Сохранено 2585967 имен
Поддержать проект

Гагарин Григорий Андреевич

Гагарин Григорий Андреевич
Дата рождения:
2 февраля 1895 г.
Дата смерти:
18 июля 1963 г., на 69 году жизни
Национальность:
русский
Воинское звание:
с 1914 года служил корнетом в лейб-гвардии Гусарском полку
Место рождения:
Французская Республика (Франция)
Место проживания:
Холомки усадьба, Порховский район, Псковская область, Россия (ранее РСФСР)
Место захоронения:
Вашингтон, округ Колумбия, Соединённые Штаты Америки
Дата ареста:
сентября 1918 г.
Приговорен:
арестован как бывший офицер
Приговор:
приговорен к расстрелу, был ранен при расстреле и смог спастись бегством
Источник данных:
Чуйкина С. А. Дворянская память: бывшие в советском городен (Ленинград, 1920-30-е годы). СПб.:Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2006. С. 148.
Фотокартотека
Гагарин Григорий Андреевич Семья Гагариных А.Г. и М.Д.
От родных

Князь Григорий Андреевич Гагарин принадлежал к старинному русскому роду, ведущему свое начало от Великого князя Рюрика. Отец Григория, князь Андрей Григорьевич Гагарин (1855–1920), один из основателей и первый директор Императорского Санкт-Петербургского Политехнического института им. Петра Великого, был одним из образованнейших людей своего времени. Дедом Григория, в честь которого он был назван, был известный русский художник, вице-президент Академии художеств Григорий Григорьевич Гагарин (1810-1893). Мать Григория, Мария Дмитриевна, в девичестве - княжна Оболенская (1864- 1946), также происходила из рода Рюриковичей. 

Григорий первым из семьи князей Гагариных переступил порог школы К.Мая в 1909 г. Мальчик поступил в третий класс гимназического отделения и окончил полный курс средней школы в 1915 г. В том же году эстафету учебы в школе К.Мая принял его младший брат Петр (1904-1938). Всего у Андрея Григорьевича и Марии Дмитриевны было шестеро детей: сыновья — Андрей (1886—1937), Сергей (1887—1941), Лев (1888—1921), Григорий (1895—1963), Пётр (1904—1938) — и дочь Софья(1892—1979). 

Ко времени окончания Григорием гимназии шел второй год Великой войны, и воодушевлённый патриотическими чувствами  Григорий Андреевич, как пишет его сын Григорий Григорьевич Гагарин, «пошел в кавалерийскую школу и стал гусаром.  Несмотря на то, что обучен он был бою верхом, закончил службу командиром пулеметной команды».  

Однако, уже ранней весной 1918 года, как Григорий Андреевич писал в своих мемуарах: 

« … оставаться в полку долее было уже совершенно невозможно, так как одно лишь наше присутствие не могло предотвратить катастрофу, и пребывание в части само по себе было не только бесполезно, но и опасно. Поэтому-то я и принял решение вернуться к себе в имение, где находилась в ту пору моя семья, нуждавшаяся, насколько я знал, в моей поддержке». 

После событий 1917-го года жизнь семьи Гагариных радикально изменилась. В октябре 1918 года в родовом имении «Холомки», расположенном ныне в Порховском районе Псковской области, были арестованы родители Григория. Освобождение стало возможным только после вмешательства руководства Экспериментального института и  М. Горького. Поместье Холомки в 1918 году было национализировано. Петербургскую квартиру Гагариных, когда те находились под арестом, вскрыли и разгромили. Андрей Григорьевич даже обратился за защитой к В.И.Ленину. Результатом этого явилась охранная грамота следующего содержания: 

«Предъявителю сего инженеру Андрею Григорьевичу Гагарину разрешено проживать в Псковской губернии, Порховском уезде, Шевницкой волости, в народном доме моего имени в Холомках. Прошу местные власти Гагарина не беспокоить, в заложники не брать, вещей не реквизировать, и керосину ему давать необходимое количество для его занятий, которые я считаю для республики полезными. Председатель Совета народных комиссаров В. И. Ленин. Народный комиссар внутренних дел Владимирский» . 

Впрочем, никакие охранные грамоты не могли оградить княжескую семью от произвола новой власти. Преследования и невзгоды обрушились и на младшее поколение семьи Гагариных. В 1918 году в Холомках арестовали Григория. Он был приговорён к расстрелу, но смог бежать и в дальнейшем эмигрировал в США. Позднее Григорий Андреевич написал интереснейшие воспоминания об этом «смутном» времени и своем счастливом спасении.
        
