«Подонками и пошляками» были названы Михаил Зощенко и Анна Ахматова. Вообще, они стали жертвами политической интриги. При других обстоятельствах, вероятно, прозвучали бы другие фамилии. После войны в окружении Сталина шла серьёзная аппаратная борьба между ленинградской группировкой во главе с Андреем Ждановым и тандемом Маленков — Берия. На рубеже 1940−50-х годов эта борьба завершилась полным разгромом ждановцев. Жертвами репрессий стали все руководители Ленинграда, Ленинградской области, в том числе признанные героями блокадники; все «питерские» в высших эшелонах советской власти (единственным исключением был будущий премьер Алексей Косыгин, который тоже был снят со всех постов и почти год ждал ареста). Расстреляны были — смертную казнь, отмененную в 1947 году, специально вернули к «ленинградскому делу» — все выходцы из Ленинграда, оказавшиеся на партийной работе в крупных городах СССР.
Всего по делу проходило больше двух тысяч человек. Вероятно, такая судьба могла ожидать и самого Жданова, но до полного разгрома он не дожил и скончался раньше. В этой аппаратной борьбе важной вехой было Постановление ЦК о ленинградских журналах. Сталина крайне раздражали настроения свободомыслия, распространившиеся в советском обществе в результате победы над гитлеровской Германией. Многие считали, что после того, что пережила страна, уже не может быть возврата к довоенным порядкам.
Миллионы советских солдат, оказавшихся за границей, увидели, как живут люди в Европе — сытно и свободно. Появилось в среде интеллигенции даже понятие «новый декабризм» по аналогии с декабристским движением XIX века, одним из источников появления которого были заграничные походы русской армии 1813−1815 годов.
Через 12 дней после постановления о ленинградских журналах вышло еще одно погромное Постановление ЦК «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению». 4 сентября — «О кинофильме «Большая жизнь». Суть постановления о репертуаре лучше всего выразил один из организаторов травли Зощенко и Ахматовой Константин Симонов в газете «Правда» в ноябре 1946 года: «Мы все упомянуты в постановлении, даже если там нет наших имён». То же самое Симонов мог сказать и о постановлении о журналах «Ленинград» и «Звезда».
13 апреля 1946 года Политбюро ЦК ВКП (б) приняло продиктованное самим Сталиным решение по вопросам работы Оргбюро и Секретариата ЦК ВКП (б). Секретарю ЦК Жданову и начальнику Агитпропа Александрову поручалось «представить предложения о мероприятиях по значительному улучшению руководства агитпропработой». 18 апреля Жданов собрал большое идеологической совещание, где ставил задачи своим подчинённым. Жданов говорил тогда: «Товарищ Сталин дал очень резкую критику нашим толстым журналам… Товарищ Сталин назвал как самый худший из толстых журналов «Новый мир» … самым лучшим товарищ Сталин считает журнал «Знамя», затем «Октябрь», «Звезда»… он указывал на целый ряд слабых произведений, указывал на то, что появилась «Дорога времени», затем «Под стенами Берлина» Иванова».
Проект Постановления Оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах "Звезда" и "Ленинград"» с правкой И.В. Сталина, 14 августа 1946 г.
ЦК ВКП(б) отмечает, что издающиеся в Ленинграде литературно-художественные журналы «Звезда» и «Ленинград» ведутся совершенно неудовлетворительно. В журнале «Звезда» за последнее время, наряду со значительными и удачными произведениями советских писателей, появилось много безыдейных, идеологически вредных произведений. Грубой ошибкой «Звезды» является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции «Звезды» известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодежь и отравить ее сознание. Последний из опубликованных рассказов Зощенко «Приключения обезьяны» («Звезда» № 5—6 за 1946 г.) представляет пошлый пасквиль на советский быт и на советских людей. Зощенко изображает советские порядки и советских людей в уродливо карикатурной форме, клеветнически представляя советскихlv людей примитивными, малокультурными, глупыми, с обывательскими вкусами и нравами. Злостно хулиганское изображение Зощенко нашей действительности сопровождается антисоветскими выпадами.
Предоставление страниц «Звезды» таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции «Звезды» хорошо известны физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как «Перед восходом солнца», оценка которой, как и оценка всего литературного «творчества» Зощенко, была дана на страницах журнала «Большевик». Журнал «Звезда» всячески популяризует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой, безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадничества, выражающие вкусы старой салонной поэзиии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства — «искусства для искусства», не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе.
