Мама сказала: «Ты помнишь то, что я уже — по старости — забываю». Да, отчасти это правда. Но только отчасти. Длинная ее память — пронзительная. В деталях помнит, что и как было десятки лет назад. И все, что дальше напишу — это наши долгие разговоры за последние 20 лет. Мама у меня старая. Красноперова Евгения Харитоновна. 89 лет. 1927 года рождения. Изработаная до немогу. Вся изношенная-изношенная. Как ее любимые вещи. Нелюбимые лет 40 лежат в шкафах-комодах. Новые-новые. Ненадеванные. Больна очень. Лечимся как можем только.

Далеко не каждый может описать свою жизнь. А казалось бы, чего проще рассказать, где родился, где крестился, чего видел. Но в десятках и сотнях рукописей (в данном случае мы говорим о документальных, не писательских, записках) постоянно слышится глухой стук штампов, возникает, ощущение читанного и слышанного. Тут нет вины авторов, здесь вина той самой эпохи, которую пытаются выразить авторы и которая оглушила их неизлечимо.

Отрывок из воспоминаний моего отца Бориса Галицкого, отбывавшего наказание в лагерях 5 лет (1947 - 1951) по статье за спекуляцию

Михоэлс погиб в том же году, когда было создано государство Израиль. Эти события связаны между собой, ибо Михоэлс был той центральной фигурой, вокруг которой группировались, с одной стороны, еврейская интеллигенция бывшего СССР, с другой — простые евреи, которые обращались к нему за помощью и советом. И понятно, что в те времена это представляло опасность. Убийцы сделали все, чтобы вычеркнуть Михоэлса из сознания советских людей. За этот огромный для человеческой жизни отрезок времени людей либо забывают, либо, как это обычно случалось в Советском Союзе, канонизируют. Однако с отцом, мне кажется, не произошло ни того, ни другого. Он стал легендой. А легенда живет независимо от времени и обстоятельств.

Дед мой, Леднев Владимир Николаевич, был в 1937 году репрессирован по 58 статье и, как враг народа, сослан из Арзамаса в Архангельск на десять лет. Когда он умер, мне было 5 лет, и я еще ничего этого не знала, как не знала и того, что его последними словами, произнесенными через боль, так как каждое слово, вздох, глоток давались, из-за рака гортани, с трудом, были: «Только Леночку не обижайте». Они оберегают меня и до сих пор.

В «черном вороне» меня привезли на вокзал и посадили в общий вагон, на окнах которого почему-то были решетки. Не знаю, может быть, в этом вагоне были одни арестанты? Пока ехали, меня зачем-то несколько раз пересаживали с одного места на другое.