Приведем несколько ярких отрывков из этого потрясающего документа: 

«… Ранней весной 1918 года оставаться в полку долее было уже совершенно невозможно, так как одно лишь наше присутствие не могло предотвратить катастрофу, и пребывание в части само по себе было не только бесполезно, но и опасно. Поэтому-то я и принял решение вернуться к себе в имение, где находилась в ту пору моя семья, нуждавшаяся, насколько я знал, в моей поддержке. 

Я уже давно не получал никаких известий из дома, и мне не терпелось узнать свежие новости. Можно ли выразить словами нахлынувшие на меня чувства, когда за поворотом дороги открылся знакомый вид на большой белый дом с высокими колоннами под зеленой крышей, величественно возвышающейся над холмом. Именно тут я со всей остротой ощутил, что снова оказался дома. 

… Остаток дня я посвятил осмотру усадьбы, желая разобраться в том, что в первую очередь необходимо сделать в поместье и по дому. На следующий день рано утром я, убрав свою военную форму, переоделся в рабочее. За завтраком меня порадовали сообщением о том, что сбежал наш ночной сторож, прихватив с собой теплую одежду, ружья, а также упряжь, хомуты и прочие мелочи из конюшни. Нам он оставил только свою собаку, бросив ее. Новости были неутешительные. 
… В деревнях число жителей быстро росло, по причине нехватки продовольствия в городах и крупных поселках, а также из-за повального бегства солдат с фронта. Понятно, что столь мощный приток людей, надломленных несчастьями, с испорченной моралью, воздействовал на традиционный уклад крестьянской жизни крайне разрушительно. Бушевали митинг за митингом. Людей с головой захлестывала злоба, пышно расцветали порок и глупость. 

… В июле принялись громить и разорять имения. Я не могу не рассказать о том, что произошло с поместьем моей тетушки, которое было расположено в шести верстах от нашего. Усадьба в то время пустовала, дом стоял запертый. Неожиданно появившаяся толпа крестьян - мужиков и баб, приступив к стенкам, принялась высаживать топорами двери и окна. Они вломились внутрь и, используя те же орудия, взломали двери в библиотеку, вскрыли буфеты, рассыпались по всему дому. Все книги из обширного собрания, среди которых было немало бесценных раритетов, были сброшены с полок. Исчезли все иллюстрированные книги - иллюстрации пошли на оклейку стен в избах. Прочие же были изорваны в клочья и свалены грудой посреди библиотечной залы. Та же участь постигла семейные портреты: холсты вырезали из рам, изгадили их, изорвали и бросили в кучу. Рамы, которые мужики по своей наивности приняли за золотые, были украдены все до единой. Мебельная обивка из шелка и штофа была срезана, то же самое произошло с кожей, которой была обита мебель кабинетов. Вскоре после погрома нам стали попадаться крестьяне, щеголявшие в сапогах из красивой зеленой кожи... В доме не уцелело ни единой занавески, ни одной мелочи, которая блеском напоминала бы золото или серебро. Большую часть мебели мужики тоже растащили по избам. Когда на следующее утро я оказался на месте погрома, то вначале просто не мог поверить своим глазам. Зрелище было ужасное. Разорение этого дома, столь бережно лелеемого прежде моей тетушкой, дома, в котором прошла часть нашего детства, подействовало на меня просто убийственно. Такое же несчастье в любой день могло постигнуть и нас. 

… Я своими глазами видел мужика, преспокойно распиливавшего перед собственной избой рояль. Когда я спросил его, для чего он это делает, тот невозмутимо ответил, что, мол, штуковина эта слишком велика и в таком виде в избу не лезет. Другой ухватил громадное зеркало и, так как оно тоже не взлезало в избу, украсил им коровье стойло; правда, в тот же вечер туда заглянул задиристый бычок. Увидев в зеркале свое отражение, он сперва очень удивился, затем тут же рассвирепел и поспешил сразиться с неожиданным соперником. В результате поединка зеркало разлетелось вдребезги, а у быка так глубоко порезано горло, что пришлось бежать за ветеринаром. 

