Советская власть любила хвастаться, что «освободила» рабочих от ярма капиталистов. На самом деле даже самым жадным «буржуинам» не приходило в голову создать столь невыносимые условия труда, как это сделал Сталин в годы войны. Помимо Указа от 26 июня 1940 г., фактически насильственно прикреплявшего рабочих к предприятиям, Верховный Совет СССР 26 июня 1941 г. издал Указ «О режиме рабочего времени рабочих и служащих в военное время». Отныне директорам предприятий, транспорта, сельского хозяйства и торговли было предоставлено право устанавливать обязательные сверхурочные работы для рабочих и служащих продолжительностью от одного до трех часов. То есть отработал смену, потрудись еще два-три часа.
Примечательно, что этот указ вышел ровно через год после предыдущего. Можно было вполне ожидать, что еще через год Верховный Совет и вовсе запретит рабочим уходить с завода даже на ночь. К чему тратить время: поспал прямо у станка и снова за работу. Впрочем, год ждать не пришлось. Ровно через шесть месяцев — 26 декабря 1941 г. — государство «порадовало» тружеников новым Указом «Об ответственности рабочих и служащих военной промышленности за самовольный уход с предприятий». Отныне рабочий, самовольно покинувший завод, за которым был закреплен, объявлялся «трудовым дезертиром» со всеми вытекающими последствиями. Таким образом, отработав смену, сверхурочное время, теперь ты был обязан спросить разрешение идти домой. Не спросил - Колыма.
Типична судьба Анатолия Коровина, поступившего на работу на машиностроительный завод № 92 им. Сталина в ноябре 1941 г. Сам он потом вспоминал: «...с 1 октября 1940 г. я учился в ФЗУ. Как попал? Очень просто. Учился в 7-м классе. Подал заявление. Попал в группу фрезеровщиков. Изучал металловедение и машиноведение. По плану должен был выпуститься через два года. И вот в 15 лет встретил войну. Вскоре вышел приказ — досрочно перевести на завод. 26 ноября 1941 года вместе с шестью друзьями я был определен на артиллерийский завод им. Сталина, где меня направили в механический цех № 18. Первый мой станок назывался № 67 „Дзержинец“. Это был немецкий станок „Франц Вернер“. Поскольку роста я был небольшого, мне сделали специальный настил.
Первый же мой рабочий день составлял 12 часов. Мне сразу же объяснили, что опаздывать на работу категорически запрещается, за 20-минутное опоздание будут полгода вычитать 25 % заработка. И я так и трудился по 12 часов до самого конца войны! И никаких тебе выходных и праздников. За всю войну у меня было лишь два дня отгулов. Два свободных дня за три с половиной года. Раз в месяц происходила ломка смен. Тогда приходилось работать с 13.00 до 07.30 утра, т. е. 18 часов подряд».
Как же люди выдерживали такое, да еще, согласно советской пропаганде, постоянно перевыполняли нормы? Объяснение простое. Все люди, жившие в СССР, знают, что работать и находиться на работе — это две разные вещи. Главное было вовремя добраться до проходной и до своего станка, а дальше можно было спать, курить и отдыхать. Суровые советские законы предусматривали строгие наказания только за прогулы и опоздания, невыполнение норм и сон на работе наказывались куда мягче, да и то если поймает начальство.
Что касается норм, то, как сказал Анатолий Коровин, «нормативы изготовления деталей искусственно завышались. На то, что можно было сделать за две минуты, по нормативам давали пять — десять. Стоило чуть-чуть поднажать, и норма перевыполнялась на 50–70 %». Нормы завышали начальники цехов и участков, прекрасно понимавшие, что с них спросят именно вал, цифры, а не реальную выработку конкретным рабочим.
Впрочем, до работы надо было еще добраться. Если до войны, скажем, по Горькому (Нижнему Новгороду) ежедневно ходили 180–200 трамвайных вагонов, то к концу 1941 г. их число сократилось до 167, а весной следующего года на линии выходили в среднем 80 единиц. И причиной тому были не только плохое состояние вагонного парка и нехватка вагоновожатых, но и банальные перебои с электричеством. Люди часами стояли на переполненных остановках, а когда же наконец появлялся трамвай, начинался штурм. Пассажиры висли на окнах, залезали на крышу, «присаживались» на подножки. Особенно напряженная ситуация складывалась в утренние часы пик. Вагоны попросту проезжали остановки или тормозили в 50–70 метрах от них. Наиболее отчаянные рабочие поджидали попутный грузовик и на ходу запрыгивали в кузов, а потом «десантировались» у нужной остановки.
