длань в железной перчатке 
И два копыта его коня.

Верной твердынею православья 
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравье 
Машеньки и панихиду по мне.

И все ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить... 
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.

1921

Стихотворения из цикла «Романтические цветы» (1903-1907 гг.)

Я конквистадор в панцыре железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю в радостном саду.

Как смутно в небе диком и беззвездном!
Растет туман ... но я молчу и жду
И верю, я любовь свою найду ...
Я конквистадор в панцыре железном.

И если нет полдневных слов звездам,
Тогда я сам мечту свою создам
И песней битв любовно зачарую.

Я пропастям и бурям вечный брат,
Но я вплету в воинственный наряд
Звезду долин, лилею голубую.

Ягуар

Странный сон увидел я сегодня:
Снилось мне, что я сверкал на небе,
Но что жизнь, чудовищная сводня,
Выкинула мне недобрый жребий.

Превращен внезапно в ягуара,
Я сгорал от бешеных желаний,
В сердце — пламя грозного пожара,
В мускулах — безумье содроганий.

И к людскому крался я жилищу
По пустому сумрачному полю
Добывать полуночную пищу,
Богом мне назначенную долю.

Но нежданно в темном перелеске
Я увидел нежный образ девы
И запомнил яркие подвески,
Поступь лани, взоры королевы.

«Призрак Счастья, Белая" Невеста» ...
Думал я, дрожащий и смущенный,
А она промолвила: «Ни с места!»
И смотрела тихо и влюбленно.

Я молчал, ее покорный кличу,
Я лежал, ее окован знаком,
И достался, как шакал, в добычу
Набежавшим яростным собакам.

А она прошла за перелеском
Тихими и легкими шагами,
Лунный луч кружился по подвескам,
Звезды говорили с жемчугами.

Озеро Чад

На таинственном озере Чад
Посреди вековых баобабов
Вырезные фелуки стремят
На заре величавых арабов.
По лесистым его берегам
И в горах, у зеленых подножий,
Поклоняются страшным богам
Девы-жрицы с эбеновой кожей.

Я была женой могучего вождя,
Дочерью властительного Чада,
Я одна во время зимнего дождя
Совершала таинство обряда.
Говорили — на сто миль вокруг
Женщин не было меня светлее,
Я браслетов не снимала с рук.
И янтарь всегда висел на шее.

Белый воин был так строен,
Губы красны, взор спокоен,
Он был истинным вождем;
И открылась в сердце дверца,
А когда нам шепчет сердце,
Мы не боремся, не ждем.
Он сказал мне, что едва ли
И во Франции видали
Обольстительней меня,
И как только день растает,
Для двоих он оседлает
Берберийского коня.

Муж мой гнался с верным луком,
Пробегал лесные чащи,
Перепрыгивал овраги,
Плыл по сумрачным озерам
И достался смертным мукам;
Видел только день палящий
Труп свирепого бродяги,
Труп покрытого позором.

А на быстром и сильном верблюде,
Утопая в ласкающей груде
Шкур звериных и шелковых тканей,
Уносилась я птицей на север,
Я ломала мой редкостный веер,
Упиваясь восторгом заране.
Раздвигала я гибкие складки
У моей разноцветной палатки
И, смеясь, наклонялась в оконце,
Я смотрела, как прыгает солнце
В голубых глазах европейца.

А теперь, как мертвая смоковница,
У которой листья облетели,
Я ненужно-скучная любовница,
Словно вещь, я брошена в Марселе.
Чтоб питаться жалкими отбросами,
Чтобы жить, вечернею порою
Я пляшу пред пьяными матросами,
И они, смеясь, владеют мною.

Робкий ум мой обессилен бедами,
Взор мой с каждым часом угасает...
Умереть? Но там, в полях неведомых,
Там мой муж, он ждет и не прощает.

Товарищ

Что-то подходит близко, верно,
Холод томящий в грудь проник.
Каждою ночью в тьме безмерной
Я вижу милый, странный лик.

Старый товарищ, древний ловчий,
Снова встаешь ты с ночного дна,
Тигра смелее, барса ловчее,
Сильнее грузного слона.

Помню, все помню; как забуду
Рыжие кудри, крепость рук,
Меч твой, вносивший гибель всюду,
Из рога турьего твой лук?

Помню и волка; с нами в мире
Вместе бродил он, вместе спал,
Вечером я играл на лире,
А он тихонько подвывал.

Что же случилось? Чьею властью
Вытоптан был наш дикий сад?
Раненый коршун, темной страстью
Товарищ дивный был объят.

Спутанно помню — кровь повсюду,
Душу гнетущий мертвый страх,
Ночь, и героев павших груду,
И труп товарища в волнах.

Что же теперь, сквозь ряд столетий,
Выступил ты из смертных чащ, —
В смуглых ладонях лук и сети,
И на плечах багряный плащ?

Сладостной верю я надежде,
Лгать не умеют сердцу сны,
Скоро пройду с тобой, как прежде,
В полях неведомой страны.


Стихотворение из цикла «Колчан»

Памяти Анненского

К таким нежданным и певучим бредням —
Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
Из царскосельских лебедей.

Я помню дни: я, робкий, торопливый,
Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
Слегка седеющий поэт.

Десяток фраз, пленительных и странных,
Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространство безымянных
Мечтаний — слабого меня:

О, в сумрак отступающие вещи
И еле слышные духи,
И этот голос, нежный и зловещий,
Уже читающий стихи!

В них плакала какая-то обида,
Звенела медь к шла гроза,
А там, над шкафом, профиль Эврипида
Слепил горящие глаза.

...Скамью я знаю в парке; мне сказали,
Что он любил сидеть на ней,
Задумчиво смотря, как сини дали
В червонном золоте аллей.

Там вечером и страшно и красиво,
В тумане светит мрамор плит,
И женщина, как серна боязлива,
Во тьме к прохожему спешит.

Она глядит, она поет и плачет,
И снова плачет и поет,
Не понимая, что все это значит,
Но только чувствуя — не тот.

Журчит вода, протачивая шлюзы,
Сырой травою пахнет мгла,
И жалок голос одинокой музы,
Последней — Царского Села.


Стихотворение из цикла «Костер»

Рабочий

Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.

Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Всё он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.

Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.

Пуля им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.

Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.

И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.