… Тем временем немцы начали выдвижение на линию между Л. и О. Это наступление спровоцировало новую волну грабежей. Началась она с набегов солдат, дезертировавших из своих полков. Вслед за дезертирами последовали отступающие части. И те, и другие тащили из уже разгромленных имений все, что попадало под руку. Большевистские комиссары, бросившие свои посты, тоже не теряли времени даром, загребая по дороге под предлогом реквизиции все подчистую. Крестьяне уже не на шутку стали опасаться того, что в случае прихода немцев порядок будет восстановлен, и оттого многое из награбленного было возвращено обратно в имения. 

… Наступила осень, время напряженных полевых и садовых работ. Уборка урожая занимала большую часть дня, и дома мы собирались только за общим столом. Гром грянул в субботу вечером <скорее всего, 2 сентября 1918 г.>, когда я, закончив боронить поле, отправился помогать маме и Дуне копать картошку и встретил одного человека из кооператива, который был послан властями, чтобы вручить мне повестку следующего содержания: 
«Князю Г. А. Гагарину, имение X. 

В связи с чрезвычайной необходимостью, Вам следует незамедлительно явиться в Н-ский следственный комитет». 

… В понедельник утром, первого сентября, я, попрощавшись с Соней, Петей и Дуней, в сопровождении мамы покинул имение и направился в город, рассчитывая вернуться в тот же вечер. Мама собиралась сделать кое-какие закупки, я же направился прямо в следственный комитет. Там мне заявили, что все бумаги, касающиеся моего дела, уже направлены в ЧК, «Чрезвычайку». Такой поворот таил в себе серьезную угрозу, но я все же отправился туда с уверенностью человека, имеющего чистую совесть и никогда ничего против властей не предпринимавшего. И я представления не имел о том, чем это может кончиться. Когда я там оказался, меня провели в комнату, где находились два человека. Один из них - К.- сидел за столом, покрытым зеленой тканью, другой - за пишущей машинкой. К. был довольно высокий худощавый блондин с выбритым подбородком и пшеничными усами. Подойдя к нему, я осведомился, какова причина моего вызова. 

«Видите ли, - ответил он, - у нас к вам дело». Поднявшись, он достал из шкафа папку, в которой оказалось несколько листов исписанной аккуратным почерком бумаги, и погрузился в их изучение. Когда он просматривал последнюю страницу, я краем глаза успел заметить и разобрать наложенную на нем красным карандашом резолюцию: «Арестовать немедленно». Можно догадаться, что я почувствовал в тот момент. Лишь тогда я вполне осознал, что был круглым дураком, явившись сюда добровольно, но делать было уже нечего. Я постарался сохранить присутствие духа и, главное, никак не показать, что заметил ту устрашающую резолюцию. Затем я вновь спросил следователя, не объяснит ли он мне, по крайней мере, зачем я вызван. «На вас поступил донос»,- ответил он. «Могу ли я его прочесть или хотя бы узнать, от кого он поступил?» - «Нет, читать их мы никому не даем и никогда не сообщаем, от кого они исходят»,- таков был ответ. После недолгой паузы К. спросил, кто мой «спаситель», которого я ожидаю из Сибири. Я ответил, что знаю только одного Спасителя, и повернулся в тот угол комнаты, где висела икона. Других обвинений мне предъявлено не было, и на том моем замечании разговор был закончен. Второй чекист тем временем что-то спешно строчил на машинке - как обнаружилось чуть позже, ордер на мой арест. Затем К. вызвал телефонным звонком конвойного милиционера и вручил ему ордер. Прежде чем выйти, я спросил, не могу ли я позвонить домой, чтобы сообщить о своем аресте и, по возможности, успокоить своих домашних. В просьбе К. мне отказал, но обещал позвонить сам. По пути в участок конвоировавший меня милиционер (который служил в полиции еще при царе) спросил у меня: «Ваше сиятельство, вас-то за что?» Но так как я и сам не ведал истинной причины ареста, то удовлетворить его любопытство не смог. Зато потом я расслышал, как мой охранник глухо бормочет себе под нос: «Черт их принес, большевиков проклятых». 