Основным городским трамваем в 30-е — 40-е годы в СССР был вагон серии «Х», появившийся на рельсовых дорогах в 1933 г. Он сильно отличался от современных. Перегородки, отделяющей место водителя от салона, не было, сидячих мест имелось всего шестнадцать. Сделано это было ради экономии пространства, чтобы в салон могло набиться побольше народу. Поэтому почти все пассажиры ездили стоя, держась за эбонитовые поручни, закрепленные брезентовыми тесемками. Не случайно в некоторых городах эти вагоны прозвали «скотовозами».
Максимальная скорость трамвая серии «Х» со средней загрузкой составляла 30 км/ч. На линиях ходили как одиночные вагоны, так и сцепки из двух-трех. Отопление в них отсутствовало, как, впрочем, и двери. Вернее, двери как таковые в вагоне имелись, но закрывались они вручную кондуктором или самими пассажирами. На многих трамваях они были вообще выломаны. Поэтому зимой водители работали в полушубках, валенках и рукавицах, а пассажиры могли запрыгивать и выпрыгивать прямо на ходу. Нелегко приходилось в этих условиях и кондукторам.
В весенние и летние месяцы 1942 г. положение с движением трамваев в Горьком несколько улучшилось, в июне на линии выходили в среднем по 173 вагона в день. Но к октябрю эта цифра снова упала до 115–118. По вине плохой работы городского трамвая на авиационном заводе № 21 в октябре было зафиксировано 617 опозданий, в ноябре — 508, а в декабре — 264, а на радиотелефонном заводе им. Ленина — соответственно 285, 285 и 567. Подобная ситуация наблюдалась и на других предприятиях города.
Анатолий Коровин вспоминал: «Жил я на Почаинской, это около 10 км от завода. Вставать приходилось в 4.30, чтобы к 7.30 успеть на Бурнаковскую проходную завода. Нередко приходилось на ходу запрыгивать в грузовые автомашины. Делал я так. Присмотрел на Маяковке(Рождественская, Нижний Новгород) большую яму, перед которой грузовики всегда притормаживали. Поджидал за тумбой с объявлениями и, когда машина начинала с грохотом переваливаться через ухаб, быстро запрыгивал в кузов и залегал там. Дорог в те времена было мало и было ясно, что хотя бы до Московского вокзала машина дойдет. А оттуда уже можно было и пешком до завода. Спрыгивал тоже или на ухабе, или на переезде, где машина притормаживала.
Был случай, рабочие заблокировали выезд „полуторки“ с Бурнаковской проходной с просьбой „Дай хоть до станции Сталинская доехать“. Но водитель отказал и начал газовать, пробиваясь через толпу. Но несколько ребят все же запрыгнули в кузов. Тогда шофер вышел, взял лом и ударил одного по спине. В ответ рабочие разбили фары и стекла в кабине, после чего разбежались. И такие случаи были нередки. Однажды я сам получил заводной ручкой по спине.
Езда на трамваях тоже была „веселая“. Нередко приходилось ездить, вися на окнах или даже на крыше. В 1942 году такой способ, я бы сказал, вошел в моду. Некоторые любители забирались на крышу, даже если еще было место в вагоне. Был случай, нескольких рабочих убило током на крыше 6-го трамвая. Погиб во время езды на работу и мой друг Борис Горохов. Он ехал на крыше трамвая, вдруг оборвался провод и сбросил его вниз».
Те же, кто не мог на ходу прыгать в машины и ездить на крышах трамваев, многие километры ходили пешком. Три часа ходу до работы и обратно не было редкостью. Нередко голодные и измотанные рабочие попросту валились с ног и замерзали. Никаких больничных и отгулов не существовало. Начальство же на состояние рабочих не обращало никакого внимания. Наоборот, при отсутствии иных способов «мотивирования», в ход шли оскорбления, мат, а иногда и рукоприкладство. Под угрозой «невыполнения плана» людей заставляли трудиться буквально до изнеможения.
Хуже всего дело обстояло зимой. Типичный пример — общежития ГАЗа и завода им. Маленкова. Помещения практически не отапливались, и температура в них держалась не выше +8 °C. Дабы не замерзнуть, рабочие вынуждены были жить на кухнях, где имелась печь, и спать на столах. Бытовое обслуживание было почти или полностью заброшено. Постельное белье не менялось по 20–30 дней, а зачастую и вовсе отсутствовало. Так, в общежитиях автозавода им. Молотова из 3200 проживающих одеяла имелись только у 200. В результате рабочие должны были спать прямо в верхней одежде и накрываться матрацами с коек соседей, работавших в другую смену. Медицинская помощь рабочим не оказывалась. Характерный случай — смерть рабочего цеха № 7 завода № 112 Копосова. 25 декабря 1942 г. он заболел и слег. Однако в течение трех дней к нему никто не подошел, и за два дня до Нового года человек скончался.