Предоставление Зощенко и Ахматовой активной роли в журнале, несомненно, внесло элемент идейного разброда и дезорганизации в среду ленинградских писателей. В журнале стали появляться произведения, культивирующие несвойственный советским людям дух низкопоклонства перед современной буржуазной культурой Запада. Стали публиковаться произведения, проникнутые тоской, пессимизмом и разочарованием в жизни (стихи Садофьева и Комиссаровой в № 1 за 1946 г. и т.д.). Помещая эти произведения, редакция усугубила свои ошибки и еще более принизила идейный уровень журнала. Допустив проникновение в журнал чуждых в идейном отношении произведений, редакция понизила также требовательность к художественным качествам литературного материала. Журнал стал заполняться малохудожественными пьесами и рассказами («Дорога времени» Ягдфельда, «Лебединое озеро» Штейна и т.д.). Такая неразборчивость в отборе материалов привела к снижению художественного уровня журнала. ЦК отмечает, что особенно плохо ведется журнал «Ленинград», который постоянно предоставлял свои страницы для пошлых и клеветнических выступлений Зощенко, для пустых и аполитичных стихотворений Ахматовой. Как и редакция «Звезды», редакция журнала «Ленинград» допустила крупные ошибки, опубликовав ряд произведений, проникнутых духом низкопоклонства по отношению ко всему иностранному. Журнал напечатал ряд ошибочных произведений («Случай над Берлином» Варшавского и Реста, «На заставе» Слонимского). В стихах Хазина «Возвращение Онегина» под видом литературной пародии дана клевета на современный Ленинград.
В журнале «Ленинград» помещаются преимущественно бессодержательные, низкопробные литературные произведения. Как могло случиться, что журналы «Звезда» и «Ленинград», издающиеся в Ленинграде, городе-герое, известном своими передовыми революционными традициями, городе, всегда являвшемся рассадником передовых идей и передовой культуры, допустили протаскивание в журналы чуждой советской литературе безыдейности и аполитичности? В чем смысл ошибок редакций «Звезды» и «Ленинграда»? Руководящие работники журналов и, в первую очередь, их редакторы т.т. Саянов и Лихарев, забыли то положение ленинизма, что наши журналы, являются ли они научными и художественными, не могут быть аполитичными. Они забыли, что наши журналы являются могучим средством Советского государства в деле воспитания советских людей, и в особенности молодежи, и поэтому должны руководствоваться тем, что составляет жизненную основу советского строя, — его политикой. Советский строй не может терпеть воспитания молодежи в духе безразличия к советской политике, в духе наплевизма и безыдейности.
Сила советской литературы, самой передовой литературы в мире, состоит в том, что она является литературой, у которой нет и не может быть других интересов, кроме интересов народа, интересов государства. Задача советской литературы состоит в том, чтобы помочь государству правильно воспитывать молодежь, ответить на ее запросы, воспитать новое поколение бодрым, верящим в свое дело, не боящимся препятствий, готовым преодолеть всякие препятствия. Поэтому всякая проповедь безыдейности, аполитичности, «искусства для искусства» чужда советской литературе, вредна для интересов советского народа и государства и не должна иметь места в наших журналах. Недостаток идейности у руководящих работников «Звезды» и «Ленинграда» привел также к тому, что эти работники поставили в основу своих отношений с литераторами не интересы правильного воспитания советских людей и политического направления деятельности литераторов, а интересы личные, приятельские. Из-за нежелания портить приятельских отношений притуплялась критика. Из-за боязни обидеть приятелей пропускались в печать явно негодные произведения. Такого рода либерализм, при котором интересы народа и государства, интересы правильного воспитания нашей молодежи приносятся в жертву приятельским отношениям и при котором заглушается критика, приводит к тому, что писатели перестают совершенствоваться, утрачивают сознание своей ответственности перед народом, перед государством, перед партией, перестают двигаться вперед.
Все вышеизложенное свидетельствует о том, что редакции журналов «Звезда» и «Ленинград» не справились с возложенным делом и допустили серьезные политические ошибки в руководстве журналами. ЦК устанавливает, что Правление Союза советских писателей и, в частности, его председатель т. Тихонов не приняли никаких мер к улучшению журналов «Звезда» и «Ленинград» и не только не вели борьбы с вредными влияниями Зощенко, Ахматовой и им подобных несоветских писателей на советскую литературу, но даже попустительствовали проникновению в журналы чуждых советской литературе тенденций и нравов. Ленинградский горком ВКП(б) проглядел крупнейшие ошибки журналов, устранился от руководства и предоставил возможность чуждым советской литературе людям, вроде Зощенко и Ахматовой, занять руководящее положение в журналах. Более того, зная отношение партии к Зощенко и его «творчеству», Ленинградский горком (т.т. Капустин и Широков), не имея на то права, утвердил решением горкома от 26.VI. с.г. новый состав редколлегии журнала «Звезда», в который был введен и Зощенко. Тем самым Ленинградский горком допустил грубую политическую ошибку. «Ленинградская правда» допустила ошибку, поместив подозрительную хвалебную рецензию Юрия Германа о творчестве Зощенко в номере от 6 июля с.г. Управление пропаганды ЦК ВКП(б) не обеспечило надлежащего контроля за работой ленинградских журналов.
ЦК ВКП(б) постановляет:
1. Обязать редакцию журнала «Звезда», Правление Союза Советских Писателей и Управление пропаганды ЦК ВКП(б)у принять меры к безусловному устранению указанных в настоящем постановлении ошибок и недостатков журнала, выправить линию журнала и обеспечить высокий идейный и художественный уровень журнала, прекратив доступ в журнал произведений Зощенко, Ахматовой и им подобных.