… Я лежал у стенки, рядом со мной спал прапорщик, а у другой стены - старый торговец. Среди ночи меня разбудил скрежет ключа в замочной скважине. Все мы тут же тревожно поспрыгивали с нар. В камеру шагнул охранник и приказал одеваться. За его спиной в дверях стояли два вооруженных солдата. Прапорщик спросил «кому одеваться? » - «Всем троим одеваться и спускаться вниз в контору».- «Зачем?» - «На расстрел». 
Я почувствовал, что сердце у меня оборвалось, перед глазами поплыли радужные круги, лоб покрылся испариной. Еще мгновение - и я бы рухнул без чувств. К счастью, под рукой оказалась бутылка, в которой осталось немного воды. Я выпил ее и почувствовал, что сознание мое прояснилось. Я обулся, надел жилет, положил в портсигар несколько папирос, сунул в карман коробку спичек и подождал, пока мои товарищи по камере будут готовы. Это были страшные минуты. Мысли мелькали одна за другой, но отчетливо я помню лишь две: первая - либо умереть гордо, бросив в лицо палачам оскорбительные слова, либо, наоборот, тихо, с молитвою, и вторая - не упустить последний шанс и попытаться спастись бегством. «Если я потеряю самообладание, то определенно буду расстрелян, но если все же попытаюсь бежать, тогда, быть может, мне удастся остаться в живых»,- эта мысль неотвязно преследовала меня. Когда мои товарищи собрались, конвой вывел нас на тюремный двор. Там нас поджидали еще четыре солдата (итого шесть) во главе с командиром и начальником «Чрезвычайки» К. Солдаты были вооружены винтовками с примкнутыми штыками. Командир и К. имели по два револьвера каждый. Чуть погодя подоспел начальник тюрьмы и отдал приказ: «Увести!» Я спросил: «Куда нас поведут?» От его ответа зависела моя последняя надежда. Начальник тюрьмы буркнул: «В ЧК». 

Однако по выходе из тюремных ворот нас повели не направо, где располагалась ЧК, а по направлению к кладбищу. Было около пяти часов утра. Солнце еще не взошло, утро стояло сырое и холодное. Мы двигались в следующем порядке: прапорщик посередине, торговец справа от него, а я слева. Двое конвойных солдат шли впереди нас, двое сзади и по одному с боков. Возле меня шел красный командир, а К. вышагивал за моей спиной, причем каждый из них держал в руке револьвер наготове. Прапорщик всю дорогу заходился в рыданиях. Обернувшись к К., обращаясь к нему по имени, он, плача навзрыд, молил о помиловании, повторяя: «Вы же знаете, я ведь ни в чем не виноват, за что ж меня расстреливать?» В ответ К. направил на прапорщика дуло револьвера и рявкнул: «Иди да помалкивай, не то пристрелю как собаку здесь же!» Торговец, уйдя в себя, отрешенно бормотал молитвы. Я шел, храня молчание. Бог, видно, услышал мои молитвы: я был спокоен и хладнокровно уверен в себе. Внутренне я был готов к побегу, но никак не мог выбрать подходящий момент. В какую-то минуту я чуть было не предложил прапорщику бежать вместе, но, видя, что нервы его полностью сдали, побоялся, что он не поймет меня, начнет задавать вопросы, а если это заметит К., то уж тут-то мы точно будем расстреляны на месте. Когда мы вышли на перекресток, меня будто что-то толкнуло в спину: я вдруг ощутил непреодолимое желание броситься бежать по боковой улице, но, прежде чем я успел собраться с духом, мы уже пересекли ее. Я никак не мог решиться на то, чтобы сделать окончательный выбор - рискнуть и умереть чуть раньше или прожить отпущенные мне судьбой десять минут, которые займет оставшаяся до кладбища дорога. Русская поговорка гласит: «Перед смертью не надышишься». Человек, который сам никогда не попадал в подобные переплеты, и представить себе не может, как драгоценен каждый миг, когда речь идет о жизни и смерти. 

Мы подходили уже к последнему перекрестку, за которым виднелось кладбище, а мысли мои были все еще в большом беспорядке. Вот и перекресток: раздумывать больше было нельзя, и я решился. Не глядя, я бросился на солдата, шедшего с моей стороны. Удар сбил его с ног, но и меня отбросил назад, в самую середину группы. Тут же я почувствовал, как кто-то крепко схватил меня сзади. На секунду показалось, что все кончено. Все пошло прахом, надежды рухнули, смерть неминуема. По обхватившим меня рукам я узнал К. Его правая рука с револьвером медленно поднималась, направляя ствол к моей голове. Борьба казалась бессмысленной. Время для меня остановилось, множество обрывочных мыслей промелькнуло в мозгу за какое-то одно мгновение. Наконец - выстрел. Я было решил, что уже мертв, и несказанно удивился тому, что зрение мне не изменило и я продолжал видеть наяву все ту же улицу и окруживших меня людей. До этого я представлял себе смерть совершенно иным образом. Наконец, я сообразил, что остался жив и пуля миновала меня, пройдя поверх головы. Я до сих пор ума не приложу, как мне могло так повезти. (Десять лет спустя я узнал от своей сестры Сони, что К. пытался стрелять еще дважды, и дважды револьвер давал осечку.) 