Но еще хуже были условия труда заключенных, чей труд в массовом порядке использовался на сотнях предприятий. Получая за работу лишь мизерный продуктовый паек, они жили в сырых, неотапливаемых бараках, десятками умирая от туберкулеза и дистрофии. Известны даже случаи, когда людей цепями приковывали к станку! В бараке в среднем на одного заключенного приходилось по 1,8–2 кв. метра площади. Но в Горьковской области имелись лагерные пункты — Унжа-1, Нукша-1, — где на каждого приходилось 1,5–1,3 кв. метра и менее. То есть там фактически даже лечь поспать было негде. Поэтому неудивительно, что только в исправительно-трудовой колонии № 4 в течение 1942 г. умерли 2465 человек.
Надо заметить, что руководство ГУЛАГа все же заботилось о сохранении бесплатной рабочей силы. 11 апреля 1942 г. глава НКВД Лаврентий Берия своим приказом № 182 установил единые нормы питания заключенных, которые по некоторым параметрам даже превосходили нормы граждан 2-й категории. Согласно им, зэки должны были получать в день 700 граммов хлеба, 25 граммов мяса (750 — в месяц), 100 граммов рыбы, 10 граммов сахара (300 — в месяц), 0,6 кг картофеля и др.
Однако на практике этот приказ часто не выполнялся. К примеру, Ленинградский горсовет 8 июня 1942 г. самовольно изменил нормы питания заключенных, понизив выдачу хлеба до 400 граммов в день, а мяса и рыбы — до 1 кг в месяц и т. д. Незаконные нормы просуществовали до 20 октября того же года, пока не были отменены по указанию областной прокуратуры. Нарушался приказ и в других регионах.
В особенно морозные дни и недели часть рабочих вообще не покидали завод. Анатолий Коровин рассказывал: «Зима 1942 г. была очень суровая, морозы доходили до минус сорока градусов. Бывали случаи замерзания насмерть. В этих условиях рабочие не шли домой, а направлялись в горячие цеха и там спали. Но и тут поджидали опасности. Один рабочий залез в ковш для жидкого металла, а утром сгорел в печи. Страшный случай! Мы из цеха № 18 не ходили в горячие цеха, а спали у батарей отопления в бухгалтерии».
И что же получали рабочие за свой героический труд, кроме «спасибо», от Родины? Средняя зарплата на военном предприятии составляла 800 рублей, на других и того меньше. К концу войны оклад был повышен до 1000 рублей, но это было смешно в сравнении с инфляцией. При этом буханка хлеба на рынке стоила 400 рублей, то есть 50 % месячного оклада! Поэтому главную ценность представляли продуктовые карточки. По ним человек, работавший на военном заводе, «получал» 800 граммов хлеба в день.
Почему «получал» в кавычках? Потому что карточки еще надо было отоварить, а у рабочего, трудившегося по двенадцать часов в день, не было времени давиться в километровых очередях. А зачастую и отоварить было нечем. Поэтому вместо килограмма мяса давали 800 граммов, а остальное — грибами или еще чем-нибудь. Еды постоянно не хватало, и чувство голода преследовало рабочих постоянно. В пищу шли картофельные очистки, крахмал, свекольные листья. Анатолий Коровин вспоминал: «У каждого рабочего был противогаз. Без него не пропускали через проходную и не выпускали обратно. Уж чего-чего, а противогазов у нас хватало. И применение им мы нашли: сливали в фильтрокоробку масло, а потом продавали на рынке».
Но государство иногда все же вознаграждало за стахановский труд. Раз в год рабочему давали бутылку водки или пачку сигарет. Водка представляла особую ценность, играя роль конвертируемой валюты. Стоимость бутылки сорокаградусной на черном рынке составляла в провинции до 1000 рублей, а в Москве и того больше. А это больше самого высокого месячного оклада. За бутылку можно было получить две-три буханки хлеба. Однако рабочие, особенно молодежь, несмотря на все эти, по сути, лагерные условия, все же относились к жизни оптимистически. Молодые люди объединялись в дружные компании, ходили друг к другу в гости, вместе отмечали праздники, влюблялись. В молодом возрасте легче было переносить военные тяготы.