2. Ввиду того, что для издания двух литературно-художественных журналов в Ленинграде в настоящее время не имеется надлежащих условий, прекратить издание журнала «Ленинград», сосредоточив литературные силы Ленинграда вокруг журнала «Звезда».
3. В целях наведения надлежащего порядка в работе редакции журнала «Звезда» и серьезного улучшения содержания журнала иметь в журнале главного редактора и при нем редколлегию. Установить, что главный редактор журнала несет полную ответственность за идейно-политическое направление журнала и качество публикуемых в нем произведений.
4. Утвердить главным редактором журнала «Звезда» т. Еголина с сохранением за ним должности заместителя начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б).
5. Поручить Секретариату ЦК рассмотреть и утвердить состав редакторов отделов и редколлегии.
6. Отменить решение Ленинградского горкома от 26 июня с.г. о редколлегии журнала «Звезда» как политически ошибочное. Объявить выговор второму секретарю горкома тов. Капустину за принятие этого решения.
7. Снять с работы секретаря по пропаганде и заведующего отделом пропаганды и агитации Ленинградского горкома тов. Широкова, отозвав его в распоряжение ЦК ВКП(б).
8. Возложить партруководство журналом «Звезда» на Ленинградский обком. Обязать Ленинградский обком и лично первого секретаря Ленинградского обкома тов. Попкова принять все необходимые меры по улучшению журнала и по усилению идейно-политической работы среди писателей Ленинграда.
9. За плохое руководство журналом «Ленинград» объявить выговор тов. Лихареву Б.М.
10. Отмечая, что журнал «Звезда» выходит в свет со значительными опозданиями, оформляется крайне небрежно (обложка имеет неприглядный вид, не указывается месяц выхода очередного номера), обязать редакцию «Звезды» обеспечить своевременный выход журнала и улучшить его внешний вид.
11. Возложить на Управление пропаганды ЦК (т. Александрова) контроль за выполнением настоящего постановления ЦК.
12. Заслушать на Оргбюро ЦК через 3 месяца отчет главного редактора «Звезды» о выполнении постановления ЦК.
13. Командировать т. Жданова в Ленинград для разъяснения настоящего постановления ЦК ВКП(б).
Как видно из текста выступления главного партийного идеолога, «худшим» журналом Сталин считал на тот момент «Новый мир», которым руководил Александр Твардовский. А в качестве примеров «слабых» произведений Сталин назвал роман Всеволода Иванова «При взятии Берлина» (Жданов ошибся в названии), опубликованный в «Новом мире», и пьесу Григория Ягдфельда «Дорога времени», появившуюся в «лучшем» с его точки зрения журнале «Знамя». Ни Зощенко, ни Ахматова в докладе Жданова не упоминались. В критическом контексте не упоминались и ленинградские журналы.
Однако начальник Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП (б) Георгий Александров, который был креатурой Маленкова, составил в Политбюро совсем другую записку, подставляя под удар своего шефа Жданова. Он перевёл стрелки на ситуацию с литературными журналами в Ленинграде, возложив ответственность не столько на редакторов (они, кстати, особо не пострадали, главред «Звезды» Виссарион Саянов ушёл с должности за два дня до Постановления 12 августа, а через два года получил Сталинскую премию за роман «Небо и земля»; редактор «Ленинграда» Борис Лихарев получил выговор), сколько на руководство ленинградского горкома ВКП (б).
И в записке Александрова, и затем в самом постановлении жёсткой критике подвергались очень близкие Жданову люди — П. С. Попков, Я. Ф. Капустин, П. Г. Лазутин. После смерти Жданова они были расстреляны как главные фигуранты «Ленинградского дела». Первым же пострадал секретарь Ленинградского горкома И. М. Широков, которого уволили с работы этим постановлением. Жданов сумел ответить Александрову. Он подверг критическому анализу (ему, разумеется, помогли) действительно слабую книгу своего заместителя «История западноевропейской философии», за которую в том же году Александров получил Сталинскую премию. Искусный аппаратчик, Жданов умело подставил начальника Агитпропа в рамках затеянной Сталиным дискуссии по вопросам философии. Сталин Жданова поддержал, и Александрова из ЦК уволили.
Жданов умело расставил акценты в самом постановлении и особенно во время идеологической кампании, начавшейся с его доклада о журналах «Звезда» и «Ленинград». Главными фигурантами стали не «плохие организаторы идеологической работы», как задумывал Александров, а сами герои постановления — писатели. В Ленинграде на тот момент крупнейшими литераторами были Анна Ахматова и Михаил Зощенко. Это были очень разные люди: Ахматова всегда оставалась «внутренней эмигранткой», а с советской властью она «сосуществовала».
Зощенко, напротив, считал себя советским человеком. Он глубоко верил в революционные идеалы, искренне считал, что, бичуя недостатки, помогает строить новое социалистическое общество. Ещё в самом начале литературного пути, работая в уголовном розыске, он принёс в студию при издательстве «Всемирная литература» свое, как ему казалось, серьёзное эссе про поэзию Александра Блока. Собравшимся его взялся читать Корней Чуковский, публика не могла удержаться от хохота, а сам Чуковский, утирая слёзы, произнёс: «Это невозможно! Этак вы уморите своих читателей. Пишите юмористические произведения…». Поэтому его произведения многие, особенно из партийной критики, воспринимали как злопыхательство. Не любил Зощенко и лично Сталин.