Я резко вывернулся, обхватил К. за пояс и швырнул его оземь, серьезно, как оказалось впоследствии, разбив ему голову, и рванулся вперед изо всех сил. На все это ушли считанные секунды. Я бежал зигзагами, стараясь сбить конвой с прицела. Затем я принялся скидывать на бегу жилет, чтоб он не стеснял движений и ненароком за что-нибудь не зацепился. Стягивая его, я прижал к телу правую руку и тут же ощутил пришедшийся по ней резкий удар. Я был ранен. Сразу после того, как я отбросил от себя К., ко мне вернулась уверенность, что спасусь. Она буквально окрылила меня, и я думал только о том, как бы мне увернуться от пули. 

На бегу я обернулся и увидел следующую картину: четверо солдат, стоя на перекрестке, лихорадочно палили мне вслед. На обочине дороги, по которой нас вели, стояли бедняга торговец и прапорщик. Оба смотрели в мою сторону, рты их были широко раскрыты, руки безвольно опущены. Позади них еще два солдата стреляли в меня поверх их голов. К. и командир были вне поля моего зрения. Эта трагическая сцена врезалась в мою память на всю жизнь. Позже я узнал, что мои товарищи по несчастью были отведены чуть в сторону и расстреляны прямо на дороге. Их неубранные тела так и остались лежать в придорожной канаве. Я же, пробежав под пулями более ста двадцати метров, заметил, что с правой стороны ряд домов кончился и потянулась какая-то изгородь, сколоченная из тонких жердей, высотой метра два с половиной. Гонимый смертельной опасностью, я перемахнул через изгородь, не задев ее верха даже краем одежды, и очутился на овсяном поле. Лишь там я смог обратить внимание на простреленную руку и увидел кровоточащую, посиневшую с краев рану, в глубине которой сахарно белели кости. Несмотря на это, я все же почувствовал себя в безопасности и захотел возблагодарить Господа. Так как раненая правая рука не слушалась, я принялся креститься левой. Это было столь непривычно, что я, вместо того, чтобы коснуться пальцами лба, положил их прямо на глаза и сам же от этого рассмеялся как ребенок. 

После краткой передышки я заставил себя бежать дальше. Я пересек поле и снова уперся в изгородь, которая, как оказалось, окружала его со всех сторон. Увидев это, я понял, что опять придется прыгать через нее, и подумал о том, что хорошо бы не порвать при этом одежду, особенно брюки, правда, тут же выругал себя за то, что мне в голову лезут такие пустяки. На сей раз попытка была менее удачна; я зацепился ногой за жердь и рухнул на другую сторону вниз головой, разорвав брюки выше колен. Поднявшись, я заметил впереди пасущихся лошадей. Добежав до первой попавшейся, я огляделся и увидел, что, по счастью, поблизости никого нет. Улегшись между передними ногами лошади, я принялся распутывать стреножившую ее веревку. Я взнуздал ее левой рукой, сел верхом и хотел было тронуться, но она не слушала меня: узда соскользнула, и я не мог поправить ее одной рукой, к тому же боль в раненой руке становилась едва выносимой и пальцы на ней совершенно онемели. Тут я почувствовал, что мои силы окончательно иссякают. 