Бытовое обслуживание населения осуществлялось плохо, чем не замедлили воспользоваться предприимчивые граждане. Хотя экономика СССР вроде бы была плановой и государственной, полностью уничтожить рыночные механизмы и удушить стремление активных людей к предпринимательству советская власть не смогла. Наряду с государственными гастрономами продолжали работать рынки, наряду с государственными предприятиями — частные артели и кооперативы, а наряду с комбинатами бытового обслуживания — частные ремонтные мастерские. Причем, как и в нынешние времена, существовали такие проблемы, как работа с отсутствующим разрешением (лицензией), неуплата налогов, рост цен в кризисные времена и так далее.
Вот сломался, к примеру, у человека электроприбор. Государственные предприятия по обслуживанию из-за нехватки кадров и запчастей в основном позакрывались. Приходилось идти к частнику. А там за смену электроспирали брали 150 рублей, за ремонт утюга — 170 рублей. Такая же проблема возникала с элементарным ремонтом обуви. В государственных мастерских ее либо чинили в течение нескольких недель, либо вообще отказывали, ссылаясь на отсутствие материалов. Но ходить-то людям надо было в чем-то.
29 января 1943 г. уполномоченный Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б) по Горьковской области И. А. Филиппов писал в служебной записке: «Получившим отказ в производстве ремонта заказчикам многие мастера тут же в мастерской предлагают произвести ремонт частным образом… В сапожной мастерской № 2 Сталинского промкомбината по ул. Луначарского, дом № 23, не принимают в ремонт валяную обувь из-за отсутствия материалов. Мастер этой мастерской предложил отремонтировать валенки за 325 руб. или две буханки хлеба».
В апреле 1943 г. УНКВД Саратовской области составило записку о плохом питании рабочих завода боеприпасов № 205. В ней говорилось следующее: «На заводе работают в большинстве рабочие, чьи семьи остались жить в Москве. Они питаются главным образом в столовой. Питание в столовой рабочих организовано один раз в сутки. Качество приготовляемой пищи низкое. Мясных блюд практически не бывает. За март отоварено лишь 25 процентов мясных карточек рабочим, прикрепленным к столовой, крупяной карточки при одноразовом питании в сутки в столовой рабочим хватает на 15–20 дней».
Работа на этом предприятии была, как и в «славные» тридцатые годы, организована по принципу: «В начале месяца перекур, в конце — перегруз и аврал». Поэтому с 20-го по 30-е число каждого месяца многим приходилось работать в две смены. Однако усиленного питания при этом никто не получал. Работая 24 часа, поскольку продолжительность одной смены была 12 часов, рабочий ел один раз, и то какую-то похлебку без мяса. Посему рабочим приходилось после трудового дня охотиться около завода на бродячих собак и питаться их мясом.
На базарах и рынках Саратовской области в 1942/43 г. цены на основные продукты питания выросли в 10–30 раз! И это при том, что зарплата промышленных рабочих была увеличена всего на 50 %.
Впрочем, нередко нехватка продуктов была связана не с их фактическим отсутствием, а с бесхозяйственностью самих торговых работников. Так, в сентябре 1942 г. в Саратове на заводах и базах треста «Маслопром» выявились массовые «излишки» масла и сыра. На 1 сентября там скопилось в общей сложности свыше 400 тонн масла и 400 тонн сыра. В то же время 60 % продуктовых карточек по этим товарам за третий квартал отоварено не было. Виновником в этой ситуации оказался Облторготдел, который просто не подавал нужное количество тары и транспорта для вывоза продуктов в магазины.
Невыносимые условия труда нередко заставляли рабочих идти на воровство. Большинство тащили по мелочи: куски брезента, засунутые под одежду, масло, слитое в фильтрокоробку противогаза. Все это потом можно было обменять или продать на рынке. Больше всего крали на немногочисленных заводах, производивших относительно мирную продукцию: масложировых комбинатах, текстильных, табачных фабриках и т. п.
Но воровство — это еще полбеды. Нередко рабочие организовывались в банды и свободное от работы время занимались грабежами. Так, в ночь на 7 октября 1943 г. восемь рабочих завода «Красное Сормово», взломав крышу и потолок кладовой цеха № 27, похитили оттуда 9000 рублей и 82 продовольственные карточки. Спустя пять дней эта же банда, взломав решетку, обокрала столовую ОРСа, после чего была задержана милицией.
На расположенном неподалеку артиллерийском заводе № 92 им. Сталина орудовала банда братьев Белобородовых. Вместе с коллегами по цеху: Жичковым, Евсеевым и Больновым, они в перерывах между фронтовыми декадами грабили квартиры в Сормовском районе города. 24 ноября 1943 г. при совершении очередного преступления все они были арестованы.