В Ленинграде трудно было найти более удобную мишень для критики, чем абсолютно аполитичная Ахматова и Зощенко. В постановлении ЦК не называется ни одно «вредное» произведение Ахматовой. Про Зощенко же говорится, что «Звезда» в последнем номере опубликовала его перепечатанные рассказы для журнала «Мурзилка» «Приключения обезьяны».
Конечно, для критических нападок детских рассказов было недостаточно, поэтому постановление ЦК сразу переходило на личности: «Грубой ошибкой «Звезды» является предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе. Редакции «Звезды» известно, что Зощенко давно специализировался на писании пустых, бессодержательных и пошлых вещей, на проповеди гнилой безыдейности, пошлости и аполитичности, рассчитанных на то, чтобы дезориентировать нашу молодёжь и отравить её сознание… Предоставление страниц «Звезды» таким пошлякам и подонкам литературы, как Зощенко, тем более недопустимо, что редакции «Звезда» хорошо известна физиономия Зощенко и недостойное поведение его во время войны, когда Зощенко, ничем не помогая советскому народу в его борьбе против немецких захватчиков, написал такую омерзительную вещь, как «Перед восходом солнца». Журнал «Звезда» всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии».
Развернувшаяся после постановления травля Ахматовой и Зощенко очень тяжело сказалась на их жизни. И, безусловно, она ускорила смерть уже тяжелого больного на тот момент Михаила Зощенко.
"Второй тур" травли Зощенко, 1954
Этот новый погром разразился уже после смерти Сталина, в 1954 году. В Ленинград приехала группа английских студентов, и городские власти, идя навстречу их пожеланиям, устроили им встречу с двумя опальными писателями - Зощенко и Ахматовой. Когда Ахматова, прекрасно понимая, чем такая встреча ей грозит, попыталась от нее уклониться, позвонившая ей дама из Союза писателей сказала:
- Ну, как это можно! Ведь если вы не явитесь, они решат, что мы вас придушили.
Во время встречи студенты задали Михаилу Михайловичу и Анне Андреевне один и тот же вопрос: согласны ли они с партийной критикой, которой были подвергнуты в постановлении ЦК и докладе Жданова. Молодые британские болваны не понимали, как опасен для спрашиваемых откровенный ответ на этот вопрос.
Анна Андреевна ответила, что да, совершенно согласна. А Михаил Михайлович взбрыкнул.
- Как я могу, - сказал он, - согласиться с докладом, в котором было сказано, что я трус и подонок!
И тут последовал - на этот раз уже для него одного - пресловутый "второй тур".
К этому сюжету я позже еще вернусь. Пока же отмечу только, что главную причину трагической развязки писательской судьбы Михаила Зощенко видят вот в этом его неосторожном, злосчастном ответе.
В этом были убеждены не только те, кто знал о случившемся, так сказать, из вторых рук, но и оказавшаяся в самом эпицентре этого нового "землетрясения" Анна Андреевна:
Анна Андреевна сказала:
- Михаил Михайлович человек гораздо более наивный, чем я думала. Он вообразил, будто в этой ситуации можно что-то им объяснить: "сначала я не понял постановления, потом кое с чем согласился. Кое с чем! Отвечать в этих случаях можно только так, как ответила я. Можно и должно. Только так.
Не повезло нам: если бы я отвечала первой, а он вторым, - он, по моему ответу, догадался бы, что и ему следовало ответить так же. Никаких нюансов и психологии. И тогда гибель миновала бы его. Но его спросили первым.
(Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Том второй. М. 1997. Стр. 155)
Насчет того, что единственный ответ, который устроил бы партийное начальство, был тот, который дала юным британцам она ("Да, и с постановлением и с докладом совершенно согласна"), Анна Андреевна, конечно, права. Но она, я думаю, ошибалась, полагая, что если бы Михаил Михайлович отвечал после нее, ответ его был бы другим.
Он ответил так, как ответил, не потому, что был наивен и не понимал, как в таких случаях надо отвечать. Оказавшись в том же эпицентре "землетрясения", что и он, Анна Андреевна (ее нельзя в этом упрекать) полагала, что они с Михаилом Михайловичем были там в одинаковом положении. На самом же деле это было не совсем так. Можно даже сказать, - совсем не так.
Об Ахматовой на том заседании Оргбюро ЦК Сталин говорил совсем не так, как о Зощенко:
СТАЛИН. Анна Ахматова, кроме того, что у нее есть старое имя, что еще можно найти у нее?..
ПРОКОФЬЕВ. Она поэтесса со старыми устоями, уже утвердившимися мнениями и уже не сможет, Иосиф Виссарионович, дать что-то новое.
СТАЛИН. Тогда пусть печатается в другом месте где-либо, почему в "Звезде"?
(Из неправленой стенограммы заседания Оргбюро ЦК ВКП(б) 9 августа 1946 г.)