… Когда стемнело, я вернулся к больнице и незаметно подкрался к единственному освещенному окну. Вскоре к нему приблизился доктор Р. Увидев меня, бедный доктор насмерть перепугался, но все же показал знаком, чтоб я зашел внутрь. В кабинете он сказал, что буквально за десять минут до моего появления большевики арестовали сына фельдшера, перепутав его со мной,- у него на руке тоже была повязка. В любой момент они могли нагрянуть снова. «Я все понимаю, но я слишком устал и не в силах идти дальше. Даже если я попытаюсь уйти, то все равно свалюсь рядом с домом, и, в конце концов, если не судьба мне спастись, то уж тут ничего не попишешь»,- сказал я. «Однако при этом вы не должны забывать, что рискуете не только своей жизнью, ведь не только вас расстреляют, но, наверняка, и меня вместе с медицинской сестрой»,- ответил доктор. После паузы, длившейся, казалось, целую вечность, он все же сменил мне повязку, накормил и разрешил поспать у него два часа. Задолго до рассвета он разбудил меня, снова перевязал рану и благополучно выпроводил. Обходя стороной деревни и избегая проезжих дорог, я опять вернулся к г-же Б. Я подошел к дому очень рано, двери еще были заперты, ставни закрыты. Не зная обстановки, я не решился стучать, забрался под каменную террасу и уснул. Когда я проснулся, солнце стояло уже высоко; я тихо вошел в дом. Г-жа Б. встретила меня столь же сердечно, как и накануне, и предложила переждать опасность в уже знакомой мне часовне. Оказалось, что вчера, в то самое время, когда я там отсиживался, большевики, охотясь за мной, перевернули вверх дном и дом, и мельницу. К счастью, я узнал об этом значительно позже. Вскоре вернулась Поля и подтвердила, что пробраться в П., не столкнувшись при том ни с одним из многочисленных прочесывающих местность отрядов, совершенно невозможно. В результате мы сошлись на том, что Поля вернется домой и убедит мою сестру, брата и няню уехать из имения, захватив с собой кое-что из моей одежды. Они должны были пробираться через Б., сделав по дороге остановку в деревне, где жил крестьянин, пользующийся доверием г-жи Б. Что до меня, то ранним утром следующего дня я, переодетый в женскую одежду, сопровождаемый племянником и племянницей г-жи Б., также отправился в Б., чтобы оттуда попытаться попасть в оккупированный немцами О <Остров>. 

… В той деревне жил некий мужик по имени Василий, который в прежнее время служил кем-то вроде управляющего имением. Выглядел он довольно молодо, имел рыжую бороду и хитрый взгляд. Василий промышлял спекуляцией сахаром, контрабандой перевозя его из оккупационной зоны, и наживал на этом большие деньги. Крестьянин, доставивший меня к нему, был с ним знаком прежде и решил, что мне будет можно остаться у Василия на ночь. Вечером я рассказал Василию, что бежал от большевиков и что мне необходимо как можно скорее добраться до оккупационной зоны. Тот, в свою очередь, проявил к делу живой интерес и согласился тайком переправить меня через большевистскую границу в О. следующим утром за пятьдесят рублей. Я, конечно, не стал торговаться. Утро выдалось дождливое. Когда мы выезжали из деревни, рука моя по-прежнему сильно болела. По пути мы сделали остановку, чтобы выяснить расположение большевистских патрулей. Разведав обстановку, Василий повез меня обходным путем. Его дрожки были так легки, что мы могли ехать по полному бездорожью, проезжая через поля, болота и заросли кустарника. Таким образом нам без приключений удалось добраться до нейтральной полосы. Полоса была шириною около трех верст, и опасность еще не вполне миновала, так как большевики нередко появлялись и на ней, и уж если кого ловили, то тут же жестоко расправлялись со своей жертвой без суда и следствия. Тем не менее, оказавшись на нейтральной территории, я почувствовал себя намного увереннее. Казалось, даже дышать стало легче. 

И вот наконец настал долгожданный миг избавления. Мы беспрепятственно достигли границы оккупационной зоны. Я с облегчением перекрестился и громко сказал: «Слава Тебе, Господи!», а затем повернулся в сторону опоганенной большевиками земли и в сердцах выругался. И молитва, и ругательство вырвались непроизвольно из самой глубины моей души. 
На шоссе нам повстречалась рота германских солдат. Лишь тогда я со всей остротой осознал трагизм своего положения - русский офицер, воевавший против немцев и ненавидящий своего врага, стремится попасть на оккупированную ими часть его родной земли, ищет их защиты, чтобы спасти свою жизнь. Я почувствовал себя таким ущербным, таким жалким, что, будучи не в силах перенести это, разрыдался как ребенок». 

С полным текстом воспоминаний можно ознакомиться на нашем сайте. 