Пользовался спросом в годы войны и металл. Многие думают, что пункты приема цветных и черных металлов, а равно и его хищение — это явление исключительно последних 20–25 лет. На самом деле спрос на металл зависел от его стоимости и ценности. В 60-е — 80-е годы ХХ века железо стоило дешево, поэтому горы металлолома валялись во дворах и на пустырях. Но в годы войны металла не хватало, посему заводы вынуждены были открывать пункты приема металлолома и платить за него наличные деньги.
Партийные органы организовывали сбор лома силами бойцов МПВО и школьников. Преподавательница Ветлужского педагогического техникума Н. П. Коломарова 24 февраля 1944 г. писала в своем дневнике: «…Масленица. Продала пять листов железа с амбара вчера, получила 1200, и сегодня железо взяли и заплатили остальные 300 руб., да вчера несколько поленьев дров в придачу».
В данном случае речь идет о «легальном» металлоломе. Однако был и нелегальный. Так, в сообщении Дзержинского горотдела НКВД за 12 ноября 1943 г. сообщалось: «В последнее время в городе появились различные конторы по сбору у граждан за деньги макулатуры, железа и прочих ценностей. Между тем, как показала проверка, проведенная в октябре месяце, некоторые такие пункты существуют незаконно, не имея никаких документов, а работающие там лица не могут ответить на вопрос, куда и кому собранные у населения вещи и материалы поставляются».
На улице Коммунаров, в частном секторе города, был выявлен нелегальный пункт, занимавшийся скупкой лома цветных и черных металлов. Металлолом хранился прямо на огороде одного из домов, причем кому и куда он предназначался, никто из задержанных толком ответить не смог. Попутно сотрудники НКВД задержали двух граждан — Никитина и Сидоренко, собиравшихся продать две болванки от 160-мм реактивных снарядов. Как оказалось, последние были каким-то образом вывезены ими с территории завода № 80.
Советская власть вообще любила заставлять людей работать бесплатно. Собственно и сама идея «коммунизма» состояла в том, чтобы зарплата не зависела от количества и качества работы. Утопический лозунг: «От каждого по способности, каждому по потребности», на деле имел цель вытравить из людей основные движущие чувства — алчность и корысть. Считалось, что человек должен работать не ради денег и благ, а «ради Родины». И советская пропаганда в послевоенные годы пыталась выдать желаемое за действительное, то есть, что люди якобы трудились на военных заводах не по принуждению, не ради карточек и зарплаты, а только ради победы над врагом. Конечно, политическая мотивация граждан играла важную роль, но едва ли была решающей.
Тем более что выбора-то людям просто не давали. Помимо всех прочих трудностей, в годы войны существовала и так называемая «трудовая повинность», которая была введена Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июня 1941 г. Уклоняющихся карали штрафом до 3000 руб. либо административным арестом на срок до шести месяцев. Иногда применялись и более суровые меры. К примеру, 28 февраля 1942 г. в газете «Московский большевик» был опубликован материал о жительнице Подольского района Московской области гражданке И. Н. Горбах, которая дважды отказывалась принять повестку на лесозаготовки. В итоге «дезертирка» получила три года лишения свободы. Пользуясь полученными широкими полномочиями, местные власти стали по любому поводу привлекать население ко всякого рода работам. Так, Ленгорисполком уже 27 июня 1941 г. приказал привлечь к строительству укреплений и прочим работам всех трудоспособных жителей Ленинграда и окрестных городов в возрасте от 16 до 50 лет для мужчин и в возрасте от 16 до 45 лет для женщин. Исключение составляли только рабочие военных предприятий. К работам привлекались даже беременные женщины до семимесячного срока, а также матери малолетних детей от двухмесячного возраста! Неработающие граждане обязаны были бесплатно трудиться по восемь часов в сутки, учащиеся и работающие — три часа после работы или учебы.
Правда, формально оплата в период мобилизации существовала, но составляла она, как правило, сущие копейки. Так, в июле 1941 г. на строительстве укреплений в районе Москвы людям платили по 8 руб. за двенадцатичасовой рабочий день. То есть, работая по полусуток в грязи и пыли, человек, скажем, за две недели мог заработать аж 112 рублей. И это при том, что в случае мобилизации на оборонные работы, зарплата по месту постоянной работы, как правило, не сохранялась.