Но когда тот же Прокофьев попытался вот так же, как только что Ахматову, защитить и Зощенко, Сталин выдал совсем другую реакцию:
ПРОКОФЬЕВ. Тогда надо обратить внимание на другое. Сейчас у Зощенко третья комедия идет.
СТАЛИН. Вся война прошла, все народы обливались кровью, а он ни одной строки не дал. Пишет он чепуху какую-то, прямо издевательство. Война в разгаре, а у него ни одного слова ни за, ни против, а пишет всякие небылицы, чепуху, ничего не дающую ни уму, ни сердцу. Он бродит по разным местам, суется в одно место, в другое! Мы не для того советский строй строили, чтобы людей обучали пустяковине.
(Там же)
Тон раздраженный, злобный. И так - всякий раз, когда речь заходит про Зощенко: "Он проповедник безыдейности", "Злопыхательские штуки", "Пусть убирается к чертям!.."
Ну и, конечно, в том же стиле, стараясь даже перещеголять Хозяина, ему вторит Жданов: "Пакостник, мусорщик, слякоть!", "Человек без морали, без совести!", "Пусть убирается прочь из советской литературы!.."
В Постановлении ЦК и в докладе Жданова эта разница в тоне, каким говорится о Зощенко, а каким об Ахматовой, не так бросается в глаза. Но и там она заметна. А главное, обвиняли Ахматову там совсем не в том, в чем обвиняли Зощенко.
Доклад и прения и все прочее было увертюрой к тому, что предстояло, а предстояла проработка Зощенко за его заявление на встрече с английскими студентами. Все понимали, что именно из-за этого на собрание приехали из Москвы К. Симонов и А. Первенцев . До этого в газетах заклеймили поведение Зощенко перед иностранцами, разумеется, буржуазными сынками, бранили, не стесняясь в выражениях. Отлучали, угрожали, старались превзойти определения, которые употреблял о нем Жданов в своем докладе.
Суть, как я понял из доклада Друзина , сводилась к тому, что месяц назад, в мае на встрече с английскими студентами, они спросили Ахматову и Зощенко про их отношение к критике в докладе Жданова. На это Зощенко ответил, что с критикой в докладе он не согласен! Ответ его прозвучал во всей западной печати, что было, конечно, "на руку классовому врагу". Как сказал Друзин, поведение Зощенко вообще стало "классовой борьбой в открытой форме".
Правда, его больше классовой борьбы уязвило, что иностранные студенты сфотографировали Зощенко, тогда как никого из других участников встречи не фотографировали.
"И никому другому не аплодировали! - уличающе провозгласил он.
( Даниил Гранин . Мимолетное явление. "Огонек" * 6, 1988 г.)
На собрании Зощенко повторил то, что он говорил на встрече с английскими студентами: что с критикой, перечеркивающей всю его жизнь в литературе, не может согласиться.
- Зачем подчеркивать несогласие? - прошептал кто-то рядом. - Не стоит", - свидетельствует Д. Гранин. Прошептал явно кто-то из сочувствующих Зощенко, "болеющих" за него.
Как мы уже знаем, даже Ахматова считала, что на встрече с англичанами Зощенко поступил опрометчиво.
Он вообразил, будто в этой ситуации можно что-то им объяснить: "Сначала я не понял постановления, потом кое с чем согласился" Кое с чем! Отвечать в этих случаях можно только так, как ответила я. Можно и должно. Только так.
У Ахматовой в то время был в лагере заложник-сын ( Л.Н. Гумилев ). Отвечая, она не могла не думать и о нем, о его судьбе, на которой ответ мог отразиться. Она ответила на вопрос англичан "формально" (что, собственно, и требовалось) еще и потому, что относилась к происходящему как к балагану, а отчасти как к провокации. Помогло ей и раздраженно- неприязненное отношение к английским студентам, не понимающим, да и не способным понять, в каком капкане она и Зощенко оказались.
Но было тут и другое.
В "Капитанской дочке" когда Пугачев "милует" Гринева, которого только что чуть не вздернули на виселицу, его подтаскивают к самозванцу, ставят перед ним на колени и шепчут: "Целуй руку, целуй руку!" Верный Савельич, стоя у него за спиной, толкал его и шептал: "Батюшка Петр Андреич! Не упрямься! что тебе стоит? плюнь да поцелуй у злод? (тьфу!) поцелуй у него ручку". Но хотя "чувствования" героя повести, как он говорит, были в ту минуту "слишком смутны", он признается, что "предпочел бы самую лютую казнь такому подлому унижению".
Ахматова поступила так, как советовал Гриневу Савельич.
Зощенко так поступить не смог.
Его речь на том собрании пересказывалась много раз и, естественно, во всех этих пересказах обросла множеством апокрифических подробностей. Но теперь, после того как стенограмма этого его выступления опубликована, мы можем более или менее ясно представить себе, почему она произвела на присутствующих такое оглушительное впечатление. Я говорю "более или менее", потому что сейчас, полвека спустя, сегодняшним читателям почувствовать накаленную, душную атмосферу того собрания ох как непросто! Да и могут ли черные буквы на белом бумажном листе передать живой голос стоящего у позорного столба измученного, исстрадавшегося человека?