О судьбе остальных членов семейства известно следующее. После трагический событий 1917-1918 гг. глава семейства работал в Москве старшим конструктором в Научно-экспериментальном институте при Наркомате путей сообщения. Из-за тяжёлых условий жизни в Москве в 1920 году Андрей Григорьевич  обратился в Совнарком с просьбой разрешить ему жить в Холомках, приезжая в Москву для сдачи готовых проектов. Разрешение за личной подписью В. И. Ленина было дано, и А. Г. Гагарин вернулся к семье в Холомки. Там же он вёл преподавание математики и физики в Псковском сельскохозяйственном техникуме и выполнял некоторые проектные работы для местного исполкома. Умер А. Г. Гагарин 22 декабря 1920 года, в возрасте 65 лет, не выдержав сложной операции в Порховской больнице. Похоронен недалеко от усадьбы в Бельском Устье. После смерти мужа Мария Дмитриевна жила в Холомках, но в 1925 году местные власти приняли решение о выселении её за пределы губернии, и она в том же году вместе с дочерью уехала в Ленинград. В 1934 году эмигрировала - отъезд стал возможен только после того, как её сыновья собрали и заплатили требовавшуюся в те годы за получение разрешения на выезд сумму в размере 3 000 долларов США. 

В результате различных событий и в разное время в США оказались Сергей и Софья. Лев через Крым ухал из России, но вскоре умер в окрестностях Константинополя от тифа. Андрей и Пётр остались в России, и оба были арестованы и расстреляны: Андрей погиб в лагере в июле 1937 года, Петр расстрелян во внутренней тюрьме Большого дома в Ленинграде в январе 1938 года.


Опять-таки со слов сына  Григория Андреевича,  «обучение верховой езде стало основным занятием отца в США с 1925 года. В 1960 году он вышел на пенсию, будучи ассистентом профессора факультета физической культуры Государственного Университета Штата Пенсильвания. После выхода на пенсию до самой смерти преподавал верховую езду в частном порядке в Вашингтоне".


Сын Петра Андреевича Гагарина (1904–1938), доктор технических наук профессор А.П. Гагарин, после завершения 70-летнего периода власти Советов, возглавил Санкт-Петербургское губернское дворянское собрание. Правнучка Петра Андреевича, Варвара Александровна Короткова, не так давно посетила музей истории школы. В фонды музея переданы фотографии, текст воспоминаний Г.А.Гагарина и другие бесценные свидетельства минувшей эпохи. 


Источники: 

1. Гагарин Г.А. Воспоминания // Звезда. СПб., 1994, № 2. Февраль. Сс. 159–170.

2. Фамильные архивы семьи Гагариных 

Благодарим Марину Константиновну Иванову (С.-Петербург) за помощь в подборке материалов к публикации.

Информационную страницу сайта подготовил М.Т. Валиев при участии В.А. Коротковой.

Дополнительная информация

Родился в 1895 во Франции (отец, князь Гагарин Андрей Григорьевич, действительный статский советник, профессор, директор Политехнического Института; мать княжна Гагарина Мария Дмитриевна, талантливая художница). Брат Андрея, Петра и Софьи Гагариных. В 1914 — служил корнетом в лейб-гвардии Гусарском полку, с 1917 — в имении Холомки Порховского уезда. В сентябре 1918 — арестован как бывший офицер, приговорен к расстрелу, был ранен при расстреле и смог спастись бегством. Ушел к немцам, занявшим в это время Псков, и выехал за границу. Преподаватель физической культуры в Пенсильванском государственном университете. Женат на Елизавете Николаевне Гагариной, урожд. Зурабианц, в семье — сын Григорий. В 1963 — скончался в Вашингтоне.

Короткие и порой отрывочные сведения, а также ошибки в тексте - не стоит считать это нашей небрежностью или небрежностью родственников, это даже не акт неуважения к тому или иному лицу, скорее это просьба о помощи. Тема репрессий и количество жертв, а также сопутствующие темы так неохватны, понятно, что те силы и средства, которые у нас есть, не всегда могут отвечать требованиям наших читателей. Поэтому мы обращаемся к вам, если вы видите, что та или иная история требует дополнения, не проходите мимо, поделитесь своими знаниями или источниками, где вы, может быть, видели информацию об этом человеке, либо вы захотите рассказать о ком-то другом. Помните, если вы поделитесь с нами найденной информацией, мы в кратчайшие сроки постараемся дополнить и привести в порядок текст и все материалы сайта. Тысячи наших читателей будут вам благодарны!