Самыми тяжелыми были работы по строительству укреплений и укрепрайонов, к которым также широко привлекалось гражданское население. Так, 13-е управление оборонительных работ, строившее осенью 1941 г. рубежи вдоль рек Ока и Волга, 19 ноября издало приказ, согласно которому для мобилизованных устанавливался 10-часовой рабочий день с началом в 07.00 и завершением в 18.00. С 12.00 до 13.00 устанавливался обеденный перерыв. За пять минут до начала работы надо было выстраивать рабочих и проводить перекличку, после чего объявлять «боевую» задачу. И все это в открытом поле на ветрах и морозе. Правда, в данном случае за работниками сохранялся заработок по основному месту работы. В народе работа на строительстве оборонительных рубежей получила короткое название «на окопах». Условия труда были исключительно тяжелыми. Не хватало спецодежды, лопат и топоров, рыть мерзлую землю приходилось чуть ли не голыми руками. Нередки были и несчастные случаи. К примеру, 24 ноября 1941 г. на строительстве 1-го участка 2-го района 4-го полевого строительства в результате взрыва фугаса погибли четыре человека, еще 16 получили ранения.
Во время строительства проводились показательные процессы над «дезертирами». Обычно такие дела рассматривались в один-два дня, максимум — неделю. Так, 17 ноября 1941 г. был арестован 21-летний М. Ф. Данилин. По данным органов, он был мобилизован на строительство 4 ноября, во время работы «вел себя вызывающе, играл в карты и хулиганил», а также агитировал других рабочих на бегство. 13 ноября Данилин сбежал с работ вместе с группой колхозников. В обвинительном заключении говорилось, что он «будучи послан в порядке трудовой повинности на строительство военного объекта в район города Мурома, в условиях военного времени со строительства позорно бежал и увлек за собой всех колхозников Четвертаковского колхоза». 24 ноября Данилин был приговорен к пяти годам лишения свободы.
А вот рабочий завода № 392 Рогожин за такое же деяние получил сразу восемь лет лагерей! Домохозяйки Коршунова и Сергеева, отказавшиеся получать повестки на мобилизацию, были осуждены на пять лет лишения свободы каждая. Нередко на показательных судилищах присутствовали до 700 человек. Это, по мнению властей, должно было напугать потенциальных дезертиров. Но тем не менее бегство нередко принимало массовый характер. Например, 15 и 16 ноября с одного из участков 13-го УОР сбежала половина из 1400 работавших. В основном это были учащиеся школ и ремесленных училищ.
А уж к тем, кто осмеливался нарушить «трудовую дисциплину», применялись меры, даже не снившиеся эксплуататорам времен дикого капитализма, которых так любила клеймить советская история. Вот лишь несколько примеров.
По воспоминаниям Анатолия Коровина в сентябре 1942 г. молодая работница артиллерийского завода им. Сталина Любовь Кравцова три дня не появлялась на работе, а по возвращении сказала, что копала картошку. Сотрудники НКВД в целях устрашения всех остальных устроили над ней показательный суд прямо в цеху и приговорили «по законам военного времени» к семи годам лишения свободы. 28 января 1942 г. Московский военный трибунал за самовольный уход с оборонного предприятия приговорил рабочего Ф. И. Туфанова к восьми годам лишения свободы. 12 апреля 1944 г. пятеро работниц Павловского завода автотракторного инструмента: Артамонова, Калягина, Пошлова, Соколова и Широкова, за однократный невыход на работу получили по восемь лет! В Горьком с момента выхода Указа о дезертирстве и по 22 февраля 1942 г., то есть за два месяца, были осуждены 106 человек, из них 76 — заочно.
Но полностью запугать народ этими карательными методами было невозможно. Количество нарушений трудовой дисциплины оставалось высоким на протяжении всей войны. Так, за второй, еще предвоенный, квартал 41-го года по Указу от 26 июня 1940 г. в Горьком были осуждены 12 000 человек — в среднем по четыре тысячи в месяц. Затем в июле 1941 г. в городе наметился всплеск прогулов и самовольных уходов, — только за первую половину этого месяца число осужденных достигло 2223 человек. Проверка, проведенная в ноябре того же года Горьковской областной прокуратурой, снова выявила на ряде заводов массовые уходы с работы. В частности, на химическом заводе им. Свердлова из 1844 завербованных в августе и сентябре сбежали 450 человек. С завода № 92 за август — октябрь «дезертировали» 2085 человек, а с завода № 112–964. Кроме того, на предприятиях участились случаи, по-армейски говоря, «самострелов», то есть умышленного причинения себе травм с целью отказа от работы. В блокадном Ленинграде с 1 июля 1941 г. по 1 августа 1943 г. все по тому же Указу от 26 июня 1940 г. за самовольный уход с предприятий и прогулы были осуждены 40 596 человек и еще 750 — за трудовое дезертирство.