И все же:
ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ОБЩЕГО СОБРАНИЯ ЛЕНИНГРАДСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ ССП СССР
15 ИЮНЯ 1954 г.
М.М. Зощенко. В тот злополучный вечер с англичанами, о котором идет речь, даже слова не было сказано о постановлении. Речь шла только о критике Жданова. Именно этот вопрос задали английские студенты. Они спросили меня так: "Ваше личное отношение к докладу Жданова?" На любой вопрос я готовился ответить им шуткой. Но в докладе, в котором было сказано, что я подонок-хулиган, было сказано, что я несоветский писатель, что с двадцатых годов я глумился над советскими людьми!
Я не мог отвечать шуткой на этот вопрос, и я ответил серьезно - так, как думаю. Да, я в точности помню мои слова, произнесенные английским студентам. Вот фраза за фразой начало моего ответа, который можно сверить по стенограмме: я не согласился с докладом и об этом написал товарищу Сталину; я не согласился с докладом, потому что не согласился с критикой моих работ, сделанных в 20-30-х годах. Я писал не о советском обществе, которое тогда только что возникало, я писал о мещанах, о порождении прошлой жизни. Я сатирически изображал не советских людей, а мещан, которые веками создавались всем укладом прошлой жизни. Вот подлинное начало моего ответа.
Далее я сказал несколько общих фраз о сатире и закончил мой ответ так: сатира - сложное дело. Мне казалось, что я писал правильно, но, может быть, я ошибался. Но так или иначе - вот все мое литературное дарование и я полностью его отдаю Советскому государству, советскому народу.
Вот мой подлинный ответ студентам!
А что я мог ответить? Как я мог сказать? Анна Андреевна Ахматова сказала: "Я согласна?". У нее были другие обвинения. Вероятно, я бы на ее месте так же бы ответил! А что я мог ответить, когда меня спрашивают - согласен ли я с тем, что я несоветский писатель, который глумился над советскими людьми, что я - пройдоха! А может быть, этот вопрос был провокационный? Может быть, они сами наталкивали меня так ответить, чтобы я согласился им сказать: "Да, я мошенник, несоветский писатель". Может быть, нарочно был задан этот вопрос, чтобы я попал в дурацкое положение?..
Я знаю о затрудненных отношениях с издательствами, надменные взгляды редакторов. Но все равно! В моей сложной жизни это для меня сейчас тяжкое дело, но даже и в этом случае я не могу согласиться с тем, что я был назван так, как это было сказано в докладе.
Вот уже восемь лет мне трудно, почти невыносимо жить с этими наименованиями, которые повисли на мне, которые так унизили мое человеческое достоинство!
Я кратко скажу сейчас, что это не вопрос мелкого самолюбия, что вот я обиделся. Это не так. Я понимаю масштабы государства и мой малый масштаб. Не в этом дело, вопрос не об этом идет. Вопрос о том, что многие обвинения, которые мне были предъявлены, я по пунктам, с бумагой в руках докажу, что это не так.
Я никогда, как это было сказано, не втирался в редакции, не желал лезть в руководство. Этого не было - было наоборот. Кто смеет мне сказать, что это было не так? Я бежал, как черт от ладана, я просил и умолял, чтобы меня не включали в редколлегию "Звезды". Мне товарищи на президиуме сказали: "Смирись! Уже подписано твое назначение!"
Мне сказали, что я не захотел помочь Советскому государству в войне, что я трус и окопался в Алма-Ата.
Я дважды воевал на фронте, имел пять боевых орденов в войне с немцами и был добровольцем в Красной Армии. Как я мог признаться в том, что я - трус?
Кто мне может сказать, что из Ленинграда я бежал?..
Я не хотел уезжать из Ленинграда. Мне предложили и приказали. Я не был никогда непатриотом своей страны. Я не могу согласиться с этим! Что вы хотите от меня? Что я должен признаться в том, что я - пройдоха, мошенник и трус?!
Я заканчиваю.
Последняя фраза. Я могу сказать - моя литературная жизнь и судьба при такой ситуации закончены. Я не могу выйти из положения. Сатирик должен быть морально чистым человеком, а я унижен, как последний сукин сын! Как я могу работать?
Я думал, что это забудется. Это не забылось, и через восемь лет мне задают этот вопрос!
У меня нет ничего в дальнейшем! Я не стану ни о чем просить!
Не надо вашего снисхождения, ни вашего Друзина, ни вашей брани и криков! Я больше чем устал! Я приму любую иную судьбу, чем ту, которую имею!
(Культура и власть от Сталина до Горбачева. Аппарат ЦК и культура. 1953-1957. Документы. М. 2001. Стр. 231-235)
Произнеся эти слова, он сошел с трибуны и медленно спустился в зал.
Раздались одинокие аплодисменты.
Д. Гранин пишет в своих записках, что аплодировали два человека: одного из них он узнал, это был писатель Меттер.
Другие очевидцы свидетельствуют, что аплодирующих было по крайней мере четверо: И. Меттер, Е. Шварц, В. Глинка и И. Кичанова-Лифшиц (жена художника В.В. Лебедева, впоследствии - жена поэта Вл. Лифшица).