26 марта 1943 г. УНКВД по Горьковской области докладывало в ГУМ НКВД СССР о росте дезертирства в военной промышленности. Если в январе того года поступило приговоров военных трибуналов на розыск 449 дезертиров и постановлений прокуроров на розыск 1163 человек, то в феврале число разыскиваемых беглецов достигло 2544. Главную причину этого роста энкавэдэшники видели в плохих социально-бытовых условиях: «Подавляющее большинство дезертиров падает на рабочих-одиночек, мобилизованных из других областей СССР и районов области, живущих в общежитиях и бараках. Происходит это главным образом вследствие бездушного отношения к материально-бытовым нуждам рабочих-одиночек со стороны домохозяйственных и партийных органов некоторых промышленных предприятий».
Помимо карательных мер, применялось и полное закрепощение рабочих. В частности, приказ наркомата танковой промышленности от 4 февраля 1942 г. разрешил предприятиям отрасли «брать на хранение» паспорта рабочих и служащих. Подобная практика нередко применялась и на других заводах. Этот вопиющий факт нарушений прав личности лишний раз демонстрирует, насколько сталинская Россия подражала царской.
Нередко мастера и начальники цехов буквально издевались над рабочими, чего последние не забывали. Анатолий Коровин вспоминал: «Начальником нашего цеха был Щербаков. Его все ненавидели. Человек устал, присел, а он идет и орет: „Почему не работаешь, сволочь?“ Помню, как пострадал от Щербакова Юра Сидоров. У него была температура 39 градусов. Юра обратился к начальнику, а тот приказал лишь выдать таблетку и снова к станку. Утром следующего дня Юре стало еще хуже. Но Щербаков лишь издевался: „Не отпущу! Работай, дезертир!“ Тогда Сидоров пошел на крайний шаг: сбежал с завода и, как потом выяснилось, пошел в школу НКВД, где шел ускоренный набор. Через восемь месяцев, когда о нем уже все забыли, Юра пришел на завод в новенькой энкавэдэшной форме. А через полтора месяца Щербаков вдруг загадочно исчез».
Многие рабочие, не выдержав концлагерных условий труда, писали заявления с просьбой отправить на фронт, пытались записаться на курсы шоферов, но им всегда отказывали и возвращали обратно. Впрочем, бывало, что кого-то из нарушителей дисциплины и прощали. К примеру, начальник термического цеха завода № 92 Г. Г. Колесников сочетал ударную работу с систематическим пьянством. Несколько раз он даже писал директору завода А. Е. Еляну письменные обязательства, что бросит пить. Но, как водится, не бросал. И вот однажды после празднования очередной годовщины Октябрьской революции Колесников ушел в запой и не вышел на работу. Вскоре он был арестован органами НКВД и оказался в тюрьме.
Вся система трудовых резервов (подготовка кадров, рабочие, ремесленные училища и ФЗУ) в СССР перед войной была военизирована.
Это означало, что работник (учащийся ФЗУ – соответственно во время обучения) жестко прикреплялся к определенному предприятию, откуда по собственному желанию уйти не мог. Соответственно в Уголовный Кодекс были внесены поправки относительно опозданий на работу, прогулов и т.п. К тем, кто осмеливался нарушить «трудовую дисциплину», применялись меры. В Указе Президиума ВС СССР от 26 июня 1940 г., предусматривалась ответственность рабочих и служащих за самовольный уход и за прогул без уважительных причин. До наступления 1941 г. по нему в стране успели осудить свыше двух миллионов человек, хотя указ действовал только вторую половину года. Затем Указом от 26 декабря 1941 г. была повышена уголовная ответственность за опоздания и самовольный уход с работы на военных предприятиях.
В течение 1942–1945 гг. по нему, а также по Указам от 26 июня 1940 г. и от 28 декабря 1940 г. (за нарушение дисциплины и самовольный уход из ремесленных и железнодорожных училищ и школ ФЗО) осудили 7 758 000 человек. Кроме того, действовали Указы от 13 февраля 1942 г. (о мобилизации населения для работы на производственном строительстве, за уклонение от которой была предусмотрена уголовная ответственность) и от 15 апреля 1942 г. (за уклонение от мобилизации на сельскохозяйственные работы и за «невыработку обязательного минимума трудодней»). Всего в 1940–1956 гг. по всем этим указам в Советском Союзе были осуждены 18 046 000 человек, или 53 % от всех осужденных в эти годы (кроме осужденных военными трибуналами).