Говорят, что Шварц даже аплодировал стоя.
Речь Зощенко произвела на всех такое сильное впечатление, что это впечатление надо было как-то сбить.
В президиуме забеспокоились, зашептались.
И тут, по свидетельству другого очевидца, встал К.М. Симонов . Грассируя, он сказал:
- Това' ищ Зощенко бьет на жа' ость?
Есть фразы, которые человечество бережно хранит в своей памяти. Такие, например, как легендарная реплика Архимеда, брошенная им за мгновение до смерти замахнувшемуся на него мечом римскому легионеру:
"Не тронь моих чертежей!" Или знаменитая фраза Галилея: "А все-таки она вертится!"
Причина долгой жизни этих - и других подобных - фраз, наверное, в том, что каждая из них хранит в себе энергию какого-то высокого движения души. Представляет как бы некую вершину человеческого благородства, бесстрашия, преданности своему делу, верности своим убеждениям.
Но бывает и так, что одна какая-нибудь реплика выражает совсем другую вершину: вершину человеческой подлости. И такие фразы, я думаю, тоже заслуживают, чтобы их занесли в Книгу рекордов Гиннесса.
К числу таких рекордов подлости, безусловно, относится эта реплика Константина Михайловича Симонова.
Но дело свое это реплика Симонова сделала, напряжение было сбито. Объявили перерыв. А после перерыва, как водится, начались прения. И в прениях К.М. Симонов выступил уже не с короткой репликой, а с большой речью.
Начал он с каких-то других сюжетов, делая вид, что новая гражданская казнь Зощенко - это частность, что у ленинградских писателей есть и более важные дела и заботы. Но и про Зощенко и его взволнованную речь тоже кое-что все-таки еще сказал:
ИЗ СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ ОБЩЕГО СОБРАНИЯ ЛЕНИНГРАДСКОГО ОТДЕЛЕНИЯ ССП СССР
15 ИЮНЯ 1954 г.
К.М. Симонов. Теперь мне хотелось бы несколько слов сказать о выступлении Зощенко.
Видите ли, в чем дело - не так ведь он изображал, многое неправильно и необъективно. Зачем же говорить об участии в мировой и гражданской войне, о том, что было тридцать лет назад? Когда его критиковали по вопросу об участии в этой войне, мы прекрасно знали, что не все люди были на фронте, что были прекрасные люди, которые работали и выполняли свой долг и в Алма-Ата, и в Ташкенте. Зощенко тогда был не тридцатилетним человеком, а сорокапятилетним, следовательно, мог и не быть на фронте. Но когда человек сидит в Алма-Ата и выходит его повесть "Перед восходом солнца", когда в разгар войны, в которой погибают миллионы жизней, и во время блокады Ленинграда - в "Октябре" печатается гробокопательская вещь, где чувствуется, что народ живет войной, борьбой с фашизмом, а человек живет черт знает чем - вот это вызвало критику, и это было вполне закономерно. Нужно было понять это и почувствовать, а не писать такую вещь в 1943 году, во время Курской дуги, когда миллионы людей пали. Что же тут оправдываться своим обозрением. Это нехорошо и это доказывает, что человек не понял. Никто не призывает человека выходить на трибуну, бить себя в грудь, кричать: "я - подонок", но ты пойми глубину своей вины, и что, может быть, самые резкие слова, адресованные к тебе, когда ты так вел себя во время войны - эти слова по отношению к тебе несправедливы. Так докажи это своей работой, докажи, что ты не таков, что при всех своих ошибках ты являешься советским писателем. И эта возможность была дана т. Зощенко. Он тут так говорил, как будто его убивали, убьют и невесть что с ним произойдет. А я могу напомнить, что через 11 месяцев после того, как его критиковали резко и критиковали в партийном решении (я был тогда редактором в "Новом мире" и помню это очень хорошо) - через 11 месяцев поверили Зощенко, поверили тому, что человек хочет стать на правильную позицию, что понял он существо критики, не требовали, чтобы он кричал: "я - подонок!" Через 11 месяцев были напечатаны его "Партизанские рассказы" в крупнейшем журнале страны. Так это было или не так? Так! Ему давали возможность печататься, если он приносил свои вещи, а если он не всегда печатался, то по той причине, что это было плохо художественно, а когда это было мало-мальски хорошо - это печаталось. Что же изображать из себя жертву советской власти, жертву советской литературы? Как не стыдно? Я понимаю, что человек находился во взволнованном состоянии, но состояние состоянием, а раз о таких вещах говоришь - нужно не бить на сантименты, на жалость, а сказать по правде. И в союз, когда он подал заявление, его приняли заново.
И о том хорошем, что было в работе, сказал, о переводах сказал, высоко оценил, что же жертву из себя изображать.
Такие слова снимают работой, что ты не советский писатель или "литературный подонок", или, что ты вел себя недостойно во время войны (это в связи с опубликованием этой повести "Перед восходом солнца"), это снимают работой.
Если бы за эти годы были написаны настоящие произведения, а мы очень горячо чувствуем, когда человек по-настоящему хочет исправить ошибку, по-настоящему потрудиться на пользу народу, и всегда это очень поддерживаем.