Большая часть дел по дезертирству с военных предприятий рассматривались заочно. В результате значительная часть приговоров выносилась необоснованно. В частности, из-за отсутствия должного учета на предприятиях и отсутствия связи органов розыска с военкоматами призванных в армию часто считали дезертирами с производства и соответственно передавали дела на них в военный трибунал. Органы же розыска механически давали справки о том, что самовольно оставивший производство не разыскан. Кроме того, многие дезертиры производства спокойно устраивались на работу на другие заводы, руководителям которых ввиду нехватки рабочей силы было безразлично, откуда к ним пришел человек.
К середине 1944 г. число заочно рассмотренных дел приняло столь огромные масштабы, что правительство вынуждено было 29 июня того года издать постановление № 789, в котором говорилось, что «порочная практика заочного рассмотрения дел военными трибуналами ослабляет борьбу с дезертирством, подрывает авторитет судебного приговора, т. к. осужденные остаются фактически безнаказанными». Отныне дела на дезертиров с производства следовало передавать в военные трибуналы только после розыска обвиняемых. А еще через два дня прокурор СССР К. П. Горшенин издал приказ «Об усилении борьбы с дезертирством с предприятий военной промышленности», в котором потребовал усилить розыск беглецов, а должностных лиц, принимавших их на работу, судить по статье 11 УК «Бездействие власти».
Одним из ярких описаний о том времени и детях оставил Лев Разгон в рассказе "Непридуманное":
В сорок втором году в лагерь начали поступать целые партии детей. История их была коротка, ясна и страшна. Все они были осуждены на пять лет за нарушение закона военного времени: «О самовольном уходе с работы на предприятиях военной промышленности». Это были те самые «дорогие мои мальчишки» и девчонки 14-15 лет, которые заменили у станков отцов и братьев, ушедших на фронт. Про этих, работавших по десять часов, стоя на ящиках — они не доставали до станка, — написано много трогательного и умиленного. И все написанное было правдой.
Не было только написано о том, что происходило, когда — в силу обстоятельств военного времени — предприятие куда-нибудь эвакуировалось. Конечно, вместе с «рабсилой». Хорошо еще, если на этом же заводе работала мать, сестра, кто-нибудь из родных… Ну, а если мать была ткачихой, а ее девочка точила снаряды?.. На новом месте было холодно, голодно, неустроенно и страшно. Многие дети и подростки не выдерживали этого и, поддавшись естественному инстинкту, сбегали к «маме». И тогда их арестовывали, сажали в тюрьму, судили, давали пять лет и отправляли в лагерь. Пройдя через оглушающий конвейер ареста, обыска, тюрьмы, следствия, суда, этапа — эти мальчики и девочки прибывали в наши места уже утратившими от голода, от ужаса с ними происшедшего всякую сопротивляемость. Они попали в ад, и в этом аду жались к тем, кто им казался более сильным. Этими сильными были, конечно, блатари и блатарки.
На «свеженьких» накидывалась вся лагерная кодла. Бандитки продавали девочек шоферам, нарядчикам, комендантам. За пайку, за банку консервов, а то и за самое ценное — глоток водки. А перед тем как продать девочку — ощупывали ее как куру: за девственниц можно было брать больше. Мальчики становились «шестерками» у паханов, у наиболее сильных, более обеспеченных. Они были слугами, бессловесными рабами, холуями, шутами, наложниками, всем, кем угодно. Любой блатарь, приобретя за пайку такого мальчишку, мог его бить, морить голодом, отнимать все, что хочет, вымещать на нем все беды своей неудачливой жизни."
Источники:
- "Все для фронта? Как на самом деле ковалась победа" Михаил Вадимович Зефиров, Дмитрий Дёгтев
- Устьянцев С.В., Колмаков Д.Г. Боевые машины Уралвагонзавода. Танк Т-34. — Нижний Тагил: Уралвагонзавод / Медиа-Принт, 2005
- Левин М. Трамвай из прошлого. Ленинская смена, 09.05.1986 г.
- Блокада Ленинграда в документах рассекреченных архивов, с. 699.
- ГУ ЦАНО, Ф. 3180, Оп. 4, Д. 155, Л. 36, 39.
- ГОПАНО, Ф. 3, Оп. 1, Д. 3399, 3398, 3393
- ГОПАНО, Ф. 1930, Оп. 5, Д. 9, Л. 41
- ЦАНО, Ф. 15, Оп. 6, Д. 647, Л. 177
- Лунев В. Преступность в годы Великой Отечественной войны.// Демоскоп Weekly, № 239–240 за 20.03–02.04.2006 г.