И что же - появляется делегация из разной публики, в основном буржуазной, и вот советский писатель, принятый заново в Союз писателей, говоривший о том, что понял ошибки, напечатавший ряд произведений, член Союза, - апеллирует к буржуазным щенкам, срывает у них аплодисменты.
Я не знаю! Тут пара товарищей присоединилась к аплодисментам. Их дело, если хотят присоединяться к этим аплодисментам, пусть присоединяются!
Помимо всего прочего - противно, стыдно, незачем делать из этого историю, но противно и стыдно!
Я хочу сказать, что мне это непонятно: я, как редактор, через год после критики Зощенко, напечатал его "Партизанские рассказы" с полной верой в то, что человек хочет по-новому работать. Мне было неприятно и тяжело слушать, что он говорил и всю эту историю, хотя она сама по себе выеденного яйца не стоит, потому что литература не будет долго заниматься этим вопросом. Стыдно, совестно и глупо!
В связи с этим хотел сказать об одной вещи: помимо всего, что сказано, тут есть еще одна сторона дела - мне кажется, что в каких-то писательских, литераторских головах бродило неправильное представление по поводу отношения к решению партии по идеологическим вопросам, принятому в 1946 году. Это не в оправдание Зощенко - человек должен сам за себя отвечать, но не было ли тут "добрых советчиков?"
С мест. Правильно, правильно!
Советчиков, которые говорили, что - да, теперь другое отношение, тогда было слишком резко и жестко поставлено. У некоторых нетвердых в марксизме и в идейности людей такие настроения проявились. И в Ленинграде, и в Москве мы встречались с такими фактами. Люди не поняли того, что говорилось в 1946 году?
(Культура и власть от Сталина до Горбачева, Аппарат ЦК и культура. 1953-1957. Документы. М. 2001. Стр. 241 - 243)
Все точки над "и" поставлены.
Все, что было сказано про Зощенко Сталиным и повторено Ждановым в 1946 году, было правильно и никакому смягчению не подлежит.
Прошло восемь лет, и Жданова уже давно нет на свете, и Сталин уже год как лежит в гробу, а над Зощенко по-прежнему тяготеют все те же сталинские обвинения:
"наш народ обливался кровью в неслыханно тяжелой войне. А Зощенко, окопавшись в Алма-Ата, в глубоком тылу, ничем не помог в то время советскому народу в его борьбе с немецкими захватчиками.
Он по-прежнему пригвожден к позорному столбу, и все проходящие мимо должны в него плевать. (Чем еще, если не новыми плевками в него, были и эта речь Симонова, и поддерживавшие ее выкрики с мест: "Правильно, правильно!)
___________________________
Вслед за постановлением Оргбюро ЦК Главлит издал 27 августа 1946 г. секретный приказ об изъятии из книготорговой сети и библиотек общего пользования трех книг М.М. Зощенко, включая его «Избранные произведения, 1923—1945 гг.» (Л., 1946), а также о приостановке производства и распространения двух книг A.A. Ахматовой: «Стихотворения 1909—1945 гг.» и «Избранные стихи, 1910—1946 гг.» (История советской политической цензуры: Документы и комментарии. М., 1997. С. 508).
Во времена Перестройки 20 октября 1988 г. ЦК КПСС принял документ «О постановлении ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», в котором говорилось: «Рассмотрев обращения в ЦК КПСС Союза писателей СССР (т. Маркова Г.М.) и Ленинградского обкома КПСС (т. Соловьева Ю.Ф.) об отмене постановления ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», ЦК КПСС отмечает, что в указанном постановлении ЦК ВКП(б) были искажены ленинские принципы работы с художественной интеллигенцией, необоснованной, грубой проработке подверглись видные советские писатели. Проводимая партией в условиях революционной перестройки политика в области литературы и искусства практически дезавуировала и преодолела эти положения и выводы, доброе имя писателей восстановлено, а их произведения возвращены советскому читателю. ЦК КПСС постановляет: Постановление ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» отменить как ошибочное» (Известия ЦК КПСС. 1989. № 1. С.45).
О последовавшей за публикацией постановления ЦК и выступления A.A. Жданова реакции со стороны номенклатурных деятелей из различных сфер общественно-политической жизни можно судить по статье «О литературной критике», с которой выступил в журнале «Большевик» генеральный секретарь Союза советских писателей СССР A.A. Фадеев. «Сколько ни перечитываешь постановление ЦК партии и доклад тов. Жданова о журналах “Звезда” и “Ленинград”, — не перестаешь поражаться тому, насколько метко был нанесен удар аполитичности и безыдейности, — писал автор статьи. И продолжал: — ...Писания Зощенко и Ахматовой являются отражением на нашей почве того происходящего в Западной Европе процесса, который выражает царящий там глубокий духовный кризис» (Большевик. 1947. № 13. С. 26, 27).
Цитируется по изданию: Сталин и космополитизм. 1945—1953. Документы Агитпропа ЦК / Под общ. ред. акад. А.Н. Яковлева; Сост. Д.Г. Наджафов, З.С. Белоусова. — М.: МФД: Материк, 2005.